чилийца! он  просто
давится от смеха. Может  ли  одинокое  деревце  выстоять  в  таком  урагане,
Старбек? Да и о чем тут идет речь? Подумай сам. Нужно только добыть  кита  -
невелико дело для Старбека. Только и всего.  Может  ли  быть,  чтобы  первый
гарпун Нантакета не принял участия в охоте, когда каждый матрос  уже  взялся
за оселок? А-а! Вижу, смущение овладело тобой; тебя подхватил  высокий  вал!
Говори же, говори! Да, да, ты молчишь, твое молчание говорит  за  тебя.  {(В
сторону):} Что-то выбилось у меня из расширенных ноздрей,  -  и  он  вдохнул
это. Теперь Старбек мой; теперь ему  придется  подчиниться,  либо  пойти  на
открытый бунт.
   - Спаси меня, господь, - еле слышно  пробормотал  Старбек.  -  Спаси  нас
всех, господь.
   Но, торжествуя и радуясь немой покорности своего зачарованного помощника,
Ахав не слышал ни его зловещего восклицания, ни тихого смеха  из  трюма,  ни
грозного гудения ветра в снастях; он  не  слышал  даже,  как  заполоскались,
захлопали вдруг по мачте обвисшие  паруса,  словно  они  на  мгновение  пали
духом. Снова загорелись упорством  жизни  опущенные  глаза  Старбека,  замер
подземный хохот, ветер наполнил  тугие  паруса,  и  снова  плыл  уже  вперед
корабль, вздымаясь и покачиваясь на волнах. О вы, знаки  и  предостережения!
почему, появившись, вы спешите исчезнуть? Вы не предостерегаете, о тени,  вы
просто указываете нам будущее! И  не  столько  указываете  будущее,  сколько
подтверждаете уже происшедшее в душе нашей. Ибо внешний  мир  только  слегка
сдерживает нас, а влекут  нас  вперед  лишь  самые  глубинные  нужды  нашего
существа!
   - Рому! Рому! - воскликнул Ахав.
   И взяв из  рук  стюарда  до  краев  наполненный  жбан,  он  повернулся  к
гарпунщикам и приказал им обнажить  гарпуны.  Потом,  выстроив  их  троих  с
гарпунами в руках прямо против себя, у шпиля, в то время как трое помощников
с острогами встали рядом с ним, а  остальная  команда  окружила  их  плотным
кольцом, капитан Ахав  несколько  мгновений  молча  разглядывал  лица  своих
подчиненных. И глаза, встречавшие  его  взор,  горели  диким  огнем,  словно
красные зрачки койотов, устремленные  на  вожака,  который  бросится  сейчас
впереди всей стаи по бизоньему следу,  чтобы  попасть,  увы!  в  запрятанную
индейцами западню.
   - Выпей и передай  соседу!  -  вскричал  Ахав,  протягивая  желтый  сосуд
стоящему поблизости матросу. - Пусть пьет вся команда. По  кругу  передавай,
по кругу! Отхлебывай поживей, да не спеши  глотать;  это  жжет,  как  копыто
сатаны. Вот так! Питье идет  по  кругу  -  отлично!  Оно  бежит  внутри  вас
спиралью и, раздваиваясь, выглядывает по-змеиному из ваших глаз.  Прекрасно,
вот уже и дно показалось. Туда ушла кружка, а возвратилась  отсюда.  Передай
ее мне, - э, да она пуста! Матросы, вы - точно  годы;  без  следа  поглотили
полную чашу жизни. Стюард, наполни жбан!
   Смирно теперь, храбрецы мои! Я собрал вас здесь у шпиля;  вы,  помощники,
стойте подле меня со своими пиками; а гарпунщики пусть стоят там  со  своими
гарпунами; а  вы,  бравые  моряки,  плотней  обступите  меня,  чтобы  я  мог
воскресить благородный обычай рыбаков, моих предков. Люди! Я  покажу  вам...
ого! жбан опять возвратился? И  фальшивая  монета  не  возвратится  быстрее.
Давайте его сюда. Я бы снова,  наполнив,  пустил  его  по  кругу,  да  я  не
приспешник святого Витта. Прочь, лихорадка трясучая!  Сюда,  помощники  мои!
Скрестите передо мной ваши остроги. Вот так!  Дайте  мне  коснуться  оси,  -
говоря это, он протянул руку, ухватил три ровных сверкающих остроги в центре
их пересечения и внезапно сильно дернул  их  к  себе,  переводя  напряженный
взгляд  со  Старбека  на  Стабба,  со  Стабба  на  Фласка.  Казалось,  своей
чудовищной внутренней волей он пытался передать им ту огненную  страстность,
которая скопилась в лейденской банке его  собственной  магнетической  жизни.
Трое  помощников  не  выдержали  его  пристального,  долгого,  непостижимого
взгляда. Стабб и Фласк отвели глаза в сторону; честный Старбек потупился.
   - Все тщетно! - воскликнул Ахав. - Но, может быть, это  к  лучшему.  Быть
может, стоило вам хоть однажды принять полный разряд, и тогда мой  магнетизм
улетучился бы из груди моей. Может статься, к тому  же  он  поразил  бы  вас
насмерть. Может статься, вам нет в нем нужды. Опустите  остроги!  А  теперь,
мои помощники, я назначаю вас виночерпиями трем моим родичам-язычникам,  вот
этим трем благороднейшим, знатнейшим господам - моим доблестным  гарпунерам.
Вы гнушаетесь таким назначением? А как же великий папа омывает  ноги  нищим,
пользуясь собственной тиарой вместо кувшина? О мои  любезные  кардиналы!  вы
сами милостиво снизойдете до этого. Я не приказываю вам - вы по  собственной
воле сделайте это. Эй, гарпунеры! перерубите бечевку и  отделите  древки  от
наконечников.
   Безмолвно повинуясь приказу, гарпунеры,  отделив  древки,  подняли  перед
собою остриями кверху трехфутовые металлические лезвия своих гарпунов.
   - Эй, вы так заколете меня! Переверните их,  переверните  остриями  вниз!
Так,  чтобы  получились  кубки!  Кверху  раструбами.  Вот  так.  Теперь  вы,
виночерпии, приблизьтесь. Возьмите у них из рук эти кубки; держите,  пока  я
наполню их! - И, медленно переходя от одного к другому, он до краев наполнил
раструбы перевернутых гарпунов огненной влагой из большой кружки. - А теперь
встаньте, вы шестеро,  друг  против  друга.  Передавайте  смертельные  чаши!
Примите их - отныне вы связаны нерасторжимым союзом. Ну что,  Старбек?  Дело
сделано! Солнце готово скрепить этот союз своим закатом.  Пейте,  гарпунеры!
Пейте, вы, чье место на  смертоносном  носу  вельбота!  Пейте  и  клянитесь:
Смерть Моби Дику! Пусть настигнет нас кара божия, если мы не настигнем и  не
убьем Моби Дика!
   Гарпунщики подняли длинные,  колючие,  стальные  кубки;  и  под  крики  и
проклятия Белому Киту, крякнув,  разом  их  осушили.  Старбек  побледнел  и,
вздрогнув, отвернулся. И снова, в последний раз, в обезумевшей  толпе  пошел
по кругу полный жбан; потом Ахав взмахнул свободной рукой, все разошлись,  и
капитан спустился в каюту.




   ГЛАВА XXXVII

   ЗАКАТ
   {(В каюте у кормового иллюминатора сидит Ахав и смотрит за борт)}

   -  Белый,  мутный  след  тянется  у  меня  за  кормой,   бледные   волны,
побледневшие щеки - всюду, где б я ни плыл. Завистливые  валы  вздымаются  с
обеих сторон, спеша перекрыть мой след; пусть, но не прежде, чем я пройду.
   Там, вдали у краев вечно полного кубка, вином алеют теплые волны. Золотое
чело погружается в синеву. Солнце-ныряльщик медленно ныряет с высоты полудня
и уходит вниз; но все выше устремляется моя душа, изнемогая  на  бесконечном
подъеме. Что же, значит, непосильна тяжесть короны,  которую  я  ношу?  этой
железной Ломбардской короны? А  ведь  она  сверкает  множеством  драгоценных
каменьев; мне, носящему ее, не видно ее сияния; я лишь смутно ощущаю у  себя
на голове ее слепящую силу. Она железная, не  золотая  -  это  я  знаю.  Она
расколота - это я чувствую: зазубренные  края  впиваются,  мозг,  пульсируя,
бьется о твердый металл; о да, мой череп - из прочной стали, мне не  надобен
шлем даже в самой сокрушительной схватке!
   Сухой жар охватил мое чело. А было  время,  когда  восход  звал  меня  на
благородные дела и закат приносил покой. Теперь не то. Этот небесный свет не
для меня. Красота причиняет мне только страдание; мне не дано радоваться ей.
   Одаренный высшим  пониманием,  я  лишен  земной  способности  радоваться;
проклят изощреннейшим, мучительным проклятием, проклят  среди  райских  кущ!
Что  ж,  доброй  ночи,  доброй  ночи!  {(Махнув   рукой,   он   отходит   от
иллюминатора)}.
   Это было не слишком уж трудно. Я думал, хоть один-то упрямый окажется; но
нет - мой зубчатый круг пришелся впору для всех колес и  все  их  привел  во
вращение. Или же можно сказать, что они  стоят  передо  мной,  словно  кучки
пороху, а я для них - спичка! Жаль только: чтобы воспламенить других, спичка
и сама сгорает! Я решился на то, чего желаю, а чего я желаю, того я добьюсь!
Они считают меня безумцем - Старбек, например; но я не  просто  безумный,  я
одержимый, я - само обезумевшее безумие. То неистовое безумие, какое  здраво
осознает только самое себя! Мне было предсказано, что я получу увечье, и вот
- я без ноги. Теперь же я сам предсказываю, что тот, кто нанес  мне  увечье,
будет изувечен мною. Пусть же предсказатель сам  исполнит  предсказание.  На
это вы, великие боги, никогда не были способны. Я осмею и освищу вас, игроки
в крокет, кулачные бойцы, глухие Бэрки и ослепленные  Бендиго!  Я  не  стану
говорить вам, как маленькие  школьники  великовозрастным  задирам:  "Найдите
себе противника по росту, что вы пристали к маленькому"? О,  нет,  вы  сбили
меня с ног, да только я снова поднялся; но вы-то, вы убежали и  попрятались.
Выходите из своих укрытий! У меня нет большой пушки, чтобы  достать  вас  за
грудой мешков с хлопком. Выходите, Ахав шлет вам свой привет!  И  посмотрим,
заставите ли вы меня свернуть. Меня заставить свернуть? Это вам не под силу,
скорее вы сами свихнетесь; вот оно, превосходство человека.  Меня  заставить
свернуть? Путь к моей единой цели выложен стальными рельсами, и по ним бегут
колеса моей души. Над бездонными  пропастями,  сквозь  просверленное  сердце
гор, под ложем быстрого  потока  мчусь  я  вперед!  И  нет  ни  преград,  ни
поворотов на моем железном пути!



   ГЛАВА XXXVIII

   СУМЕРКИ
   {(Старбек стоит, прислонившись спиной к грот-мачте)}

   -  Душа  моя  покорена,  подавлена,  и  кем?  Безумцем!   Как   перенести
оскорбление? Здравый ум должен был сложить оружие в этой битве!  Он  глубоко
пробурил и подорвал во мне весь рассудок. Мне кажется, я вижу его нечестивый
конец; но на меня как бы возложено помочь  ему  добраться  до  этого  конца.
Хотел бы я того или нет, я теперь связан с ним таинственными узами; он ведет
меня на буксире, и у меня нет  такого  ножа,  который  перерезал  бы  канат.
Страшный старик! "Кто надо мной?" - кричит он; да, этот будет демократом  со
всеми, кто выше, чем он; но посмотрите только, какой  деспот  он  со  своими
подчиненными! О, как ясна мне моя жалкая роль - подчиняться,  восставая,  и,
мало того, ненавидеть, испытывая жалость. Ибо в глазах его вижу  я  грозовые
отсветы такой скорби, которая мне бы спалила всю душу. А ведь надежда еще не
потеряна. Времени много, а время творит чудеса. Его ненавистный кит  плавает
по всей планете, как плавают золотые рыбки в своем стеклянном шаре. И  может
быть, вмешательство божие еще расколет в щепы эти святотатственные планы.  Я
бы воспрянул духом, когда бы дух мой не был тяжелее свинца.  Кончился  завод
внутри меня, опустилась гиря-сердце, и нет у меня ключа, чтобы снова поднять
ее. {(С бака доносится взрыв веселья)}.
   О бог! Плыть с такой командой дикарей, почти не  перенявших  человеческих
черт от  смертных  своих  матерей.  Ублюдки,  порожденные  свирепой  морской
пучиной! Белый Кит для них - их жуткий идол. Ого, как они  беснуются!  Какая
оргия идет там на носу! а на корме стоит немая тишина! Думается мне,  такова
и сама жизнь. Вперед по сверкающему морю мчится ликующий, зубчатый,  веселый
нос корабля, но только затем, чтобы влачить за собой мрачного Ахава, который
сидит у себя в каюте на корме,  вздымающейся  над  его  пенным  безжизненным
следом и, словно стаей волков, преследуемой рокотанием  волн!  Их  протяжный
вой меня просто за сердце берет. Довольно, вы, весельчаки! все по местам!  О
жизнь! Вот в такой час, когда душа повержена  и  угнетена  познанием,  каким
питают ее дикие,  грубые  явления,  -  в  такой  час,  о  жизнь!  начинаю  я
чувствовать в тебе сокровенный ужас! Но он чужд мне! этот ужас вне  меня!  Я
человек, я слаб, но я готов сразиться с тобой, суровое,  призрачное  завтра!
Поддержите меня, подкрепите, препояшьте меня, о вы, благословенные влияния!



   ГЛАВА XXXIX

   НОЧНАЯ ВАХТА
   {(Стабб на фор-марсе подтягивает брас; про себя)}

   - Ха! Ха! Ха! Ха! Хм! что это, охрип я, что ли? Я все время думал об этом
и вот: ха-ха-ха - все, что я могу по этому  поводу  сказать.  А  почему?  Да
потому, что смех - самый разумный и самый легкий ответ на все, что непонятно
на  этом  свете;  и  будь  что  будет,  а  утешение  всегда  остается,  одно
безотказное утешение: все предрешено. Я не слышал  толком,  что  он  говорил
Старбеку, но на мой неученый взгляд, Старбеку пришлось  не  лучше,  чем  мне
нынешним вечером. Ясное дело, старый Могол его  тоже  обработал.  А  ведь  я
знал, что так и будет, я видел; мне, вроде, откровение было, так  что  впору
хоть пророчества изрекать; как только увидел, какой у него череп, так все  и
понял. Ну, так что ж, Стабб, умница Стабб, - это мой титул, - что же с того,
Стабб? В общем-то, дело ясное. Мне неизвестно толком, чем все это  кончится,
но что бы там ни было, я иду навстречу концу смеясь. Как посмотришь, до чего
же уморительные все эти будущие ужасы! Смешно, ей-богу! Тра-лала!  Ха-ха-ха!
Что-то поделывает сейчас дома моя сочная ягодка? Выплакала свои глазки?  Или
же угощает винцом возвратившихся из плавания  гарпунеров  и  веселится,  что
твой вымпел на ветру? Вот и я тоже веселюсь - трала-ла! Ха-ха-ха! Эх!..

   Эх, с веселой душой, ну-ка, выпьем с тобой
   За радость любви быстролетной,
   Как вина глоток, как вон тот пузырек,
   Что в кубке всплывает - и лопнет.

   Славный куплет! Кто там зовет меня? Мистер Старбек?  Слушаюсь,  сэр!  {(в
сторону):} Он мое начальство, но и над ним, если не ошибаюсь,  тоже  кое-кто
есть. Иду, сэр, вот сейчас только еще разок подтяну - вот и все - иду, сэр!



   ГЛАВА XL

   ПОЛНОЧЬ НА БАКЕ

   Гарпунеры и матросы. {(Поднимается фок, и теперь видна ночная вахта -  на
баке в самых различных позах стоят, сидят, лежат люди; все хором поют.)}

   Прощайте, красотки-испанки!
   Прощайте, испанки, навсегда!
   Капитан дал приказ...

   1-й матрос с Нантакета. Эй, ребята, что это  вы  тоску  наводите?  Только
животы  расстраиваете.  Ну-ка,  подтягивайте  для  бодрости!  {(Поет  и  все
подхватывают.)}

   Глядит со шканцев капитан
   В подзорную трубу,
   А в море кит пустил фонтан -
   Благословим судьбу!
   Спускай вельботы поскорей,
   Дружней гребите, люди!
   Добычей нам монарх морей
   Всенепременно будет!
   Веселей, молодцы! Подналяжем - Эхой!
   Укокошил кита наш гарпунщик лихой!
   Голос старшего помощника со шканцев. Эй, на баке! Пробить восемь склянок!
   2-й матрос с Нантакета. Помолчите, вы! Восемь  склянок;  слышишь,  малый?
Эй, Пип, пробей-ка восемь раз в свой колокол, черномазый! А я  пойду  подыму
подвахтенных. У меня для такого дела глотка как раз подходящая. Как гаркну -
что твоя пушка! Ну-ка, ну-ка {(просовывает голову  в  люк)}.  Первая  вахта!
Эхой, ребята! Восемь склянок пробили! По-ды-майсь!
   Матрос голландец. Ну и здоровы же они сегодня спать,  приятель.  Это  все
вино старого Могола, я так считаю. Одних оно насмерть  глушит,  другим  жару
поддает. Мы вот поем; а они спят, да  еще  как!  Завалились,  чисто  колоды.
Ну-ка, угости их еще разок! Вот тебе брандспойт - кричи в него. Им  красотки
снятся, вот расставаться и неохота.  Крикни,  что  пора  воскреснуть;  пусть
поцелуются напоследок и являются на Страшный Суд. Ну-ка, ну-ка. Вот это  так
гаркнул! Да-а, у тебя глотка амстердамским маслом не испорчена.
   Матрос француз. Знаете что, ребята?  Давайте-ка  спляшем  с  вами  джигу,
прежде чем бросать якорь в Постельной Гавани. Согласны? А вот и новая вахта.
Становитесь-ка все! Пип! Малый! Тащи сюда свой тамбурин!
   Пип {(недовольный и сонный)}. Да не знаю я, куда он делся.
   Матрос француз. Ну так колоти в свое  брюхо  да  хлопай  ушами!  Спляшем,
братцы! Повеселимся вволю! Ур-ра! Черт меня подери,  кто  не  хочет  с  нами
плясать? Давай, ребята, становись гуськом, скачи да притопывай!  Выше  ноги!
Шевелись!
   Матрос  исландец.  Мне,  брат,  такой  пол  не  подходит;  он  под  ногой
поддается. Ты уж меня извини, что  я  тебя  расхолаживаю,  только  я  привык
танцевать на льду.
   Матрос мальтиец. И меня, брат, уволь. Какая же пляска без девушек? Только
последний дурак станет пожимать себе правой  рукой  левую  и  приговаривать:
"Здравствуйте". Нет, мне так подавай девушек!
   Матрос сицилиец. Вот-вот. Девушек! И чтоб лужайка была! - тогда  я  готов
прыгать хоть до утра, не хуже кузнечика.
   Матрос  с  Лонг-Айленда.  Ладно,  ладно,  привередники,  мы  и  без   вас
обойдемся. Жни, где можешь, говорю я. Вот сейчас соберем мы ногами  обильную
жатву. А вот и музыка. Ну, начали!
   Матрос с Азорских островов {(появляется в люке с  тамбурином  в  руках)}.
Держи-ка, Пип. И вот тебе вымбовки от шпиля. Полезай вот сюда!  Ну,  ребята,
пошли! {(Половина из них пляшет под тамбурин; некоторые спускаются в кубрик;
другие валяются на палубе  среди  снастей;  кое-кто  уснул.  Звучит  смачная
ругань.)}
   Матрос с Азорских островов {(танцуя)}.  Давай-давай,  Пип!  Бей  сильнее,
малый! Бей веселей, колоти, не жалей! Чтобы искры летели! Чтобы все  бубенцы
повысыпались!
   Пип. Они и так сыплются. Вот еще один оторвался - разве можно так  сильно
колотить?
   Матрос китаец. Тогда зубами брякай да  стучи  громче.  Сделайся  пагодой,
Пип!
   Матрос француз. Веселись как черт! Ну-ка, подыми свой обруч, Пип, я через
него прыгну! Эй, лопни все паруса! Рви! Жги!
   Тэштиго {(спокойно курит)}. Вот это белые люди называют весельем.  Гм!  Я
лично пот проливать понапрасну не стану.
   Старый матрос с острова Мэн. Пляшут здесь эти веселые ребята, а думают ли
они о том, что находится у них под каблуками? "Я еще спляшу на твоей могиле"
- что может быть страшнее этой угрозы, которую крикнет иной  раз  нам  вслед
уличная тварь на перекрестке, где она борется с ночным ветром. Господи!  Как
подумаешь о позеленевших подводных флотилиях, о  грудах  увитых  водорослями
черепов! Ну что ж. Видно, весь мир -  это  бал,  как  говорят  люди  ученые;
значит, так и надо, чтобы все плясали. Пляшите,  пляшите,  ребята,  пока  вы
молоды. Был когда-то молод и я.
   3-й матрос с Нантакета. Уф, передышка! - да, это потяжелее, чем выгребать
в штиль за китом. Дай-ка затянуться,  Тэштиго.  {(Они  перестают  плясать  и
собираются кучками. Между тем небо нахмурилось; усилился ветер.)}
   Матрос индус. О Брама! Видно, сейчас нам прикажут убирать паруса, ребята.
Небеснорожденный полноводный Ганг, оборотившийся ветром! Ты  явил  нам  свое
темное чело, о Шива!
   Матрос мальтиец {(развалясь на палубе и помахивая зюйдвесткой)}. Глядите,
а теперь и волны - в  белоснежных  чепчиках  -  принимаются  плясать  джигу.
Сейчас начнут скакать. Вот если бы все волны были женщинами,  я  б  тогда  с
радостью, мы бы уж наплясались вместе с ними вдоволь. Разве может  быть  что
лучше на свете, - даже царствие небесное,  -  чем  когда  мелькают  в  танце
разгоряченные пышные груди, когда прикрывают скрещенные  руки  такие  спелые
сочные гроздья!
   Матрос сицилиец {(приподнявшись на локте)}. Ох, не говори  мне  об  этом!
Помнишь, а? на  лету  переплетаются  руки  и  ноги,  покачиваются  гибко,  в
смущении трепещут! Уста к устам, сердце к сердцу, бедро к бедру! Всему  есть
пища: мимолетное касание. А отведать  нельзя,  не  то  наступит  пресыщение.
Верно, ты, язычник? {(Толкает того локтем.)}
   Матрос таитянин {(лежа на циновке)}.  Благословенна  будь  святая  нагота
наших танцовщиц! Хива-Хива! О ты, окутанный  туманным  покрывалом,  высокими
пальмами поросший Таити! Вот и сейчас я отдыхаю на твоей циновке, но уж  нет
подо мной твоей мягкой почвы! Я видел, как плели тебя в  лесу,  циновка!  Ты
была зеленой в тот день, когда я принес тебя из лесу; а теперь ты  вытерлась
и пожухла. Горе нам! Ни ты, ни я, мы не можем снести такой перемены! Что  же
будет с нами, когда мы очутимся на небе? Но что я слышу? Так  ревут  бешеные
потоки, низвергаясь по утесам с вершины Пирохити и затопляя селения! Вот так
рвануло