уэли, так и  у  китов  происходят
иной раз смертельные схватки,  и  все  из-за  любви.  Они  фехтуют  длинными
нижними челюстями и,
   --------------------------(1) Здесь: полнота, дородность (фр.).
   скрестив их, надеются каждый утвердить свое превосходство, подобно лосям,
сплетающим  в  битве  свои  рога.  И  немало  известно  случаев,   когда   у
выловленного кита можно было видеть неизгладимые следы таких столкновений  -
исполосованный шрамами лоб, выломанные зубы, зазубренные края  плавников,  а
иногда даже и вывихнутую челюсть.
   Но если нарушитель семейного блаженства готов удариться в  бегство  перед
повелителем гарема при первой же попытке с его  стороны  дать  отпор,  тогда
особенно забавно глядеть на  победителя.  Тот  осторожно  протискивает  свою
огромную тушу назад, в самую гущу гарема, и упивается супружеским счастьем в
дразнящей  близости  от  юного  Лотарио,   словно   благочестивый   Соломон,
поклоняющийся господу в обществе  тысячи  своих  наложниц.  Если  только  по
соседству имеются еще другие киты, китолов никогда не  станет  охотиться  за
таким великим султаном, ибо великие султаны так расточительны в  любви,  что
запасы жира у них весьма невелики. Что же  до  сыновей  и  дочерей,  которых
производят они на свет божий, то этим сыновьям и  дочерям  приходится  самим
заботиться о себе или, в лучшем случае, довольствоваться только  материнской
помощью. Ибо, подобно прочим всеядным бродячим любовникам, чьи  имена  здесь
можно было бы перечислить, милорд Кит, при всем своем пристрастии к будуару,
к  детской  комнате  совершенно  равнодушен  и,  будучи  великим   любителем
странствовать, оставляет за собой по всему свету своих безымянных отпрысков,
которые все для него чужаки и иностранцы. Со  временем,  однако,  когда  пыл
юности в нем поубавится,  а  годы  и  приступы  сплина  преумножатся,  когда
мудрость  начнет  дарить  ему  минуты  торжественного  отдохновения,  короче
говоря, когда общая усталость охватит пресыщенного  турка,  тогда  любовь  к
добродетели и покою приходит на смену любви к дамам, и наш султан вступает в
новую  полосу  своей  жизни,  в  полосу  бессилия,  раскаяния  и  запоздалой
осторожности, он отрекается от престола, распускает гарем и, превратившись в
добродетельного  ворчливого   старикашку,   бродит   в   одиночестве   между
параллелями и меридианами, читая молитвы и предостерегая молодых  левиафанов
от ошибок своей любвеобильной молодости.
   Поскольку китовый гарем рыбаки называют "школой", господин  и  властитель
этого гарема именуется на промысле "учителем". Так что напрасно он - хоть  в
этом и заключается восхитительная ирония - странствуя по свету, после
   того как сам перестал посещать школу, не  проповедует  приобретенные  там
познания, но твердит всем про их суетность и порочность. Титулом учителя он,
надо полагать, обязан наименованию самого гарема, однако некоторые  считают,
что тот, кто первым присвоил киту-султану это звание, должно быть, начитался
мемуаров Видока, составив себе красочное представление о том, что за славный
деревенский учитель был этот знаменитый француз  в  дни  своей  молодости  и
какова природа тех оккультных познаний, которые он вбивал в головы  иным  из
своих учениц.
   Замкнутость  и  обособленность,  каким  обрекает  себя.  кит-учитель   на
старости лет, ожидает  в  равной  мере  и  всех  прочих  пожилых  кашалотов.
Кит-одиночка, как называют обычно склонных  к  уединению  левиафанов,  почти
неизменно оказывается на поверку древним стариком. Подобно  достопочтенному,
замшелобородому Дэниелю Буну, он не желает терпеть подле себя никого,  кроме
одной Природы,  ее  берет  он  себе  в  жены  среди  пустынных  вод,  и  она
оказывается для него лучшей из жен, хоть  и  хранит  от  него  немало  своих
хмурых тайн.
   Школы, состоящие из одних только молодых и полных сил самцов,  о  которых
упоминалось выше, являют собой полную противоположность школам-гаремам. В то
время как самки китов отличаются чрезвычайной  пугливостью,  молодые  самцы,
или,  как  у  нас  говорят,  быки  на  сорок  бочек,   заметно   превосходят
воинственностью всех прочих левиафанов, и встреча с ними - дело не шуточное;
опасней их одни только чудовищные седые киты,  которые  попадаются  довольно
редко, но  зато  уж  бьются  не  на  жизнь,  а  на  смерть,  точно  дьяволы,
разъяренные каторжными муками подагры.
   Школы сорокабочечных быков крупнее, чем школы самок. Словно толпа молодых
школяров, они полны боевого задора, веселья и озорства, носясь вокруг  света
с такой безумной, отчаянной скоростью, что ни один рассудительный  агент  не
согласился бы  выправить  им  страховой  полис,  как  не  согласился  бы  он
застраховать какого-нибудь буяна из Гарварда или Йэля. Однако это буйство  у
них недолговечно; достигнув трех четвертей своих максимальных размеров,  они
разбредаются каждый сам по себе и рыщут  по  океанам  в  поисках  подходящей
партии, то есть гарема.
   Другое  различие  между  мужскими  и  женскими   китовыми   школами   еще
характернее в отношении обоих полов. Если вам, к примеру,  случится  подбить
одного из сорокабочечных быков - увы, бедняга! - товарищи оставляют его
   на произвол судьбы. Но попробуйте подбить одну китиху  из  гарема,  и  ее
подруги сразу же  заботливо  окружат  ее,  порой  так  упорно  и  так  долго
оставаясь подле нее, что сами оказываются жертвой охотника.

   Глава LXXXIX

   РЫБА НА ЛИНЕ И НИЧЬЯ РЫБА

   Ссылка в позапрошлой главе на случаи, когда тушу забитого кита  оставляют
на плаву под флагом,  вызывает  необходимость  в  некоторых  пояснениях  тех
законов и правил, которые существуют в китобойном мире и среди  которых  кит
под флагом может рассматриваться как великий символ и цеховой знак.
   Нередко случается, когда несколько  китобойцев  ведут  промысел  в  одном
месте, что вельбот с одного судна подобьет кита, а  добьют  и  остропят  его
охотники  с  другого;  сюда  же  косвенно  примыкает  и   целый   ряд   иных
непредвиденных случайностей, так или иначе связанных с этим общим  условием.
Например, туша кита, пришвартованная после  долгой,  мучительной  погони,  в
результате сильного шторма оказывается оторванной от  корабельного  корпуса;
отнесенная ветром далеко в сторону, она затем попадается  на  глаза  другому
китобойцу, который при полном штиле  спокойно  подтягивает  ее  к  себе,  не
рискуя ни жизнями, ни гарпунами.  Из-за  этого  между  китоловами  могли  бы
возникнуть самые неприятные и жестокие споры, не будь у  них  на  все  такие
случаи своих писаных или неписаных непреложных и всесильных законов.
   Кажется,  единственный  официальный   китобойный   кодекс,   утвержденный
государственным законодательным  актом,  существовал  в  Голландии.  Он  был
принят Генеральными Штатами в 1695 году от рождества Христова.  Но  несмотря
на то, что никакая  другая  нация  никогда  не  имела  писаного  китобойного
кодекса, все  же  американские  китоловы  были  в  этом  деле  сами  себе  и
законодатели, и блюстители закона.  Они  создали  свод  правил,  который  по
сжатости и выразительности превосходит Пандекты Юстиниана и Устав Китайского
Общества Борцов за Невмешательство в Чужие Дела. Да, эти законы  можно  было
бы вычеканить на фартинге королевы Анны или на лезвии гарпуна  и  носить  на
веревочке вокруг шеи - настолько они кратки:
   I. Рыба на Лине принадлежит владельцу линя.
   II. Ничья Рыба принадлежит тому, кто первый сумеет ее выловить.
   Но  вся  загвоздка  тут  в  изумительной  краткости  этого  превосходного
кодекса, которая неизбежно требует обширных и громоздких комментариев.
   Первое: Что такое Рыба на Лине? Мертвая или живая рыба  считается  взятой
на линь, если она связана с китобойцем или вельботом,  в  котором  находятся
люди или хотя бы один человек,  посредством  чего  угодно  -  мачты,  весла,
девятидюймового троса, телеграфного провода или же паутинки  -  безразлично.
Равным же образом рыба считается взятой на линь,  когда  она  оставлена  под
флагом  или  под  иным  известным  знаком  принадлежности,  если,   конечно,
установившая такую веху сторона может доказать  свою  способность  подобрать
рыбу, а также проявляет намерение сделать это.
   Таковы ученые комментарии, но комментарии самих китоловов состоят  подчас
из крепких выражений и еще более крепких тумаков - кулачные комментарии Кока
к Литлтону. Разумеется,  наиболее  честные  и  благородные  китоловы  всегда
признают возможность существования особых условий,  при  которых  для  одной
стороны было бы  величайшей  моральной  несправедливостью  предъявлять  свои
права на кита, прежде выслеженного или забитого другой стороной.  Но  отнюдь
не все бывают настолько щепетильны.
   Лет пятьдесят тому назад произошел один любопытный случай:  в  английском
суде было возбуждено дело, по которому истцы утверждали, что  после  тяжелой
погони за китом в Северных морях,  когда  они  (истцы)  наконец  загарпунили
рыбу, им пришлось под угрозой гибели пожертвовать  не  только  линем,  но  и
самим вельботом, который они вынуждены были покинуть. Спустя какое-то  время
ответчики  (экипаж  другого  китобойца)  натолкнулись  на  подбитого   кита,
загарпунили его, забили и, притянув к себе, присвоили себе этого кита  прямо
на глазах у истцов. Когда же те пытались  протестовать,  капитан  ответчиков
щелкнул пальцами у них перед носом и заверил их, что вместо благодарственной
молитвы по поводу своей удачи он еще удержит за собой  их  линь,  гарпуны  и
вельбот, который тащился за китом в момент  поимки.  Вследствие  чего  истцы
требовали теперь возмещения убытков за кита, линь, гарпуны и вельбот.
   Ответчиков на процессе защищал мистер Эрскин, судьей был лорд  Элленборо.
В ходе защиты остроумный Эрскин, иллюстрируя  свои  положения,  сослался  на
известное дело о нарушении супружеской верности, когда один джентльмен после
многократных и тщетных попыток обуздать злой норов своей супруги оставил  ее
в конце концов одну в жизненном море; однако по  прошествии  многих  лет  он
раскаялся в этом поступке и вчинил иск о вторичном  введении  себя  в  права
владения над нею. Эрскин тогда защищал интересы супруги, и  он  заявил,  что
хотя этот джентльмен и первым загарпунил его подзащитную  и  какое-то  время
держал ее на лине, только по причине огромного натяжения  ее  непереносимого
норова оставив ее в конце концов; но все-таки он ее оставил, и она сделалась
Ничьей  Рыбой;  так  что,  когда  впоследствии  другой  джентльмен  вторично
загарпунил ее, леди перешла в собственность этого  последующего  джентльмена
вместе со всеми прочими гарпунами, какие бы в ней уже ни торчали.
   В настоящем же деле Эрскин ограничился замечанием о том,  что  примеры  с
китом и дамой взаимно обратимы и поясняют друг друга.
   Выслушав с должным вниманием все эти соображения и возражения,  ученейший
судья непреложно постановил следующее:
   Что касается вельбота, то его он присуждает истцам, поскольку они  просто
оставили его, чтобы спасти свои жизни; что же касается  оспариваемого  кита,
гарпунов и линя, то они принадлежат ответчикам; кит - потому  что  в  момент
поимки он представлял собою Ничью Рыбу, а гарпуны и линь - потому что с  той
минуты, .когда кит вырвался и ушел с  ними,  они  перешли  в  его  (китовую)
собственность; так что всякий, кто впоследствии овладевал рыбой,  приобретал
права  и  на  них.  Рыбой  овладели  ответчики;  ergo,  упомянутые  предметы
принадлежат им.
   Простой  человек,  ознакомившись  с  этим  решением   ученейшего   судьи,
вероятно, стал бы возражать. Но  если  докопаться  до  основной  породы  под
пластами этого  случая,  то  два  великих  принципа,  заложенные  в  двойном
китобойном законе, цитированном выше, а теперь  примененные  и  разъясненные
лордом Элленборо в связи с описанным судебным делом, эти сдвоенные законы  о
Рыбе на Лине и о  Ничьей  Рыбе  окажутся,  если  поразмыслить  как  следует,
основами  общей   человеческой   юриспруденции;   ибо   при   всей   ажурной
замысловатости своей скульптуры  храм  Закона,  подобно  храму  филистимлян,
покоится лишь на двух столбах.
   Разве не у всех на устах изречение: "Собственность - половина закона"?  -
то есть независимо от того, каким
   путем данный предмет стал чьей-то собственностью. Но часто  собственность
- это весь закон, а не половина. Что представляют собой, например, мускулы и
души крепостных в  России  или  рабов  Республики,  как  не  Рыбу  на  Лине,
собственность, на которую и есть весь закон? Что для  алчного  домовладельца
последняя полушка бедной вдовицы, как не Рыба на Лине?  А  что  представляет
собой мраморный дворец вон этого неразоблаченного  преступника,  повесившего
на дверь медную дощечку вместо флага на палке? Разве это не Рыба на Лине?  А
что  такое  грабительский  процент,  который  маклер  Мардокей   получав   с
несчастного  страдальца  Банкрота,  ссужая  тому   заем   для   прокормления
семейства; разве этот грабительский процент не Рыба на  Лине?  А  что  такое
доход в сто тысяч  фунтов  стерлингов,  отрываемый  для  себя  архиепископом
Душеспасителем от скудного куска хлеба с  сыром  у  сотен  тысяч  изнуренных
тружеников (каждому из которых уж, конечно, и  без  Душеспасителя  уготовано
спасение души); что такое эти кругленькие вселенские сто тысяч, как не  Рыба
на Лине? Что такое наследственные города и деревни герцога Болвана,  как  не
Рыба на Лине? Что такое бедная Ирландия для грозного гарпунщика Джона Булля,
как не Рыба на Лине? Что для апостольского метателя остроги брата  Джонатана
представляет собою Техас, как не Рыбу на Лине? И во всех этих примерах разве
Собственность - не весь закон?
   Но если доктрина о Рыбе на Лине находит столь широкое применение,  то  уж
родственная ей доктрина о  Ничьей  Рыбе  и  подавно.  Она  имеет  всемирное,
вселенское применение.
   Чем, если не Ничьей Рыбой, была Америка в 1492 году, когда Колумб воткнул
в нее испанский штандарт и оставил  ее  под  флагом  для  своих  царственных
покровителя и покровительницы? Чем была Польша для русского царя? Или Греция
для турок? Или Индия для Англии? Чем, наконец, будет и Техас для Соединенных
Штатов? Опять-таки Ничьей Рыбой.
   Что такое Права Человека и Свобода Всех Народов, как  не  Ничья  Рыба?  И
разве не являются Ничьей Рыбой умы и мнения всех людей? Или  их  религиозные
верования? Разве для ловкачей - начетчиков и буквоедов,  мысли  мудрецов  не
служат Ничьей Рыбой? И сам шар земной не просто ли  Ничья  Рыба?  Да  и  ты,
читатель, разве ты не Ничья Рыба и одновременно разве не Рыба на Лине?

   Глава ХС

   ХВОСТЫ ИЛИ ГОЛОВЫ

   De balena vero sufficit, si rex
   habeat caput, et regina caudam
   Брактон 1. 3, с. 3 (1).

   Эта латинская  цитата  из  книги  законов  Англии,  взятая  в  контексте,
означает, что от всякого кита, выловленного кем бы то ни было у берегов этой
страны, королю, как почетному Магистру Ордена Китобоев, принадлежит  голова,
а  королеве,  соответственно,  преподносится  хвост.  Но  для   кита   такое
разделение равносильно делению пополам - в середине ничего  не  остается.  А
поскольку закон этот в несколько измененном виде  и  по  сей  день  имеет  в
Англии силу и поскольку он во  многих  отношениях  представляет  решительное
отступление от общего закона о Рыбе на Лине  и  о  Ничьей  Рыбе,  ему  здесь
посвящается особая  глава  по  тем  же  самым  соображениям  учтивости,  что
заставляют  английские  железнодорожные  власти  тратиться   на   содержание
специальных вагонов, предназначенных для  членов  королевской  фамилии.  Для
начала я в качестве любопытного подтверждения того, что вышеупомянутый закон
все еще в силе, позволю себе описать  здесь  одно  событие,  случившееся  не
далее как два года назад.
   Где-то возле Дувра,  Сэндвича  или  другого  из  Пяти  Портов  нескольким
честным рыбакам после жаркой  погони  удалось  убить  и  вытащить  на  берег
великолепного кита, которого они заметили первоначально далеко в  море.  Все
Пять Портов находятся в частичном - или еще там каком-то - ведении у  своего
рода полисмена, или педеля, именуемого лордом  Управителем.  А  так  как  он
получает этот  пост  непосредственно  от  короны,  все  королевские  доходы,
поступающие  с  территории  Пяти  Портов,  достаются,  понятно,  прямо  ему.
Некоторые лица называют этот пост синекурой. Но они не правы.  Дело  в  том,
что лорд Управитель часто бывает  занят  вымогательством  причитающихся  ему
доходов, которые потому только и причитаются ему, что он умеет их вымогать.
   И вот когда эти бедные, опаленные солнцем  рыбаки,  разувшись  и  засучив
брюки выше тощих колен, с трудом  выволокли  свою  жирную  добычу  на  сухое
место, суля себе
   -----------------------(1) От кита довольно будет,  если  голову  получит
король, а хвост королева - Брактон, кн. 3, гл. 3.
   добрых полтораста фунтов стерлингов от продажи драгоценного масла и уса и
в мечтах своих уже попивая с женами ароматные чаи, а  с  приятелями  крепкий
эль в счет своей доли от общего дохода, на сцену вдруг выходит весьма ученый
и преисполненный пламенного христианского человеколюбия джентльмен с толстым
Блэкстоном под мышкой и, опустив этот том на  голову  кита,  говорит:  "Руки
прочь! Эта рыба, господа, взята на линь. Я изымаю ее как принадлежащую лорду
Управителю". Услышав такое, бедные рыбаки, охваченные почтительным ужасом  -
чувством истинно английским, -  не  знают,  что  сказать,  и  все  как  один
принимаются  отчаянно  скрести  в  затылках,  переводя   в   то   же   время
разочарованный взгляд с кита на незнакомца.  Но  этим  делу  не  поможешь  и
нисколько не смягчишь жестокого сердца ученого джентльмена с  Блэкстоном.  И
тогда один из них, долго наскребавший у  себя  в  затылке  кое-какие  мысли,
отважился заговорить:
   - Простите, сэр, но кто такой лорд Управитель?
   - Герцог.
   - Но ведь герцог-то эту рыбу не ловил?
   - Она принадлежит герцогу.
   - Мы немало потрудились, рисковали жизнью, да и  потратились,  и  неужели
все это должно пойти в пользу герцога? а мы  за  все  наши  труды  и  мозоли
останемся ни с чем?
   - Рыба принадлежит ему.
   - Разве герцог настолько беден, чтобы нищета вынуждала его добывать  себе
пропитание таким отчаянным способом?
   - Рыба принадлежит ему.
   - А я-то рассчитывал из своей доли помочь моей бедной больной матери.
   - Рыба принадлежит ему.
   - Может быть, герцог удовлетворится четвертью или половиной этой рыбы?
   - Она принадлежит ему.
   Короче говоря, кита отобрали и продали, и его милость  герцог  Веллингтон
получил все деньги. Придя к мысли, что в свете особых  обстоятельств  случай
этот  можно  было  бы  с  некоторой  натяжкой  в  какой-то  степени  все  же
рассматривать как не очень справедливый, один честный  священник  из  города
почтительно обратился к его милости с письмом, умоляя его отнестись к  этому
случаю и к несчастным рыбакам со всем возможным  вниманием.  На  что  милорд
герцог ответил (оба письма были опубликованы),
   что он именно так и поступил и уже получил все деньги и  что  он  был  бы
признателен достопочтенному джентльмену, если в будущем  он  (достопочтенный
джентльмен) воздержится от вмешательства не в свое дело. Неужели  же  это  -
тот самый все еще бодрый старый  вояка,  что,  стоя  теперь  по  углам  трех
королевств, отнимает милостыню у нищих?
   Легко заметить, что в данном случае право  на  кита,  которое  приписывал
себе герцог, было передано ему его сюзереном. Необходимо  поэтому  выяснить,
на каком основании принадлежит это право самому сюзерену. Что гласит  закон,
мы уже знаем. Но Плаудон обосновывает его  следующим  образом.  Пойманный  у
берега кит, утверждает Плаудон, принадлежит королю и  королеве  "по  причине
своих превосходных качеств". И все  глубокомысленные  комментаторы  признают
это совершенно неоспоримым аргументом.
   Но почему именно голова должна достаться королю, а  королеве  хвост?  Что
скажете вы на это, о премудрые зак