тересно было бы почитать в швейном кружке вслух.
   Казалось, Эшли в этих письмах вообще старался обходить войну молчани-
ем, словно хотел провести некую магическую черту, отделить себя и Мелани
от своего времени, отгородиться от всех событий, которые произошли с то-
го памятного дня, когда слова "форт Самтер" были  у  каждого  на  устах.
Словно он старался убедить себя в том, что никакой войны вообще нет.  Он
писал Мелани о прочитанных вместе книгах, о спетых  вместе  романсах,  о
старых друзьях и о местах, которые он посетил во время своей  поездки  в
Европу. Все его письма были пронизаны тоской по Двенадцати Дубам, и лис-
ток за листком он вспоминал охоту и долгие прогулки верхом по тихим лес-
ным просекам под холодным звездным небом, и пикники, и рыбную  ловлю,  и
тихие лунные ночи, и пленительный величавый покой старого дома.
   Скарлетт вспомнились слова только что прочитанного письма: "Никак  не
то, что произошло! Никак не это". И она услышала в них  крик  измученной
души перед лицом чего-то ужасного, чего нельзя принять и от чего  некуда
скрыться. Слова эти ставили ее в тупик: ведь если Эшли не страшны ни ра-
ны, ни смерть, так чего же он тогда боится? Она старалась разобраться  в
этих сложных мыслях.
   "Война нарушила его покой, а он... он не любит того, что угрожает его
покою... Как я, например... Он любит меня, но боялся  жениться  на  мне,
боялся, что я нарушу уклад его жизни, образ мыслей. Нет, не то чтоб  бо-
ялся, это неверно. Эшли не трус. Какой же он трус, если его имя упомина-
ется в донесениях, и полковник Слоан прислал Мелли письмо и описал,  как
храбро Эшли сражался, как он повел своих солдат в атаку. Когда он  хочет
чего-то достигнуть, нет человека смелее и решительнее его, но... Он  жи-
вет в том мире, что внутри него, а не в том, что его окружает, и не  хо-
чет слиться с ним... И он... О, я не знаю, как это назвать! Если бы тог-
да, год назад, я понимала это, он бы женился на мне, я знаю".
   Она стояла, прижав письма к груди, и с нежностью думала об  Эшли.  Ее
чувство к нему не изменилось - оно было таким же, как в тот день,  когда
она впервые поняла, что любит его. Как в то мгновение, когда ей было че-
тырнадцать лет и она стояла на крыльце в Таре и увидела, как он  подъез-
жает верхом к дому, улыбается и волосы его золотятся в  лучах  утреннего
солнца. И увидев, обмерла. И сейчас она все так же, как та  девочка-под-
росток, преклонялась перед этим мужчиной, совсем его не понимая, и  вос-
хищаясь теми сторонами его натуры, которые были ей самой чужды.  Ее  лю-
бовь все еще была детской мечтой о Прекрасном Принце, не требующей ниче-
го, кроме поцелуя и признания, что и он ее любит.
   Прочтя письма Эшли, Скарлетт уже не сомневалась, что он любит ее, хо-
тя и женился на Мелани, и ей, в сущности, было довольно этой  увереннос-
ти. Она была еще гак молода, и душа ее так нетронута. Близость  с  Чарл-
зом, его неловкие стыдливые ласки не смогли  пробудить  тлевшего  в  ней
подспудного огня, и ее мечты об Эшли не шли дальше поцелуя. В те  корот-
кие лунные ночи, проведенные с Чарлзом, ее чувства еще  не  пробудились,
она еще не созрела для любви. В объятиях Чарлза она не познала ни страс-
ти, ни подлинной нежности, ни высокого накала чувств  в  слиянии  душ  и
тел.
   Плотская любовь была для нее просто уступкой  непонятной  одержимости
мужчин, которую женщина не в состоянии разделить, - чем-то  постыдным  и
мучительным, неизбежно ведущим к еще более мучительному:  к  родам.  Эта
сторона брака не являлась для нее неожиданностью. Накануне свадьбы Эллин
намекнула ей, что супружеские отношения включают в себя нечто такое, что
женщина должна переносить стоически и с достоинством, а из  перешептыва-
ний других матрон в дни ее вдовства она  почерпнула  лишь  подтверждение
этим словам. И Скарлетт была рада, что и брак, и брачная постель-все это
для нее позади.
   Да, это осталось позади - но не любовь. Ведь ее любовь  к  Эшли  была
чем-то совсем иным, отличным от супружеской любви и страсти, чем-то  не-
выразимо прекрасным и священным, и чувство это крепло день ото дня,  вы-
нужденное таиться в молчании, питаясь неиссякаемыми воспоминаниями и на-
деждой.
   Она вздохнула и аккуратно перевязала пачку писем ленточкой,  снова  и
снова раздумывая над тем, что отличало Эшли от всех, но ускользало от ее
понимания. Она продолжала над этим размышлять, стараясь прийти  к  како-
му-то выводу, но, как обычно, задача эта оказалась  непосильной  для  ее
незрелого ума. Она положила письма обратно в шкатулку и захлопнула крыш-
ку. Внезапно ей припомнились последние строки  только  что  прочитанного
письма, в которых упоминалось имя Ретта Батлера, и она нахмурилась.  Как
мог Эшли придавать значение словам, произнесенным этим низким  человеком
год назад? Это странно. Он, несомненно, негодяй, хотя, надо  отдать  ему
должное, - танцует божественно. Только негодяй мог сказать о  Конфедера-
ции то, что она слышала от него на благотворительном базаре.
   Она направилась к трюмо, окинула себя одобрительным взглядом, пригла-
дила выбившиеся из прически темные пряди. Вид белоснежной  кожи  и  чуть
раскосых зеленых глаз, как всегда, поднял ее настроение. Она улыбнулась,
и на щеках заиграли ямочки. Вспомнив, как ее улыбка всегда восхищала Эш-
ли, она выбросила капитана Батлера из головы и с удовольствием полюбова-
лась на свое отражение в зеркале. Мысль о том, что она любит чужого мужа
и только что тайком прочла его письма, адресованные жене, не потревожила
ее совести и не омрачила радости, которую давало ей сознание своей моло-
дости, очарования и окрепшая уверенность в любви Эшли.
   Она отперла дверь и, спускаясь вниз по винтовой лестнице,  запела  "В
час победы нашей". На сердце у нее было легко.


   ГЛАВА XII

   Но хотя побед было одержано немало, война все еще длилась и люди  уже
перестали говорить: "Еще одна, последняя победа - и войне  конец",  -  и
перестали называть янки трусами. Теперь всем становилось ясно, что  янки
далеко не трусы и, чтобы одолеть их, потребуется одержать еще немало по-
бед. Но все же победы были - генерала Моргана и генерала Форреста в Тен-
несси, а впереди маячила триумфальная  победа  во  втором  сражении  при
Булл-Рэне - она представлялась столь очевидной, словно с янки  уже  были
сняты скальпы. Но пока что за эти будущие  скальпы  приходилось  платить
дорогой ценой. Госпитали и дома Атланты были переполнены больными и  ра-
неными, и все больше и больше женщин появлялось в трауре, а унылые  ряды
солдатских могил на Оклендском кладбище становились все длиннее и  длин-
нее.
   Бумажные деньги, выпускавшиеся Конфедерацией, катастрофически обесце-
нивались, а стоимость продуктов и одежды так же  катастрофически  росла.
Тяжелое время податей начало сказываться  на  рационе  жителей  Атланты.
Пшеничная мука становилась редкостью и так  вздорожала,  что  кукурузный
хлеб понемногу вытеснил бисквиты, вафли и сдобные булочки. Из мясных ла-
вок почти исчезла говядина, баранины тоже оставалось мало, и стоила  она
так дорого, что была по карману лишь богачам. Впрочем, в свинине,  битой
птице и овощах недостатка пока не ощущалось.
   А корабли северян все ужесточали блокаду  южных  портов.  Чай,  кофе,
шелка, корсеты из китового уса, одеколоны, журналы мод и книги  станови-
лись малодоступной роскошью. Цены даже на самые дешевые хлопчатобумажные
ткани взлетели так, что дамы, вздыхая, взялись за переделку прошлогодних
нарядов в соответствии с требованиями нового сезона. Ткацкие станки, го-
дами покрывавшиеся пылью на чердаках, перекочевывали вниз,  и  в  каждой
гостиной можно было увидеть рулоны домотканых материй.  Все  -  женщины,
мужчины (в военной форме и в гражданской одежде), дети, негры - все тка-
ли. Серый цвет - цвет мундиров армии конфедератов  -  почти  повсеместно
исчез, уступив место орехово-желтому оттенку домотканой одежды.
   Уже и госпитали начинали ощущать нужду в хинине, каломели,  хлорофор-
ме, опиуме, йоде. Использованные бинты и  марля  стали  слишком  большой
драгоценностью, чтобы их выбрасывать после употребления, и все дамы, ра-
ботавшие в госпиталях, возвращались домой нагруженные корзинками с окро-
вавленным перевязочным материалом, который надлежало  выстирать,  выгла-
дить и снова пустить в дело.
   Но для Скарлетт, едва освободившейся от пут вдовства, эти военные дни
протекали весело и оживленно. Некоторые ограничения в пище и нарядах  не
могли испортить ей настроения - так была она  счастлива,  вырвавшись  на
волю.
   Когда она вспоминала истекший год, где в унылой череде дней один день
был неотличим от другого, ей казалось, что теперь время летит с головок-
ружительной быстротой. Каждый зарождавшийся день сулил какое-нибудь  но-
вое увлекательное приключение, новые знакомства, и она  знала,  что  ка-
кие-то мужчины будут искать с ней встречи и будут говорить ей,  как  она
хороша, заверять, что они почли бы для себя за честь сражаться за нее  и
даже умереть. И хотя она любила Эшли и не сомневалась, что будет  любить
его до последнего вздоха, это ничуть не мешало ей кокетничать напропалую
и получать предложения руки и сердца.
   Неумолчные отголоски войны, доносившиеся в Атланту, вносили  приятную
непринужденность во взаимоотношения, повергавшую людей почтенных в  тре-
вогу. Обескураженные мамаши обнаруживали, что их дочерям наносят  визиты
незнакомые люди, чья родословная никому не известна и которые  не  имеют
при себе рекомендательных писем, и с ужасом замечали, что дочери  разре-
шают этим людям украдкой пожимать им руку. Миссис Мерриуэзер, ни разу не
позволившая будущему супругу поцеловать ее до свадьбы, просто не повери-
ла своим глазам, увидев, что Мейбелл целуется с  маленьким  зуавом  Рене
Пикаром. Ужас ее был тем более неописуем, что  Мейбелл  ничуть  не  была
смущена. И хотя Рене немедленно предложил Мейбелл руку и сердце, это  не
могло изменить существа дела. Миссис Мерриуэзер видела, что  Юг  стреми-
тельно скатывается в бездну морального разложения, и не раз во  всеуслы-
шание об этом заявляла. Остальные матери с жаром поддерживали  ее  точку
зрения и винили во всем войну.
   Но мужчины, приготовившись через неделю-другую сложить голову на поле
боя, не намерены были предпринимать установленное правилами хорошего то-
на длительное и церемонное ухаживание и выжидать год, прежде  чем,  соб-
равшись с духом, назвать свою избранницу по имени - с прибавлением,  ра-
зумеется, обязательного "мисс". Обычно они теперь через три-четыре меся-
ца уже делали предложение. А девушки, хотя и знали, что  настоящая  леди
должна поначалу трижды ответить на предложение отказом и только на  чет-
вертый раз принять его, готовы были сразу же, не раздумывая долго,  ска-
зать "да".
   Эта простота нравов, принесенная войной, сделала жизнь необычайно ув-
лекательной для Скарлетт. Если бы не грязная зачастую работа  сиделки  и
не тоскливая обязанность скатывать бинты, она, пожалуй, ничего не  имела
бы против того, чтобы война длилась вечно. В сущности, она  и  работу  в
госпитале переносила теперь без раздражения, ибо здесь ей открывался ог-
ромный простор для ловли поклонников. Раненые были беззащитны  перед  ее
чарами и тут же сдавались на милость победителя. Сменить  повязку,  оте-
реть пот со лба, взбить подушки, помахать веером - и объяснение в  любви
не заставит себя ждать. О, это была поистине райская  жизнь  после  года
такого унылого существования!
   Скарлетт словно бы возвратилась в те времена, когда она еще  не  была
замужем за Чарлзом. Словно бы и не было вовсе этого брака, и она не  по-
лучала страшной вести о смерти мужа, и не произвела на свет Уэйда.  Вой-
на, замужество, рождение ребенка не оставили глубокого следа в ее душе -
она была все та же, что прежде. Скарлетт родила сына, но он был  окружен
такой заботой в красном кирпичном доме тетушки Питтипэт, что  она  легко
забывала о его существовании. Всем своим  нутром  она  чувствовала  себя
прежней Скарлетт О'Хара-Одной из  первых  красавиц  графства.  Она  была
прежней и в помыслах своих, и в поступках, но поле ее деятельности  рас-
ширилось неимоверно. Пренебрегая неодобрением всех друзей тетушки Питти,
она теперь вела тот же образ жизни, что и до замужества; посещала  вече-
ра, танцевала, каталась верхом с военными, флиртовала - словом, проводи-
ла время совершенно так же, как в девичестве, и не позволила себе только
одного - снять траур. Она знала, что это может стать  последней  каплей,
которая переполнит чашу терпения тети Питти и Мелани. Но и в трауре  она
была столь же очаровательна, как в девичьем наряде, приятна и мила в об-
хождении - пока ей не мешали жить по-своему, любезна и внимательна - по-
ка это не доставляло ей хлопот, и столь  же  тщеславна  по  части  своей
внешности и успехов в обществе.
   Еще совсем недавно она была  несчастна,  а  теперь  чувствовала  себя
счастливой: у нее были поклонники, они неустанно твердили ей  о  несрав-
ненной прелести ее чар, и счастье ее было бы полным, будь Эшли не  женат
на Мелани и не угрожай ему опасность. И все же пока Эшли был далеко, она
как-то легче мирилась с мыслью, что он принадлежит не ей. Казалось, пока
он там, в Виргинии, отделенный от Атланты сотнями миль, она в  такой  же
мере владеет им, как Мелани.
   Так пролетали дни осени 1862 года, заполненные работой  в  госпитале,
скатыванием бинтов, танцами, прогулками за город  -  занятиями,  изредка
прерываемыми короткими наездами домой в Тару.  Посещения  эти  приносили
разочарование - слишком мало было возможности для спокойных, долгих  бе-
сед с Эллин, о которых Скарлетт мечтала в Атланте, слишком мало  свобод-
ного времени, чтобы посидеть возле занятой шитьем матери, вдыхая неясный
аромат лимонной вербены, слушая, как шуршит ее шелковое платье, чувствуя
на своей щеке ласковое прикосновение ее мягкой ладони.
   Эллин похудела, постоянно была теперь чем-то озабочена и  с  утра  до
позднего вечера - даже когда вся усадьба погружалась в сон -  оставалась
на ногах. Требования интендантских уполномоченных Конфедерации росли  из
месяца в месяц, имение должно было их выполнять, и задача эта  легла  на
плечи Эллин. Даже Джералду впервые за много лет  пришлось  заняться  хо-
зяйством, ибо найти управляющего на место Джонаса  Уилкерсона  оказалось
невозможным, "А Джералд сам объезжал верхом свои владения. Теперь у  Эл-
лин хватало времени лишь на то, чтобы, наскоро поцеловав дочь,  пожелать
ей спокойной ночи, Джералд целыми днями пропадал в поле, и Скарлетт ску-
чала дома одна. Даже у сестер были теперь свои заботы.  Сьюлин  и  Фрэнк
Кеннеди нашли наконец "общий язык", и Сьюлин напевала "Когда войне  при-
дет конец" с таким лукавым видом, что это порядком  бесило  Скарлетт,  а
Кэррин утопала в мечтах о Бренте Тарлтоне, и с ней ни о  чем  невозможно
было поговорить.
   Словом, хотя Скарлетт всегда с радостью  предвкушала  поездку  домой,
она не испытывала огорчения, когда почта доставляла неизбежное письмо, в
котором тетушка Питти и Мелани заклинали ее возвратиться в Атланту.  Эл-
лин же в этих случаях всегда вздыхала, опечаленная мыслью о  разлуке  со
старшей дочерью и своим единственным внуком.
   - Я понимаю, что нельзя быть  такой  эгоистичной  и  удерживать  тебя
здесь, когда твоя помощь нужна в Атланте  раненым,  -  говорила  она.  -
Только... только обидно, моя дорогая, что я так и  не  выкроила  времени
спокойно побеседовать с тобой. Я как-то даже  не  успела  почувствовать,
что ты все та же, моя маленькая дочурка, а теперь уже надо расставаться.
   - Я всегда, всегда буду вашей маленькой дочуркой, - говорила Скарлетт
и прятала лицо на груди Эллин, чувствуя внезапно  вспыхнувшие  угрызения
совести. Она не могла признаться матери, что не уход за ранеными  конфе-
дератами, а танцы и поклонники влекут ее назад в Атланту. Теперь она уже
многое утаивала от Эллин. Но самым главным секретом было  то,  что  Ретт
Батлер стал довольно частым гостем в доме тетушки Питтипэт.
   Это тянулось уже не первый месяц: всякий раз, приезжая в город,  Ретт
Батлер неизменно появлялся в их доме, увозил Скарлетт кататься в  коляс-
ке, сопровождал ее на танцы и благотворительные базары и поджидал у  во-
рот госпиталя, чтобы отвезти домой. Она уже перестала  бояться,  что  он
выдаст кому-нибудь ее секрет, и все же в каком-то уголке  мозга  гнезди-
лась беспокойная мысль: он ведь знает всю правду про нее и Эшли,  -  она
предстала перед ним в самом непрезентабельном виде. И эта мысль  застав-
ляла Скарлетт прикусить язык, когда капитан Батлер  начинал  ее  раздра-
жать. А раздражал он ее нередко.
   Ему было уже за тридцать, и она чувствовала себя с  ним  беспомощной,
словно ребенок: ей не удавалось командовать им, как всеми прочими своими
поклонниками, которые обычно были примерно одного с ней возраста.  А  он
всегда держался так, будто ничто не могло задеть его за живое, многое же
просто забавляло, когда же ему удавалось разозлить ее до такой  степени,
что она угрюмо замыкалась в себе, это только забавляло его  еще  больше.
Эти искусные подтрунивания приводили ее порой в такую  ярость,  что  она
уже переставала владеть собой - ведь наряду с обманчиво утонченной внеш-
ностью, унаследованной от Эллин, ей  достаются  в  удел  и  бешеный  ир-
ландский нрав ее папаши. Прежде она никогда не давала себе труда обузды-
вать свой гнев - разве что в присутствии Эллин. И теперь ей стоило мучи-
тельных усилий удерживать готовое слететь с языка  крепкое  словечко  из
страха перед иронической усмешкой Ретта. Если бы  ей  удалось  хоть  раз
заставить его тоже потерять самообладание, она, быть может,  не  ощущала
бы так остро его превосходства над собой.
   После какой-нибудь очередной словесной дуэли - а Скарлетт  почти  ни-
когда не выходила из них победительницей - она заявляла  Ретту  Батлеру,
что он невыносим, дурно воспитан, не джентльмен и она не  желает  больше
его видеть. Но проходило какое-то время, он возвращался в Атланту, нано-
сил, как положено, визит тетушке Питти и подчеркнуто церемонно преподно-
сил Скарлетт коробку шоколадных конфет, привезенных из Нассау. Или успе-
вал, всех опередив, абонировать для нее кресло  на  музыкальном  вечере,
или пригласить на танец на балу, и его беззастенчивое ухаживание в конце
концов начинало так ее забавлять, что она, смеясь, прощала  ему  прошлые
прегрешения до тех пор, пока он не совершал новых.
   И хотя его манера себя держать раздражала ее неимоверно,  она  все  с
большим нетерпением ждала его посещений. Было в  нем  что-то  отличавшее
его от всех других мужчин; что-то необъяснимо для нее самой притягатель-
ное и странно волнующее крылось в едва уловимой грации его  движений,  и
когда высокая, широкоплечая фигура внезапно вырастала в дверях, Скарлетт
всем телом ощущала его появление, словно ожог, а в  холодной,  неприкры-
то-нагловатой усмешке его темных глаз таилось нечто заставлявшее ее под-
чиняться ему против воли.
   "Право, можно подумать, что я в него влюблена,  -  с  испугом  думала
Скарлетт. - Но я же вовсе не люблю его - непонятно, что со мной  творит-
ся!"
   Однако тревожное, волнующее чувство не проходило. Когда Ретт  Батлер,
принося с собой раздражающее ощущение мужского превосходства,  наведыва-
ются к тетушке Питтипэт, ее упорядоченный дом с его женственной, изнежи-
вающей атмосферой начинал казаться тесным, обветшалым и  немного  старо-
модным. И Скарлетт была не единственным человеком в этом доме,  на  кого
визиты капитана Батлера производили необычное воздействие,  ибо  тетушка
Питтипэт всякий раз при его появлении впадала в неописуемое волнение.
   Тетушка Питтипэт, разумеется, прекрасно понимала, что Эллин не  может
одобрить знакомства капитана Батлера со своей дочерью и было бы недопус-
тимым легкомыслием закрывать глаза на то, что человека этого не принима-
ют ни в одном из хороших домов Чарльстона, но тем не  менее,  выслушивая
его комплименты или протягивая ему для поцелуя руку,  она  прояв