ся,  пытаясь  чем
попало заткнуть пробоину и вычерпать хлынувшее через нее море.
   В этот миг замер на грот-мачте молоток Тэштиго;
   и багряный флаг, перекинувшийся ему через плечо, наподобие  плаща,  вдруг
вырвался  и  заструился  по  воздуху  прямо  перед  ним,  точно  самое   его
стремящееся вперед сердце; а Старбек и Стабб, стоявшие  внизу  на  бушприте,
одновременно с индейцем заметили мчащегося на корабль зверя.
   - Кит! Кит! Руль на борт! Руль на борт! О вы, сладостные стихии  воздуха,
поддержите меня теперь! Пусть  Старбек  встретит  смерть,  если  смерть  ему
суждена, по-мужски, в твердом сознании. Руль  на  борт,  говорю  я!  Глупцы,
разве вы не видите этой пасти? Неужели вот он, плод всех моих жарких молитв?
Плод всей моей верной жизни? О Ахав, Ахав, взгляни на дело  рук  твоих.  Так
держать, рулевой, так  держать.  Нет,  нет!  На  борт!  Снова  на  борт!  Он
разворачивается, чтобы кинуться на нас! О, его  неумолимый  лоб  надвигается
прямо на человека, которому долг не позволяет покинуть поле  битвы.  Пребуди
же со мною, господи!
   - Пребуди не со мною, а подо мною, кто бы ни был, кому вздумается  помочь
теперь Стаббу, ибо Стабб тоже  не  намерен  отступаться.  Я  насмехаюсь  над
тобой, ты, ухмыляющийся кит! Кто когда  поддерживал  Стабба,  кто  не  давал
Стаббу уснуть, если не его собственное недремлющее  око?  А  теперь  бедняга
Стабб укладывается спать на матрасе, который для него  чересчур  мягок;  эх,
лучше бы уж он был набит хворостом! Я насмехаюсь над тобой, ты, ухмыляющийся
кит! Взгляните, солнце, звезды и луна. Вы - убийцы  превосходнейшего  парня,
не хуже любого, кому когда-либо приходилось испускать дух. И все же я бы еще
чокнулся с  вами,  если  бы  только  вы  протянули  мне  кубок!  О!  о!  ты,
ухмыляющийся кит, скоро нам предстоит как следует нахлебаться! Почему ты  не
спасаешься бегством, Ахав? Что до меня, то долой башмаки и куртку  к  ним  в
придачу; пусть Стабб умирает в одних штанах! До чего же, однако, плесневелая
и пересоленная эта смерть... Эх, вишни, вишни! О Фласк, отведать бы нам хоть
по одной вишенке перед смертью!
   - Вишни? Неплохо было бы, если  бы  мы  очутились  сейчас  там,  где  они
растут. Ох, Стабб, я надеюсь; моя бедная матушка успела получить хотя бы мое
жалованье; если же нет, то теперь ей достанется лишь несколько медяков.
   Почти все матросы, как они оторвались от своих разнообразных занятий, так
и стояли теперь, праздно столпившись на носу и еще держа в руках бесполезные
молотки, обрезки досок, остроги и гарпуны.  Все  взоры,  точно  прикованные,
устремлены были на кита, который мчался им навстречу, зловеще потрясая своей
погибельной головой и посылая перед  собой  широкий  полукруг  разлетающейся
пены.  Расплата,  скорое  возмездие,  извечная  злоба  были  в  его  облике;
наперекор всему, что бы ни попытался предпринять  смертный  человек,  глухая
белая стена его лба обрушилась с правого  борта  на  нос  корабля,  так  что
задрожали и люди и мачты. Многие упали ничком на палубу.  Головы  гарпунеров
вверху дернулись у них на бычьих шеях, будто выбитые клотики  на  мачтах.  И
все услышали, как хлынула в пробоину вода, точно горный поток  по  глубокому
ущелью.
   - Корабль! Катафалк!.. Второй катафалк! - воскликнул Ахав, стоя  в  своем
вельботе, - и сколоченный только из американской древесины!
   А кит нырнул под осевший корпус судна  и  проплыл  вдоль  содрогнувшегося
киля; затем, развернувшись под водой, снова вылетел на поверхность, но уже с
другой стороны, в отдалении, и,  очутившись  в  нескольких  ярдах  от  лодки
Ахава, на какое-то время в неподвижности замер на волнах.
   - Я отвращаю тело мое от солнца. Э-гей! Тэштиго! что же я не  слышу,  как
стучит твой молоток? О вы, мои три непокоренные  башни;  ты,  крепкий  киль!
корпус, не устоявший лишь под божьим ударом! ты, прочная палуба,  и  упрямый
штурвал, и нос, устремленный к  Полюсу;  о  мой  славный  корабль,  осиянный
смертью! Неужели ты должен погибнуть, и погибнуть без меня? Неужели я  лишен
последнего капитанского утешения, доступного  самым  жалким  неудачникам?  О
одинокая смерть в конце одинокой жизни?  теперь  я  чувствую,  что  все  мое
величие в моем глубочайшем страдании. Э-ге-гей!  из  дальней  дали  катитесь
теперь сюда, вы, буйные валы моей минувшей жизни, и громоздитесь, перекрывая
вздыбленный, пенный вал моей смерти! Прямо навстречу тебе  плыву  я,  о  все
сокрушающий, но не все одолевающий кит; до последнего бьюсь я  с  тобой;  из
самой глубины преисподней наношу тебе удар; во имя ненависти  изрыгаю  я  на
тебя мое последнее дыхание. Пусть все гробы и все катафалки потонут в  одном
омуте! уже если ни один из  них  не  достанется  мне,  пусть  тогда  я  буду
разорван на куски, все еще преследуя тебя, хоть  и  прикованный  к  тебе,  о
проклятый кит! Вот так бросаю я оружие!
   Просвистел в воздухе гарпун; подбитый кит рванулся; линь побежал в желобе
с воспламеняющей скоростью - и зацепился. Ахав наклонился, чтобы  освободить
его; он
   его освободил; но скользящая  петля  успела  обвить  его  вокруг  шеи;  и
беззвучно, как удавливают тетивой свою жертву турки в серале, его унесло  из
вельбота, прежде чем команда успела хватиться своего капитана.  А  мгновение
спустя толстый огон на свободном конце линя  вылетел  из  опустевшей  кадки,
сбил с ног одного гребца и, хлестнув по воде, исчез в бездонной пучине.
   На секунду команда вельбота застыла в оцепенении; затем  все  обернулись.
"Корабль! Великий боже, где корабль?" И вот сквозь мглистую, зловещую пелену
они  увидели  вытянутый  призрак   судна,   исчезающего,   словно   туманная
фата-моргана;  одни  только  мачты  торчали  еще  над  водою;  а   на   них,
пригвожденные безумием, преданностью или же судьбою, все еще стояли  дозором
трое язычников гарпунеров. В этом мгновении концентрические  круги  достигли
последнего вельбота, и он, вместе со всей командой, с плавающими  поблизости
веслами и рукоятками острог, со всем, что ни было  на  нем  одушевленного  и
неодушевленного,  закрутился,  завертелся  в  огромной  воронке,  в  которой
скрылось до последней щепки все, что было некогда "Пекодом".
   Но когда волны уже заплескали, смыкаясь над головой индейца, стоявшего на
грот-мачте, от которой виднелось теперь над водой  только  несколько  дюймов
вместе с длинным развевающимся флагом,  что  спокойно,  словно  в  насмешку,
колыхался в лад со смертоносными  валами,  едва  не  касаясь  их,  -  в  это
мгновение в воздух поднялась краснокожая рука с молотком и размахнулась, еще
прочнее прибивая флаг к быстро погружающейся  стеньге.  Ястреб,  который  со
злорадством провожал последний клотик вниз от самого  его  исконного  жилища
среди звезд, клюя флаг и  мешая  Тэштиго,  нечаянно  просунул  свое  широкое
трепещущее  крыло  между  стеньгой  и  молотком;  и  в  этот   миг,   словно
почувствовав трепет воздуха над собой, с  последним  вздохом  дикарь  из-под
воды крепко прижал молоток к стеньге;  и  птица  небесная,  с  архангельским
криком вытянув ввысь свой царственный клюв и запутавшись  пленным  телом  во
флаге Ахава,  скрылась  под  водой  вместе  с  его  кораблем,  что,  подобно
свергнутому Сатане, унес с собой в преисподнюю вместо  шлема  живую  частицу
неба.
   Птицы с криком закружились над зияющим жерлом водоворота;  угрюмый  белый
бурун ударил в его  крутые  стены;  потом  воронка  сгладилась;  и  вот  уже
бесконечный саван моря снова колыхался кругом, как и  пять  тысяч  лет  тому
назад.

   ЭПИЛОГ

   И спасся только я один,
   чтобы возвестить тебе.
   Иов

   ДРАМА СЫГРАНА. Почему же кто-то опять выходит к рампе?  Потому  что  один
человек все-таки остался жив.
   Случилось так, что после исчезновения парса я оказался тем,  кому  Судьбы
предназначили занять место загребного в лодке Ахава; и я же  был  тем,  кто,
вылетев вместе с двумя другими гребцами из накренившегося вельбота,  остался
в воде за кормой. И вот когда я  плавал  поблизости,  в  виду  последовавшей
ужасной сцены, меня настигла уже  ослабевшая  всасывающая  сила,  исходившая
оттуда, где затонул корабль, и медленно потащила к выравнивавшейся  воронке.
Когда я достиг ее, она уже превратилась в  пенный  гладкий  омут.  И  словно
новый Иксион, я стал вращаться, описывая круг за кругом, которые все ближе и
ближе сходились к черному пузырьку на оси этого медленно кружащегося колеса.
Наконец я очутился в самой центральной точке, и  тут  черный  пузырек  вдруг
лопнул; вместо него из глубины, освобожденный толчком спусковой пружины,  со
страшной силой вырвался благодаря своей большой плавучести спасательный буй,
он же - гроб, перевернулся в воздухе и упал подле меня. И на  этом  гробе  я
целый день и целую ночь проплавал в открытом  море,  покачиваясь  на  легкой
панихидной зыби. Акулы, не причиняя вреда, скользили мимо, словно  у  каждой
на пасти болтался висячий замок; кровожадные морские ястребы  парили,  будто
всунув клювы в ножны. На второй день  вдали  показался  парус,  стал  расти,
приближаться, и наконец меня  подобрал  чужой  корабль.  То  была  неутешная
"Рахиль", которая, блуждая в поисках своих пропавших детей, нашла только еще
одного сироту.

   Конец

   ПОСЛЕСЛОВИЕ

   "Моби Дик, или Белый Кит" - произведение уникальное,  написанное  вопреки
всем существующим понятиям о законах жанра.  Американские  критики  середины
XIX века сочли эту книгу "странной". Ощущение "странности", возникающее  при
чтении мелвилловского шедевра, сохраняется и сегодня. Роман о Белом  Ките  -
трудная книга и не поддается беглому прочтению. Тому есть несколько  причин,
из которых мы выделим две основные. Первая связана с тем, что каждая из  135
глав романа побуждает к размышлению, и это, вероятно, высшая похвала,  какую
можно воздать любому произведению искусства. Мысли, возникающие у читателя в
процессе чтения, касаются не только содержания романа, но также  собственной
жизни, своего времени, предназначения человека на земле,  закономерностей  в
поведении  людей,  общих  принципов  бытия  человечества.   Вторая   причина
заключается в качестве самого текста, его  организации,  структуре,  способе
изложения материала. Последовательность расположения глав и  даже  их  форма
характеризуются своего рода перепадами, разрушающими инерцию  повествования.
Стоит, например, читателю увлечься  описаниями  морской  стихии,  как  автор
"подсовывает" ему классификацию китов; эпическое повествование о корабельной
жизни перебивается монологами,  диалогами  и  даже  целыми  сценами  в  духе
елизаветинской  трагедии,  за  которыми  следуют   отвлеченные   философские
рассуждения. Череда сюжетов  и  форм  течет  непрерывным  потоком:  диалоги,
монологи,  суховатые  научные  рассуждения,  описание  деталей   китобойного
промысла,  философские  отступления,  притчи,  картины   охоты   на   китов,
размышления  о  человеческой  судьбе,  об  истории  народов  и   государств,
исследование религиозных систем - все это идет по видимости бессистемно, но,
в сущности, продиктовано особой глубинной логикой авторской  мысли.  Тем  не
менее переключение читательского внимания с предмета на  предмет,  от  одной
формы к другой осуществляется с некоторым усилием, преодолевая сопротивление
материала.
   Для верного понимания мелвилловского замысла необходимо внести ясность  в
вопрос о "герое" романа, тем более что среди историков литературы и  по  сей
день не существует единого мнения на этот предмет. Одни полагают, что героем
следует считать Измаила, другие отдают предпочтение капитану Ахаву, третьи -
Белому Киту, и каждый находит подтверждение  своему  взгляду  как  в  тексте
самого романа, так и в многочисленных высказываниях самого Мелвилла и в  его
переписке.
   Ошибка исследователей заключалась в том, что они подходили к "Моби  Дику"
с теми же мерками, что  и  к  любому  романтическому  роману,  и  не  желали
допустить, что в каноническом тексте "Моби Дика"  вообще  нет  традиционного
"героя" и что именно в этом  -  главная  причина  "странности"  книги.  Это,
разумеется, не означает, что в романе о Белом  Ките  вообще  нет  героя.  Он
есть, но он столь нетрадиционен, что его легко не заметить.  Этим  "героем",
которому подчинены и действие, и  описания,  и  характеры  действующих  лиц,
является мысль,  мысль  -  постоянно  ищущая,  пульсирующая,  взлетающая  от
тривиальностей будничной  жизни  к  границам  Вселенной,  воплощенная  то  в
простых  словах  матросов,  то  в  многозначных  символах,  проникающая  под
поверхность явлений, она неукоснительно стремится к своей единственной  цели
- постижению универсальной истины, если таковая  имеется.  Мысль  -  главный
герой романа, ее развитие - его главный сюжет.
   Именно мысль являет собой тот  стержень,  который  гарантирует  слитность
жанровой полифонии "Моби Дика", его органический синтетизм. Она соединяет  в
нерасторжимое целое различные модификации романного жанра  (приключенческий,
морской, социальный, роман воспитания и роман-путешествие), превращая  их  в
роман философский. Именно эта  динамическая  мысль  лежит  в  основе  особой
повествовательной  структуры  "Моби  Дика",  где  каждое  событие,  предмет,
поступок  воспринимаются  читателем  на   двух   уровнях   -   как   явление
материального мира и как феномен сознания, как  однозначный  предмет  и  как
многозначный символ.
   Все  это  легко  увидеть,  если  вглядеться  повнимательней  хотя  бы   в
"промысловый" аспект романа. Общепризнанно,  что  "Моби  Дик"  являет  собой
своего   рода   энциклопедию   китобойного   промысла.   С    необыкновенной
тщательностью и подробностью здесь описан  процесс  добычи  китов,  разделка
туш,  производство  и  консервация  горючих  и  смазочных  веществ.  Мелвилл
обстоятельно  знакомит  читателя  с  организацией,  структурой   китобойного
промысла, с производственными процессами, протекающими на палубе  китобойца,
с инструментами и орудиями  производства,  с  производственными  и  бытовыми
условиями, с "узкими" промысловыми специальностями.  Автор  не  упускает  из
виду экономические и социальные аспекты промысла, этические принципы, с  ним
связанные, и даже его эстетическую сторону.  Все  эти  моменты  возникают  в
потоке ассоциаций, ведущих по мыслительной цепочке от  конкретного  предмета
или события к широчайшим обобщениям (например, от понятия "рыба на  лине"  к
выводу "Собственность - это весь закон").
   Охота на китов становится у Мелвилла как бы самостоятельным миром, далеко
выходящим  за  пределы  корабельной  палубы  и   океанских   просторов.   Он
захватывает и сушу, как бы  "оморячивая"  традиционно  сухопутные  предметы,
явления, институты. Под пером писателя возникает
   "странная",  хотя  и  вполне  реальная  действительность,  где  гостиницы
называются "Под скрещенными гарпунами" или "Китовый  фонтан",  где  буфетная
стойка располагается под аркой из  китовой  челюсти,  где  язычники  бреются
гарпунами, а священник читает проповедь с кафедры,  имеющей  форму  "крутого
корабельного носа" и снабженной  подвесным  трапом  из  красного  каната.  И
священник, одетый в зюйдвестку, приглашает прихожан сесть потесней: "Эй,  от
левого борта!  Податься  вправо!"  И  вот  уже  морская  стихия  захватывает
часовню, и сама часовня становится похожа на корабль.  Странным  путем  идет
авторская мысль, но вполне целенаправленным - к обобщению и  символу.  Образ
корабля, который только что  "совпадал"  с  часовней,  продолжает  шириться:
"Ведь кафедра проповедника искони была у  земли  впереди,  а  все  остальное
следует за нею; кафедра ведет  за  собой  мир..."  -  таково  начало  мошной
риторической тирады, выводящей читателя к одному из важнейших  мелвилловских
символов: "Воистину, мир -  это  корабль,  взявший  курс  в  неведомые  воды
открытого  океана..."  В  дальнейшем  авторская  мысль  не   оставляет   эту
метафорическую  связку  (мир-корабль)   и   порождает   реверсивный   символ
(корабль-мир). Но теперь это уже  не  условный,  а  самый  что  ни  на  есть
настоящий корабль - китобойное судно "Пекод" - с его командой,  составленной
из  представителей  разных  рас  и  национальностей,  -  образ,  который   в
символическом плане может трактоваться как  Америка  или  как  человечество,
плывущие неведомо куда в погоне за призрачной целью.
   В этом реальном и  одновременно  "странном"  китобойном  мире  бесконечно
важное место занимают сами киты. "Моби Дик" может рассматриваться не  только
как энциклопедия  промысла,  но  и  как  справочник  по  "китологии".  Китам
посвящены специальные  главы  и  разделы,  содержащие  естественную  историю
китов, их подробную классификацию, иконографию, биологическую и промышленную
анатомию и даже эстетику. К тому же,  роману  о  ките  предпослана  подборка
высказываний о китах, почерпнутых из самых  разных  источников  (от  Библии,
Плиния, Плутарха, Шекспира и  короля  Альфреда  до  безвестных  рассказчиков
матросских "баек" в атлантических портах Америки).
   Мелвилл необыкновенно добросовестен,  и  сведения  о  китах,  которые  он
сообщает, вполне достоверны. Однако постепенно читатель начинает замечать во
всей этой "китологии"  некоторую  странность,  проистекающую  из  того,  что
писателя явно интересуют не столько киты, сколько человеческие представления
о них. И  если  сами  киты  не  меняются,  то  представления  о  них  лишены
стабильности.  Китология   в   "Моби   Дике"   перерастает   промысловые   и
биологические границы. Появляются абзацы о китах в религии, в  философии,  в
политике и, наконец, в системе  мироздания.  Постепенно  мелвилловские  киты
переходят из разряда морских животных в разряд продуктов человеческого  духа
и начинают жить двойной жизнью: одна протекает в морских глубинах, другая  -
в просторах человеческого сознания. Не случайно писатель  классифицирует  их
по
   системе, принятой для классификации книг, - киты in Folio, in Quarto.  in
Duodecimo... Понятие о ките как о биологическом виде отступает в тень, а  на
первый план выдвигается его символическое значение. Вся "китология" в романе
ведет  к  Белому  Киту,  который  плавает  в  водах  философии,  психологии,
социологии и политики.
   Следует подчеркнуть, что тяготение Мелвилла к символическим абстракциям и
обобщениям ни  в  коей  мере  не  отрывает  "Моби  Дика"  от  экономической,
политической, социальной реальности современной Америки. Почти всякий символ
в романе имеет среди многочисленных возможных  значений,  по  крайней  мере,
одно, непосредственно относящееся к жизни и судьбе Соединенных Штатов. Самый
простой пример -  уже  упоминавшийся  образ  корабля  под  звездно-полосатым
флагом,  на  борту  которого  собрались  представители  всех  рас  и  многих
национальностей. Его можно трактовать по-разному, но первое, что приходит  в
голову, - разноплеменная Америка, плывущая по неизведанным водам  истории  к
неизвестной гавани. Доплывет ли? К какой гавани  стремится?  Кто  направляет
ее? Именно так читатель расшифровывает для себя  этот  символ,  и  потому  в
сцене гибели "Пекода" усматривает трагическое пророчество.
   Авторская мысль в "Моби Дике"  разворачивается  по  чрезвычайно  широкому
фронту и охватывает огромное количество явлений национальной жизни.  Но  она
имеет, так сказать, генеральное направление, а именно - будущее Америки.  На
основе исследования современности она стремится предсказать завтрашний день.
Не все прогнозы Мелвилла оказались верными,  но  некоторые  удивляют  нас  и
сегодня.  В  круговороте  современной  жизни  писатель  разглядел   зародыши
явлений,  которые  развились  в  полную  силу   лишь   спустя   десятилетия.
Поразительно, что Мелвилл, ошибаясь порой в простых вещах, оказывался  точен
в самых сложных областях, там, где  взаимодействовали  экономика  и  мораль,
политика, философия и психология.
   Движение мелвилловской мысли  множественно  по  направлению  и  временами
хаотично, но сохраняет единство цели: выявить общую