зрелищем,  что  не  сразу  заметили  глумливые  взгляды,
которые бросали в  нашу  сторону  пассажиры,  -  целая  компания  сухопутных
увальней, пораженных тем, что два человека могут  быть  так  дружны,  -  как
будто белый человек - не тот же  негр,  только  обеленный.  Было  среди  них
несколько болванов и дубин, до такой степени неотесанных и зеленых, точно их
только что поналомали в самом сердце лесной чащи. Квикег схватил  одного  из
этих недорослей, корчившего рожи у него за спиной, и я уже решил  было,  что
час бедного дурня пробил. Выпустив из  рук  гарпун,  жилистый  дикарь  сгреб
парня в охапку, с удивительной  ловкостью  и  силой  швырнул  его  высоко  в
воздух, слегка поддав ему в зад, заставил проделать  двойное  сальто,  после
чего юнец, задыхаясь, благополучно опустился на ноги, а Квикег повернулся  к
нему спиной, разжег свою трубку-томагавк и дал мне затянуться.
   - Капитан! Капитан! -  заорал  дурень,  отбежав  к  почтенному  командиру
судна. - Видали, что этот черт делает?
   - Эй, вы, сэр, - раздался окрик капитана, тощего  и  долговязого,  словно
ребро корабельного  шпангоута.  Он  с  важным  видом  подошел  к  Квикегу  и
произнес: - Какого дьявола вы это делаете? Разве вы не  видите,  что  так  и
убить парня можно?
   - Чего она сказать? - мягко обратился ко мне Квикег.
   - Он говорит: твоя мал-мало убивать тот человек, - и я  указал  на  юнца,
все еще дрожавшего в отдалении.
   - Моя убивать? - воскликнул Квикег, и  татуированное  его  лицо  исказила
гримаса нечеловеческого презрения. - О! Такой  маленький  рыбка!  Квикег  не
убивать маленький рыбка. Квикег убивать большой кит!
   - Послушай, ты! - гаркнул тогда капитан. - Я тебя  самого  буду  убивать,
проклятый людоед, если ты еще позволишь себе такие шутки у меня на судне! Ты
у меня смотри!
   Но случилось так, что в этот миг смотреть  нужно  было  самому  капитану.
Невероятный напор ветра на парус оборвал шкот, и теперь огромное бревно гика
стремительно раскачивалось над палубой от борта к борту,  покрывая  в  своем
полете всю кормовую часть палубы.  Бедного  парня,  с  которым  так  жестоко
обошелся Квикег, тяжелым гиком столкнуло за борт; команду охватила паника; и
всякая попытка задержать, остановить бревно представлялась просто  безумием.
Оно проносилось слева направо и обратно за  какую-то  секунду  и,  казалось,
вот-вот разлетится в щепы. Никто ничего не предпринимал, да как будто  бы  и
нечего было предпринять; все, кто был на палубе, сгрудились на носу и оттуда
недвижно следили за гиком, словно то  была  челюсть  разъяренного  кита.  Но
среди всеобщего ужаса и оцепенения Квикег, не теряя  времени,  опустился  на
четвереньки,  быстро  прополз  под  летающим  бревном,  закрепил  конец   за
фальшборт и, свернув его, наподобие лассо, набросил  на  гик,  проносившийся
как раз у него над головой, сделал могучий рывок - и вот уже бревно в плену,
и все спасены. Пакетбот развернули по ветру,  матросы  бросаются  отвязывать
кормовую шлюпку, но Квикег, обнаженный до  пояса,  уже  прыгнул  за  борт  и
нырнул, описав в воздухе длинную живую дугу. Минуты  три  он  плавал,  точно
собака, выбрасывая прямо перед собой длинные руки и поочередно поднимая  над
леденящей пеной свои  мускулистые  плечи.  Я  любовался  этим  великолепным,
могучим человеком, но того, кого он спасал, мне  не  было  видно.  Юнец  уже
скрылся под волнами. Тогда Квикег, вытянувшись столбом, выпрыгнул  из  воды,
бросил  мгновенный  взгляд  вокруг  и,  разглядев,   по-видимому,   истинное
положение дел, нырнул и исчез из  виду.  Несколько  минут  спустя  он  снова
появился на поверхности, одну руку по-прежнему выбрасывая вперед,  а  другой
волоча за собой безжизненное тело. Вскоре их подобрала шлюпка. Бедный дурень
был спасен. Команда  единодушно  провозгласила  Квикега  отличнейшим  малым;
капитан просил у него прощения. С этого часа я прилепился к Квикегу,  словно
раковина к обшивке судна, и не расставался с ним до той самой минуты,  когда
он, нырнув в последний раз, надолго скрылся под волнами.
   Он был бесподобен  в  своем  героическом  простодушии.  Видно,  он  и  не
подозревал, что заслуживает медали от всевозможных  человеколюбивых  обществ
Спасения на водах. Он только спросил воды - пресной воды, -  чтобы  смыть  с
тела налет соли, а обмывшись и надев сухое  платье,  разжег  свою  трубку  и
стоял курил, прислонившись к борту и доброжелательно глядя на людей,  словно
говорил себе: "В этом мире под всеми широтами  жизнь  строится  на  взаимной
поддержке и товариществе. И мы, каннибалы, призваны помогать христианам".



   ГЛАВА XIV

   НАНТАКЕТ

   Больше по пути с нами не произошло ничего достойного упоминания;  и  вот,
при попутном ветре, мы благополучно прибыли в Нантакет.
   Нантакет! Разверните  карту  и  найдите  его.  Видите?  Он  расположен  в
укромном уголке мира; стоит себе в сторонке, далеко от  большой  земли,  еще
более одинокий, чем  Эддистонский  маяк.  Поглядите:  ведь  это  всего  лишь
маленький холмик, горстка песку, один только берег, за которым нет настоящей
суши. Песку здесь больше, чем вы  за  двадцать  лет  могли  бы  использовать
вместо промокательной бумаги. Шутники расскажут вам, что здесь даже трава не
растет сама по себе, а приходится ее сажать;  что  сюда  из  Канады  завозят
чертополох, а если нужно заделать течь в  бочонке  с  китовым  жиром,  то  в
поисках втулки отправляются за море; что с  каждой  деревяшкой  в  Нантакете
носятся, словно с обломками креста господня в  Риме;  что  жители  Нантакета
сажают перед своими домами мухоморы, чтобы летом можно было прохлаждаться  в
их тени; что одна травинка здесь - это уже оазис, а  три  травинки  за  день
пути - прерия; что здесь ходят по песку на специальных лыжах, вроде тех,  на
которых в Лапландии передвигаются по глубокому снегу; что Нантакет до  такой
степени отрезан от мира океаном, опоясан им, охвачен со всех сторон, окружен
и ограничен  водой,  что  здесь  нередко  можно  видеть  маленькие  ракушки,
приставшие к столам и стульям, словно к панцирям морских черепах. Но все эти
преувеличения говорят лишь о том, что Нантакет не Иллинойс.
   Зато существует восхитительное  предание  о  том,  как  этот  остров  был
впервые  заселен  краснокожими  людьми.  Легенда  гласит,  что  однажды,   в
стародавние времена, на побережье Новой Англии камнем упал  орел  и  унес  в
когтях  индейского  младенца.  С  горькими  причитаниями  провожали  глазами
родители своего ребенка, покуда он не скрылся из виду за водной ширью. Тогда
они решили последовать за ним. На своих челнах пустились они по морю и после
тяжелого, опасного плавания открыли остров, а на нем нашли  пустую  костяную
коробочку - скелетик маленького индейца.
   Что же удивительного, если теперешние нантакетцы,  рожденные  у  моря,  в
море же ищут для себя средства существования? Вначале они  ловили  крабов  и
собирали устриц в песке, осмелев, стали заходить по пояс  в  воду  и  сетями
вылавливать макрель, потом, понабравшись опыта, отплывали в лодках от берега
и промышляли треску и наконец, спустив на воду целый флот больших  кораблей,
занялись исследованием нашего водянистого мира, одели его непрерывным поясом
кругосветных путешествий, заглянули и по ту сторону Берингова пролива  и  во
всех океанах, на все времена объявили нескончаемую  войну  могущественнейшей
одушевленной массе, пережившей Великий Потоп,  самому  чудовищному  из  всех
колоссов, этому гималайскому мастодонту  соленых  морей,  облеченному  столь
безграничной стихийной силой, что он и в испуге своем несет больше  зловещей
опасности, чем в самых отчаянных яростных нападениях!
   Так эти нагие жители Нантакета, эти морские отшельники, отчалив от своего
островка, объехали  и  покорили,  подобно  многочисленным  Александрам,  всю
водную часть  нашего  мира,  поделив  между  собой  Атлантический,  Тихий  и
Индийский океаны, как поделили Польшу три пиратские державы.  Пусть  Америка
присоединяет  Мексику  к  Техасу,  пусть  хватает  за  Канадой  Кубу;  пусть
англичане кишат в Индии и водружают свое ослепительное знамя хоть  на  самом
Солнце, - все равно две трети земного шара принадлежат  Нантакету.  Ибо  ему
принадлежит море. Моряк с Нантакета правит океанами, как  императоры  своими
империями; а другие моряки обладают лишь правом прохода по чужой территории.
Купеческие суда - это всего  лишь  те  же  мосты,  их  морское  продолжение;
военные корабли - только плавучие крепости; даже пираты  и  каперы,  хоть  и
рыщут по морям, словно разбойники по большим дорогам, только  грабят  другие
суда - такие же крупинки суши, какими остаются и  они  сами,  -  а  не  ищут
источников существования там, в бездонных глубинах. Моряк  с  Нантакета,  он
один живет и кормится морем; он один, как  сказано  в  Библии,  на  кораблях
своих спускается по морю, бороздит его вдоль и  поперек,  точно  собственную
пашню. Здесь его дом, здесь его дело, которому и Ноев потоп не  помешал  бы,
даже если б и затопил в Китае всех бесчисленных китайцев. Он живет на  море,
как куропатка в прериях, он прячется среди волн, он взбирается на них, точно
охотник за сернами, взбирающийся на Альпы. Годами он не ведает суши, а когда
он наконец на нее попадает, для него она пахнет по-особому,  точно  какой-то
другой мир, - так и Луна, наверное, не пахла бы для жителя Земли. Как  чайка
вдали от берегов складывает крылья на закате  и  засыпает,  покачиваясь  меж
морских валов, так и моряк  из  Нантакета  свертывает  с  наступлением  ночи
паруса и отходит ко сну, опустив голову на подушку,  а  в  глубине  под  ней
стадами проносятся моржи и киты.




   ГЛАВА XV

   ОТВАРНАЯ РЫБА

   Был уже поздний вечер, когда маленький  "Лишайник"  встал  потихоньку  на
якорь и мы с Квикегом очутились на берегу, так что в этот  день  мы  уже  не
могли заняться никакими делами, кроме  добывания  ужина  и  ночлега.  Хозяин
гостиницы "Китовый фонтан" рекомендовал нам своего  двоюродного  брата  Урию
Хази,  владельца  заведения  "Под  котлами",  которое,  как  он   утверждал,
принадлежало к числу лучших в Нантакете и к тому же еще  славилось,  по  его
словам, своими блюдами из отварной рыбы  с  приправами.  Короче  говоря,  он
совершенно недвусмысленно дал нам понять, что мы поступим как нельзя  лучше,
если угостимся чем бог послал из этих котлов. Но указания его насчет  дороги
- держать желтый пакгауз по правому борту, покуда не откроется белая церковь
по левому борту, а тогда, держа все время церковь по левому борту, взять  на
три румба вправо и после этого спросить первого  встречного,  где  находится
гостиница, - эти его угловатые указания немало нас озадачили  и  спутали,  в
особенности же вначале, когда Квикег стал утверждать, что желтый  пакгауз  -
первый наш ориентир - должен оставаться по левому борту, мне  же  помнилось,
что Питер Гроб определенно сказал: "по правому".  Как  бы  то  ни  было,  но
порядком поплутав во мраке, стаскивая по временам с постели  кого-нибудь  из
мирных здешних жителей, чтобы справиться о дороге, мы наконец без расспросов
вдруг поняли, что очутились там, где надо.
   У ветхого крыльца стояла врытая в землю старая стеньга  с  салингами,  на
которых, подвешенные за  ушки,  болтались  два  огромных  деревянных  котла,
выкрашенных черной краской. Свободные концы салингов были спилены,  так  что
вся эта верхушка старой мачты в немалой степени походила на  виселицу.  Быть
может, в то время я оказался излишне чувствителен к  подобным  впечатлениям,
только я глядел на эту виселицу со смутным предчувствием беды. У  меня  даже
шею как-то свело, покуда я рассматривал две перекладины - да-да, именно две:
одна для Квикега и одна для меня! Не дурные  ли  это  все  предзнаменования:
некто Гроб - мой хозяин в первом же порту, могильные плиты, глядящие на меня
в часовне, а здесь вот - виселица! Да еще пара чудовищных черных котлов!  Не
служат ли эти последние туманным намеком на адское пекло?
   От подобных размышлений меня отвлекла веснушчатая рыжеволосая  женщина  в
рыжем же платье, которая остановилась на пороге гостиницы под тускло-красным
висячим фонарем, сильно напоминавшим подбитый глаз, и на все  корки  честила
какого-то человека в фиолетовой шерстяной фуфайке.
   - Чтоб духу твоего здесь не было,  слышишь?  -  говорила  она.  -  Не  то
смотри, задам тебе трепку!
   - Все в порядке, Квикег, - сказал я. - Это, конечно, миссис Фурия Хази.
   Так оно и оказалось. Мистер Урия Хази находился  в  отлучке,  предоставив
жене в полное распоряжение все дела. Когда мы уведомили ее о  своем  желании
получить  ужин  и  ночлег,  миссис  Фурия,  отложив  на   время   выволочку,
препроводила нас в маленькую комнатку, усадила за стол, изобилующий  следами
недавней трапезы, и, обернувшись к нам, произнесла:
   - Разинька или треска?
   - Простите, что такое вы сказали насчет трески,  мадам?  -  с  изысканной
вежливостью переспросил я.
   - Разинька или треска?
   - Разинька на ужин?  Холодный  моллюск?  Неужели  именно  это  хотели  вы
сказать, миссис Хази? - говорю я. - Не слишком ли  это  липкое,  холодное  и
скользкое угощение для зимнего времени, миссис Фурия, как вы полагаете?
   Но она очень торопилась возобновить перебранку с человеком  в  фиолетовой
фуфайке, который дожидался в сенях своей порции ругани, и, видимо, ничего не
разобрав в моей тираде, кроме слова "разинька", подбежала к раскрытой  двери
в кухню, выпалила туда: "Разинька на двоих!" - и исчезла.
   - Квикег, - говорю я. - Как ты думаешь, хватит нам с тобой на ужин  одной
разиньки на двоих?
   Однако из кухни  потянул  горячий  дымный  аромат,  в  значительной  мере
опровергавший мои безрадостные опасения. Когда же дымящееся блюдо  очутилось
перед нами, загадка разрешилась самым  восхитительным  образом.  О  любезные
други мои! Послушайте, что  я  вам  расскажу!  Это  были  маленькие,  сочные
моллюски,  ну  не  крупнее  каштана,  перемешанные  с  размолотыми  морскими
сухарями и мелко нарезанной  соленой  свининой!  Все  это  обильно  сдобрено
маслом и щедро приправлено перцем и солью!
   Аппетиты у нас порядком разыгрались на морозном  воздухе  после  поездки,
особенно у Квикега,  неожиданно  увидевшего  перед  собою  любимое  рыбацкое
кушанье; к тому же на вкус это блюдо оказалось просто превосходным, так  что
мы расправились с ним с великой поспешностью, и тогда, на минуту откинувшись
назад, я припомнил, как миссис Фурия провозгласила: "Разинька или  треска!",
и решил провести небольшой эксперимент. Я  подошел  к  двери  в  кухню  и  с
сильным чувством произнес только одно слово: "Треска!" -  после  чего  снова
занял место  у  стола.  Через  несколько  мгновений  вновь  потянуло  дымным
ароматом, только теперь с иным  привкусом,  а  через  положенный  промежуток
времени перед нами появилась отличная вареная треска.
   Мы снова принялись за дело, сидим и орудуем ложками,  и  я  вдруг  говорю
себе: "Интересно, разве это должно  действовать  на  голову?  Кажется,  есть
какая-то дурацкая шутка насчет  людей  с  рыбьими  мозгами?  Но  погляди-ка,
Квикег, не живой ли угорь у тебя в тарелке? Где же твой гарпун?"
   Темное это было место "Под котлами", в  которых  круглые  сутки  варились
немыслимые количества рыбы. Рыба на завтрак, рыба на обед, рыба на ужин, так
что в конце концов начинаешь оглядываться: не торчат ли рыбьи кости  у  тебя
сквозь одежду? Пространство перед домом сплошь замощено раковинками разинек.
Миссис Фурия Хази носит ожерелье из полированных тресковых  позвонков,  а  у
мистера Хази все счетные книги переплетены в первоклассную акулью кожу. Даже
молоко там с рыбным привкусом, по поводу чего я  долго  недоумевал,  пока  в
одно прекрасное утро не наткнулся случайно во время  прогулки  вдоль  берега
среди рыбачьих лодок на пятнистую хозяйскую  корову,  которая  паслась  там,
поедая рыбьи останки, и ковыляла  по  песку,  кое-как  переступая  ногами  и
волоча на каждом своем копыте по отсеченной тресковой голове.
   По завершении  ужина  мы  получили  от  миссис  Фурии  лампу  и  указания
относительно кратчайшей дороги до кровати, однако, когда Квикег  начал  было
впереди меня подыматься по лестнице, эта леди протянула руку и потребовала у
него гарпун - у нее в спальнях гарпуны держать не разрешается.
   - Почему же? - возразил я.  -  Всякий  истинный  китолов  спит  со  своим
гарпуном. Почему же вы-то запрещаете?
   - Потому что это опасно, - говорит она. - С того самого раза,  как  нашли
молодого Стигза после неудачного плавания, когда он уходил на целых четыре с
половиной года, а вернулся только с тремя бочонками жира, как  его  нашли  у
меня в задней комнате на втором этаже мертвого с  гарпуном  в  боку,  так  с
самого того раза я не разрешаю постояльцам брать с  собой  на  ночь  опасное
оружие. Так что, мистер Квикег (она уже выяснила, как его зовут),  я  у  вас
беру этот гарпун, а утром сможете  получить  его  назад.  Да  вот  еще:  что
закажете на завтрак, разиньку или треску?
   - И то и другое, - ответил я. - И  вдобавок  пару  копченых  селедок  для
разнообразия.



   ГЛАВА XVI

   КОРАБЛЬ

   Улегшись в постель, мы  принялись  составлять  планы  на  завтра.  Но,  к
изумлению моему и немалому беспокойству, Квикег дал мне понять, что он успел
подробно проконсультироваться с Йоджо - так звали его черного божка - и  что
Йоджо три или четыре раза подряд повторил ему одно указание  и  всячески  на
нем настаивал: вместо того чтобы нам с Квикегом вдвоем идти  на  пристань  и
объединенными усилиями выбирать подходящее китобойное  судно,  вместо  этого
Йоджо настоятельно предписывал мне взять выбор корабля  полностью  на  себя,
тем более что Йоджо намерен был нам покровительствовать и с этой  целью  уже
заприметил один корабль,  на  котором  я,  Измаил,  действуя  сам  по  себе,
обязательно остановлю свой выбор, как будто бы тут все дело чистого  случая;
и на это самое судно мне надлежало не медля наняться,  независимо  от  того,
где будет в это время Квикег.
   Я забыл упомянуть, что Квикег  во  многих  вопросах  очень  полагался  на
выдающиеся суждения Йоджо и на его удивительные провидения; он  относился  к
Йоджо весьма почтительно и считал его, в общем-то, неплохим богом,  которому
искренне хотелось бы, чтобы все было хорошо, да только не  всегда  удавалось
осуществить свои благие намерения.
   Однако этот план Квикега, вернее план Йоджо, относительно выбора  корабля
мне вовсе не пришелся по вкусу. Я-то очень рассчитывал, что  осведомленность
и проницательность Квикега укажут нам китобойное судно,  наиболее  достойное
того, чтоб мы вверили ему себя  и  свои  судьбы.  Но  все  мои  протесты  не
возымели ни малейшего действия, мне пришлось подчиниться; и  я  приготовился
взяться за дело с такой энергией и решительностью, чтобы одним стремительным
натиском сразу же покончить с этим пустячным предприятием.
   На следующее утро, пораньше, оставив Квикега в  нашей  комнатке,  где  он
заперся вместе со своим Йоджо - поскольку у них наступил, кажется,  какой-то
Великий Пост, или Рамадан, или День Умерщвления  Плоти,  Смирения  и  Молитв
(что именно, я выяснить не сумел, потому что хоть и пытался многократно,  но
никак не мог усвоить его литургии и тридцати девяти догматов), - предоставив
Квикегу поститься и курить трубку-томагавк, а Йоджо  греться  у  жертвенного
огня, разведенного на стружках, я вышел из гостиницы  и  зашагал  в  сторону
гавани. Здесь после длительных блужданий и попутных  расспросов  я  выяснил,
что три судна готовились уйти в трехгодичное  плавание:  "Чертова  Запруда",
"Лакомый Кусочек" и "Пекод". Что означает наименование "Чертова Запруда",  я
не знаю; "Лакомый Кусочек" - это понятно само по себе;  а  "Пекод",  как  вы
несомненно  помните,  это  название   знаменитого   племени   массачусетских
индейцев, ныне вымерших, подобно  древним  мидянам.  Я  облазил  и  осмотрел
"Чертову Запруду", потом перебрался на "Лакомый Кусочек",  наконец  поднялся
н