омандой  свое  большое  судно.  Посоветовавшись  с
помощниками, он поставил "Таун-Хо"  на  якорь  возможно  дальше  от  берега,
вытащил на нос две пушки и зарядил их, поставил в козлы мушкеты на корме  и,
предупредив островитян, чтобы они не вздумали себе на погибель  приближаться
к кораблю, прихватил с собой одного человека и отправился  на  своей  лучшей
шлюпке, подгоняемой попутным ветром, к  Таити,  находящемуся  на  расстоянии
пятисот миль, за пополнением экипажа.
   На четвертый день плавания они  заметили  большую  пирогу,  приставшую  к
низкому коралловому островку. Капитан направил шлюпку в сторону от  нее,  но
дикарское судно устремилось за  ним,  вскоре  он  услышал  голос  Стилкилта,
приказывающего ему остановиться, если он не  хочет  пойти  ко  дну.  Капитан
вынул пистолет. Поставив широко раздвинутые  ноги  на  носы  двух  связанных
вместе пирог, Стилкилт презрительно засмеялся  в  ответ,  заверив  капитана,
что, если только он услышит щелканье курка, он  тут  же  пустит  капитанскую
шлюпку ко дну.
   - Что тебе от меня надо? - закричал капитан.
   - Куда вы идете? И зачем? - спросил Стилкилт. - Только без обмана.
   - В Таити, за пополнением.
   - Хорошо. Дайте-ка я подплыву к вам. У меня нет оружия.
   С этими словами он прыгнул с пироги, подплыл к  шлюпке  и,  перевалившись
через планшир, очутился лицом к лицу с капитаном.
   - Скрестите руки, сэр, поднимите голову. А  теперь  повторяйте  за  мной.
Клянусь, как только Стилкилт оставит  меня,  вытащить  шлюпку  на  остров  и
пробыть там шесть дней. Пусть молния поразит меня, если я этого не сделаю.
   - Хороший ученик! - засмеялся Стилкилт. - Адью, сеньоры! - и,  прыгнув  в
море, он поплыл к своим товарищам.
   Проследив, как шлюпку вытащили на берег и подтянули к кокосовым  пальмам,
Стилкилт продолжал свое плавание и  в  должное  время  достиг  Таити,  места
своего назначения. Там удача улыбнулась ему; два судна готовились отплыть во
Францию, и судьба позаботилась о том, чтобы на них не хватало как  раз  того
количества матросов, которое  он  возглавлял.  Они  нанялись  на  эти  суда,
навсегда избежав опасности встретиться со своим прежним капитаном,  если  бы
тот вдруг паче чаяния решился навлечь на них законное возмездие.
   Спустя десять дней после отплытия французских  судов  прибыл  вельбот,  и
капитан завербовал несколько более или менее цивилизованных таитян,  которые
немного  знали  морское  дело.  Зафрахтовав  небольшую  местную  шхуну,   он
возвратился на ней к своему судну и, обнаружив, что  там  все  благополучно,
продолжал плавание.
   Где сейчас Стилкилт, джентльмены, никто не знает, а на  острове  Нантакет
вдова Рэдни все глядит на море, которое не возвращает мертвецов,  все  видит
во сне страшного Белого Кита, который погубил ее мужа.

   ***
   - Вы кончили? - тихо спросил дон Себастьян.
   - Да, дон.
   - Тогда, умоляю вас, скажите мне по правде: действительно ли  все  так  и
произошло, как вы сейчас рассказали? Это кажется совершенно невероятным!  Из
надежного  ли  источника  узнали  вы   эту   историю?   Простите   мне   мою
настойчивость.
   - Простите и нас, сэр мореход, но мы все присоединяемся  к  просьбе  дона
Себастьяна, - закричали и остальные, не скрывая жадного любопытства.
   - Найдется ли в Золотой гостинице святое Евангелие, джентльмены?
   - Нет, - сказал дон Себастьян. - Но я знаю достойного патера  поблизости,
он не заставит меня ждать, если я обращусь к нему. Я пойду за Евангелием. Но
хорошо ли вы подумали? Это может обернуться очень серьезно для вас.
   - Могу я попросить вас привести также и патера, дон?
   -  Хотя  в  Лиме  сейчас  и  не  бывает  аутодафе,  -  сказал   один   из
присутствовавших другому, - боюсь все же, как  бы  нашему  другу  моряку  не
пришлось иметь дело с отцами-епископами. Луна светит так ярко, давайте лучше
спрячемся в тень. Не знаю, зачем это было нужно...
   -  Простите,  что  я  побежал  за  вами,  дон  Себастьян.  Могу  я  также
настоятельно просить вас взять самое большое Евангелие, какое там будет?

   ***
   -  Вот  и  патер,  он  принес  вам  Евангелие,  -  сказал  дон  Себастьян
торжественно, возвращаясь с высоким и степенным человеком.
   - Дайте я сниму шляпу. А теперь, достойный пастырь, станьте  на  свету  и
держите Священное Писание передо мной, чтобы я мог коснуться его:
   - Да поможет мне небо, клянусь честью  в  том,  что  история,  которую  я
рассказал вам, джентльмены, верна в своей сути и основных  частях.  Я  знаю,
что это правда, это случилось на нашей  планете,  я  был  на  том  судне,  я
встречал тех матросов, я виделся и  беседовал  со  Стилкилтом  после  смерти
Рэдни.

   Глава LV

   ЧУДОВИЩНЫЕ ИЗОБРАЖЕНИЯ КИТОВ

   В самом недалеком будущем я нарисую вам, насколько это  возможно  сделать
без помощи полотна, достоверный портрет кита, каким  он  в  действительности
представляется  глазам  китобоя,  когда  собственной  тушей  он  оказывается
пришвартованным к борту судна, так что по нему даже ходить можно. В связи  с
этим  целесообразно  будет  предварительно  обратиться  к  тем  на  редкость
фантастическим образам китов, которые еще и по сей день  успешно  взывают  к
доверчивости обывателя на суше. Наступило время просветить мир на этот счет,
доказав полную ошибочность подобных представлений.
   Весьма вероятно, что первоначальным источником этих образных  заблуждений
были древние индусские, египетские  и  греческие  скульпторы.  С  тех  самых
изобретательных, но не  очень  гонявшихся  за  точностью  времен,  когда  на
мраморных панелях храмов, на пьедесталах  статуй  и  на  щитах,  медальонах,
кубках и монетах дельфин изображался закованным, наподобие Саладина, в  латы
и облаченным в шлем, вроде святого Георгия, с тех самых  пор  эти  вольности
изобильно допускаются не только в обывательском представлении  о  китах,  но
подчас даже и в научном.
   Несомненно одно: наиболее  древний  из  существующих  портретов,  хоть  в
какой-то  мере  напоминающий  кита,  находится  в  знаменитой  пагоде-пещере
Элефанты в Индии. Брамины утверждают, что в бессчетных статуях,  заключенных
в этой древней пагоде, запечатлены все занятия, все  ремесла,  все  мыслимые
профессии человека, нашедшие там свое отражение за целые столетия  до  того,
как они действительно появились на земле. Неудивительно поэтому, что  и  наш
благородный китобойный промысел был там  предугадан.  Индуистского  кита,  о
котором идет у нас речь, можно встретить там на отдельном участке стены, где
воспроизводится сцена  воплощения  Вишну  в  образе  левиафана,  ученое  имя
которого Матсья-Аватар. Однако, несмотря на  то  что  изваяние  представляет
собой наполовину человека, а наполовину кита,  так  что  от  последнего  там
имеется только хвост, все-таки даже и этот небольшой его  отрезок  изображен
совершенно неправильно. Он, скорее, похож на сужающийся хвост анаконды,  чем
на широкие лопасти величественных китовых плавников.
   Но пройдитесь по старинным галереям и поглядите  на  портрет  этой  рыбы,
принадлежащий кисти великого христианского живописца;  последний  достиг  не
большего, чем допотопные индуисты. Я говорю  о  картине  Гвидо,  на  которой
Персей спасает Андромеду от морского чудовища,  или  кита.  Где,  интересно,
взял  Гвидо  образец  для  подобного  немыслимого  создания?  Да  и  Хогарт,
живописуя ту же сцену в  своем  "Нисхождении  Персея",  оказался  ничуть  не
лучше. Грандиозная туша Хогартова чудовища с осадкой едва  ли  в  один  дюйм
покачивается целиком на  поверхности  моря.  На  спине  у  нее  нечто  вроде
слоновьего седла с балдахином, а  широко  разинутая  клыкастая  пасть,  куда
катятся морские валы, с успехом могла бы сойти за Ворота Предателей, которые
ведут от Темзы в Тауэр. Имеются также киты на  заставках  старого  шотландца
Сиббальда и потом кит Ионы, каким он изображался на гравюрах  и  эстампах  в
старинных изданиях Библии и  в  древних  букварях.  Но  что  уж  тут  о  них
говорить! Или вот киты переплетчиков,  словно  виноградная  лоза  обвивающие
стержень корабельного якоря, - их позолоченные изображения украшают  обложки
и титулы многих книг, как  старых,  так  и  новых,  -  это  существа  весьма
живописные, но  полностью  вымышленные,  позаимствованные,  надо  думать,  с
изображений на античных вазах. Хотя они повсеместно считаются дельфинами,  я
тем не менее объявляю эту переплетную рыбу попыткой изобразить кита, ибо так
было задумано первоначально, когда только стали пользоваться  этим  значком.
Его ввел в употребление один старый итальянский книгоиздатель где-то веке  в
пятнадцатом,  в  период  возрождения  учености,  а  в  ту  эпоху,  да  и  до
сравнительно недавнего времени, считалось, что дельфин - это вид левиафана.
   На виньетках и прочих узорах в некоторых старинных  книгах  можно  иногда
найти очень забавные попытки изобразить китов, из чьих неисчерпаемых черепов
струями бьют всевозможные фонтаны, гейзеры, ключи, целые источники  Саратоги
и Баден-Бадена. Забавных китов можно видеть также на титульном листе первого
издания "Развития учености".
   Теперь, оставив любительские опыты, обратимся к тем портретам  левиафана,
которые претендуют на достоверность и научность и  принадлежат  кисти  людей
знающих. В старинном сборнике Гарриса имеется  несколько  изображений  кита,
взятых из одной голландской книги путешествий, изданной в 1671 году н. э.  и
озаглавленной: "Плаванье к Шпицбергену за китами на корабле "Иона в  Китовом
Чреве"; шкипер Петер Петерсон, из Фрисландии". На одной из этих гравюр  киты
представлены в виде огромных бревенчатых плотов, плавающих между айсбергами,
и по их живым спинам  бегают  белые  медведи.  На  другой  гравюре  допущена
чудовищная ошибка - кит изображен с вертикальной лопастью хвоста.
   Или вот  существует  такой  солидный  том  in  Quarto,  написанный  неким
Колнеттом, капитаном  первого  ранга  Британского  флота,  и  озаглавленный:
"Плаванье за мыс Горн к Южным морям с целью расширить  области  промысла  на
спермацетовых китов". В этой книге имеется зарисовка, долженствующая  являть
собой "Изображение Физетера, или Спермацетового Кита, снятое  в  масштабе  с
кита, убитого у берегов Мексики в августе 1793 года и поднятого на  палубу".
Я не сомневаюсь, что капитан,  приказав  снять  это  правдивое  изображение,
заботился о достоверности всего труда. Но только, позволю  себе  заметить  к
примеру, глаз у этого кита такой, что если приставить его в  соответствии  с
приложенным масштабом к взрослому кашалоту,  окажется,  что  у  него  вместо
глаза - сводчатое окно в пять футов  длиной.  Ах,  мой  доблестный  капитан,
почему ты не сделал так, чтобы из этого глаза выглядывал Иона?
   И  даже  самые  добросовестные  компиляции   по   естественной   истории,
составленные для просвещения нежной юности, не свободны от не менее  ужасных
ошибок. Взять хотя бы известную книгу Голдсмита  "Одушевленная  Природа".  В
сокращенном лондонском издании 1807 года имеются  иллюстрации,  изображающие
якобы "кита" и "нарвала". Мне не хотелось  бы  показаться  грубым,  но  этот
непрезентабельный кит сильно смахивает на свинью с обрубленными  ножками,  а
что касается нарвала, то беглого взгляда на  него  довольно,  чтобы  вызвать
изумление: как можно в наш просвещенный девятнадцатый век  перед  грамотными
школьниками выдавать за подлинного подобного гиппогрифа?
   Далее; в 1825 году великий натуралист Бернар  Жермен,  граф  де  Ласепед,
опубликовал ученый труд по систематике китов, с иллюстрациями, изображающими
отдельных представителей различных левиафановых видов.  Все  они  совершенно
неправильны, а что касается изображения гренландского кита, Mysticetus'a (то
есть,  попросту  говоря,  настоящего  кита),  то   даже   Скорсби,   человек
многоопытный в обращении с этим видом, отрицает существование в природе  его
прототипа.
   Но венец всей этой путаницы принадлежит ученейшему Фредерику Кювье, брату
знаменитого барона. - В 1836 году он опубликовал свою "Естественную  историю
китов", в которой приводится нечто,  долженствующее,  по  его  словам,  быть
изображением кашалота. Тому, кто вздумает показать такой рисунок  любому  из
жителей Нантакета, не мешает заранее обеспечить себе поспешное отступление с
этого острова. Кашалот Фредерика Кювье - это не кашалот, а  попросту  тыква.
Конечно, автор был лишен преимущества личного участия в китобойном  плавании
(такие, как он, редко обладают помянутым преимуществом), но все-таки, откуда
он взял этот рисунок, хотелось бы мне знать? Быть может,  он  почерпнул  его
оттуда   же,   откуда   позаимствовал   своих   доподлинных   выродков   его
предшественник в той же области - Демаре? Я имею в виду  китайские  рисунки.
Ну, а что за веселые ребята - китайские рисовальщики, на этот счет множество
удивительнейших чашек и блюдец могут нас просветить.
   А что можно сказать о китах с вывесок, которых мы  видим  на  улицах  над
лавками торговцев ворванью? Обычно они представляют собой  китовых  Ричардов
Третьих, обладающих верблюжьими горбами  и  дикой  свирепостью;  пожирая  на
завтрак по три-четыре матросских расстегая (по три-четыре вельбота,  набитых
моряками), эти уродливые туши барахтаются в море крови и синей краски.
   Но все столь многочисленные неправильности в изображении кита в  конечном
счете вовсе не так уж и удивительны. Посудите  сами.  Зарисовки  по  большей
части делались с прибитых к берегу дохлых  китов,  и  они  примерно  так  же
достоверны,  как  достоверно  рисунок  потерпевшего  крушение   корабля   со
взломанной палубой воспроизводит благородный облик этого гордого создания во
всем великолепии его корпуса и рангоута. Слонам  вот  случалось  выстаивать,
позируя для своих поясных  портретов,  а  живые  левиафаны  еще  никогда  не
служили натурщиками для собственных изображений. Живого  кита  во  всем  его
величии и во всей его мощи можно увидеть только в море, в бездонной  пучине;
его огромная плавучая  туша  в  мгновение  ока  исчезает  из  виду,  подобно
быстроходному линейному кораблю; и никакому смертному не  под  силу  поднять
его из водной стихии, оставив при этом  на  нем  нетронутыми  величественные
холмы и возвышенности. И, не говоря уже  о  весьма  значительной  разнице  в
контурах между молодым китом-сосунком и взрослым платоновым левиафаном, даже
если  кита-сосунка  удастся  втащить  на  палубу,  его   сверхъестественную,
змеевидную, гибкую, зыбкую форму сам черт не в состоянии уловить.
   Некоторые, вероятно, подумают, что, разглядывая голый скелет выброшенного
на берег кита, можно почерпнуть кое-какие надежные сведения  касательно  его
подлинного облика. Какое там!  Одна  из  величайших  особенностей  левиафана
заключается в том, что скелет его почти не дает представления  о  его  живом
облике. Вот скелет Иеремии Бентама, подвешенный вместо люстры  в  библиотеке
одного из его душеприказчиков, правильно передает облик старого твердолобого
джентльмена-утилитариста со всеми прочими личными  особенностями  почтенного
Иеремии; но из левиафановых расчлененных костей невозможно  извлечь  ничего.
Действительно, как говорит  великий  Хантер,  скелет  кита  имеет  не  более
близкое отношение к самому животному, в полном  его  облачении  и  со  всеми
ватными прокладками и подушками, чем насекомое  -  к  той  круглой  куколке,
которая его  скрывает.  Эта  особенность  наиболее  убедительно  выражена  в
строении головы, как покажет попутно дальнейшее повествование. Она же весьма
любопытным образом проявляется в строении бокового плавника, костяк которого
почти точно соответствует скелету человеческой  руки,  только  без  большого
пальца. В плавнике имеется четыре настоящих костяных  пальца:  указательный,
средний, безымянный и мизинец. Однако все они навечно упрятаны в рукавицу из
живой плоти, подобно тому как  человеческие  пальцы  прячутся  в  матерчатую
варежку. "Сколь бы неосмотрительно ни обращался с нами подчас кит, - шутливо
заметил как-то Стабб, - никогда не скажешь, что он  берется  за  нас  голыми
руками".
   В силу всех этих причин, куда ни  кинь,  все  равно  поневоле  приходится
заключить, что великий Левиафан - единственное в мире существо, которому  не
суждено быть изображенным ни на бумаге, ни на полотне. Конечно, один портрет
может быть более метким, чем другой, но ни единому из них никогда не попасть
точно в цель.  Так  что  реальной  возможности  обнаружить,  как  же  именно
выглядит на самом деле кит, не существует. И  единственный  способ  получить
хотя бы приблизительное представление  о  его  живом  облике  -  это  самому
отправиться на китобойный  промысел;  но,  поступая  так,  вы  подвергаетесь
немалому риску в любой момент быть атакованным китом и пущенным ко дну.  Вот
почему, на мой взгляд, вам не следует проявлять чрезмерной придирчивости при
попытках ознакомиться с внешностью Левиафана.

   Глава LVI

   БОЛЕЕ ПРАВДОПОДОБНЫЕ
   ИЗОБРАЖЕНИЯ КИТОВ И ПРАВДИВЫЕ
   КАРТИНЫ КИТОБОЙНОГО ПРОМЫСЛА

   В связи с чудовищными изображениями китов я испытываю  сильное  искушение
заняться также еще более чудовищными рассказами  про  китов,  которые  можно
найти в книгах, как в старинных, так и новых, особенно у  Плиния,  Парчесса,
Хаклюйта, Гарриса, Кювье и других. Однако это я опускаю.
   Мне известны только четыре опубликованных изображения великого  Кашалота:
у Колнетта, у Хаггинза, у Фредерика Кювье и у  Бийла.  О  Колнетте  и  Кювье
говорилось в предыдущей главе. Рисунок Хаггинза гораздо лучше, чем у них; но
самые лучшие рисунки, безусловно, в книге Бийла.  У  Бийла  все  изображения
этого кита хороши, за исключением центральной фигуры на заставке "Три кита в
различных  положениях",  венчающей  вторую  главу.  Его  фронтиспис   "Лодки
нападают на кашалота", хоть он, несомненно,  вызовет  вежливое  недоверие  в
некоторых гостиных,  замечательно  точен  подробностями  и  правдоподобен  в
целом. Некоторые рисунки Дж. Росса  Брауна,  изображающие  кашалота,  весьма
точны, но только очень скверно гравированы. Что, впрочем, не его вина.
   Лучшие наброски настоящего кита принадлежат  Скорсби;  жаль  только,  они
выполнены  в  слишком  мелком  масштабе,  для  того  чтобы  передать  нужное
впечатление. У него же имеется сцена  китового  промысла,  но  всего  только
одна,  что  достойно  всяческого  сожаления,  ибо   лишь   благодаря   таким
изображениям - если они хорошо выполнены - можно получить  в  какой-то  мере
правильное представление о живом ките, каким его видят живые китобои.
   Но в целом наиболее удачными, хотя, быть может, и не  самыми  точными  из
всех существующих,  изображениями  кита  и  промысловых  сцен  являются  две
отлично выполненные большие французские гравюры с  картин  некоего  Гарнери.
Они изображают нападение на кашалота и на настоящего кита. На первой гравюре
запечатлен благородный кашалот во всем величии своей мощи в тот  миг,  когда
он поднялся из глубин океана прямо под килем  вельбота  и  высоко  в  воздух
вознес на своем загривке зловещие обломки  разбитых  досок.  Корма  вельбота
каким-то чудом уцелела и теперь раскачивается на острие китового хребта;  на
ней  вы  видите  кормчего,  который  в  это   самое   мгновение,   окутанный
воскурениями кипящей китовой струи, приготовился к смертельному прыжку.  Все
на этой картине сделано на редкость хорошо и  точно.  Наполовину  опустевший
бочонок с  линем,  покачивающийся  на  седой  поверхности  моря,  деревянные
рукоятки разбитых гарпунов, наискось торчащие из воды,  головы  перепуганных
матросов, разбросанных вокруг кита, и судно, идущее прямо на вас  из  черной
штормовой дали. В анатомическом строении  кита  можно  обнаружить  серьезные
неправильности, но мы не будем останавливаться на них,  потому  что,  убейте
меня, мне так здорово в жизни не нарисовать.
   На второй гравюре изображен вельбот  в  тот  момент,  когда  он  на  ходу
подстраивается бортом  к  заросшему  боку  огромного  настоящего  кита,  чья
черная, обвитая водоро