ли о присутствии настоящих китов -  разновидности
левиафана, о тайной близости которых мало кто сейчас помышлял. И  хотя  весь
экипаж с единодушным презрением относился к охоте на этих жалких животных, и
хотя "Пекоду" вовсе и не было поручено промышлять их, и он  встречал  немало
настоящих китов у острова Крозе, ни  разу  не  спустив  вельботы,  -  именно
теперь, когда  был  добыт  и  обезглавлен  кашалот,  ко  всеобщему  великому
удивлению, было объявлено, что в этот день, если  представится  возможность,
будет предпринята охота на настоящего кита.
   И возможность не замедлила представиться.  С  подветренной  стороны  были
замечены высокие фонтаны, и два вельбота - Стабба и  Фласка  -  отвалили  от
борта и ушли в погоню. Все дальше и дальше отгребали  они  и  наконец  почти
скрылись из виду даже у мачтовых дозорных. Но вдруг сверху  заметили  далеко
впереди участок вспенившейся белой воды, и вскоре дозорные сообщили, что  не
то один, не то оба вельбота подбили кита. Прошло еще немного времени, и  обе
лодки снова можно было видеть с палубы простым  глазом;  кит  буксировал  их
прямо на "Пекод". Чудовище было уже так близко от судна, что  казалось,  оно
намерено протаранить корпус; но вдруг,  взбив  страшный  водоворот  футах  в
сорока от  борта,  оно  скрылось  под  водой,  словно  поднырнуло  под  киль
"Пекода". "Руби, руби линь!" - кричали с корабля  лодкам,  которым  угрожала
гибель от неизбежного, казалось, столкновения с корпусом судна. Но у  них  в
бочонках оставалось еще много линя, к тому же и кит уходил в глубину не  так
уж стремительно, поэтому они поспешили вытравить  побольше  линя,  в  то  же
время что было  мочи  налегая  на  весла,  чтобы  проскочить  перед  судном.
Несколько  мгновений  судьба  их  висела  на  волоске,  они  еще  послабляли
натянувшийся линь, одновременно изо всех сил  работая  веслами,  и  обе  эти
соперничающие силы, казалось, вот-вот утянут их под воду. Но им  нужно  было
вырваться вперед всего на каких-нибудь несколько футов. И они не  сдавались,
покуда им это  не  удалось.  Но  тут  стремительный  трепет,  точно  молния,
пробежал вдоль по корпусу судна: это натянутый линь,  задевая  днище,  вдруг
показался из воды под корабельным носом; тугой до гудения, он так и  дрожал,
разбрасывая брызги, которые падали в воду, словно осколки стекла;  а  дальше
по носу показался и сам кит, и вельботы снова могли беспрепятственно мчаться
вперед. Но замученный кит резко сбавил скорость и, слепо  меняя  курс,  стал
обходить "Пекод" с кормы, волоча за  собой  вельботы  и  описывая  замкнутый
круг.
   Тем временем на вельботах все выбирали и выбирали лини, пока  наконец  не
подтянулись к киту почти вплотную с обоих боков; теперь дело было за Стаббом
и Фласком с их острогами;  и  так,  еще  и  еще  раз  огибая  "Пекод",  шла,
приближаясь к концу, эта битва; а несметные  стаи  акул,  окружавшие  прежде
тушу кашалота, ринулись на свежепролитую кровь, с жадностью прикладываясь  к
каждой новой ране, как израильтяне, должно быть,  припадали  к  забившим  из
рассеченной скалы родникам.
   Но вот кит выпустил черный фонтан, рванулся со страшной силой,  извергнул
поглощенную прежде пищу и, перевернувшись  на  спину,  трупом  закачался  на
волнах.
   Пока командиры обоих  вельботов  привязывали  тросы  к  его  плавникам  и
подготавливали тушу к буксировке, между ними произошел небольшой разговор:
   - И зачем только старику понадобилась эта  груда  тухлого  сала,  ума  не
приложу, - проговорил  Стабб,  кривясь  от  отвращения  из-за  необходимости
возиться с этим презренным левиафаном.
   - Зачем? - переспросил Фласк, сворачивая в бухту  свободный  конец.  -  А
разве ты не слышал, что судно, у которого хоть однажды  висела  одновременно
по правому борту голова кашалота, а по  левому  -  голова  настоящего  кита,
неужели ж ты не слышал, Стабб, что такому судну никогда не пойти на дно?
   - Почему это?
   - Да уж не знаю, я только слыхал, как  говорил  об  этом  наш  желторожий
призрак Федалла, а уж  он-то,  видно,  знает  все  на  свете  о  приметах  и
заговорах. Только боюсь я, как бы он не  заговорил  наш  корабль  до  полной
негодности. Не по душе мне этот молодчик, Стабб. Замечал ты,  Стабб,  как  у
него клык торчит, будто в змеиную голову вставленный?
   - Да чтоб ему потонуть! Я на него и не смотрю никогда; но дай только  мне
срок... Как-нибудь темной ночью, - если он будет стоять у борта  и  если  по
соседству  никого  не  будет,  уж  я  тогда,  Фласк,  посмотришь,  -  и   он
многозначительно указал обеими руками в глубину. - Вот,  помяни  мое  слово!
Знаешь, Фласк, сдается мне, что Федалла - переодетый дьявол. Ты веришь в эти
бабушкины сказки, будто он был запрятан  в  трюме  судна?  Говорю  тебе,  он
дьявол. А хвост мы не видим просто  потому,  что  он  его  прячет;  он  его,
наверно, свертывает в бухту и носит в кармане. Чтоб ему лопнуть! Вспомни-ка,
ведь он все время требует пакли, чтобы насовать в носы своих сапог.
   - Он и спит, не снимая сапог, верно? У него и койки даже нет, но я  много
раз видел, как он ночью лежит на бухте каната.
   - Ясное дело, это все из-за своего проклятого хвоста;  он,  должно  быть,
тогда раскручивает его и опускает в середину бухты.
   - И что только за дела у него со стариком?
   - Между ними, верно, будет договор какой или сделка.
   - Сделка? О чем бы это?
   - Ну а как же, нашему старику во что бы то ни стало подавай Белого  Кита,
вот дьявол  и  обхаживает  его,  хочет  сделку  с  ним  заключить:  если  он
согласится отдать серебряные часы или душу, или там  еще  что-нибудь,  тогда
этот ему Моби Дика выдаст.
   - Ну, знаешь, Стабб, это  уж  ты  хватил,  да  как  же  это  Федалла  его
уговорит?
   - Уж не знаю, Фласк, да только дьявол, он парень хитрый,  да  и  злобный.
Знаешь, рассказывают, приходит он один  раз  на  старый  флагман  джентльмен
джентльменом, помахивает себе хвостом, будто так и  надо,  и  спрашивает,  у
себя ли старый адмирал. Ну, адмирал у себя был, вот он и спрашивает дьявола,
что, мол, вам нужно. Дьявол копытом шаркнул и говорит: "Мне нужен  Джон".  -
"Зачем?" - спрашивает адмирал. А дьявол как заорет на  него:  "А  вам  какое
дело? Нужен он мне, и дело с концом!" - "Берите", - говорит адмирал.  И  вот
ей-богу, Фласк, пусть я проглочу этого кита в  один  присест,  если  бедняга
Джон и оглянуться не успел, а уж  дьявол  наградил  его  азиатской  холерой.
Однако постой, вы  вроде  уже  там  кончили?  Тогда  пошли,  потащим  его  и
пришвартуем к борту.
   - Я, помнится мне,  слышал  когда-то  эту  историю,  что  ты  мне  сейчас
рассказал, - заметил Фласк, когда оба вельбота с  трудом  поволокли  наконец
свой груз к судну. - А вот где - не припомню.
   - Может, в "Трех испанцах"? Ты, верно, читал о приключениях этих кровавых
убийц, а?
   - Нет, и в глаза никогда этой книги не видел, хотя  слыхать  слыхал,  это
верно. Но ты мне лучше вот что скажи,  Стабб:  ты  думаешь,  тот  дьявол,  о
котором ты сейчас рассказывал,  и  тот,  который,  ты  говоришь,  у  нас  на
"Пекоде", - это один и тот же?
   - А я и тот человек, который помогал тебе забить этого кита, - не одно  и
то же? Разве дьявол не вечно живет? Слыхал ли кто,  чтобы  дьявол  умер?  Ты
когда-нибудь видел священника, который бы носил по дьяволу траур? А  если  у
дьявола нашелся ключ, чтобы  пробраться  в  каюту  к  адмиралу,  неужели  ты
думаешь, ему трудно пролезть через клюз? Ну-ка, отвечай, мистер Фласк!
   - А сколько, по-твоему,. Федалле лет, Стабб?
   - Видишь нашу грот-мачту? - отозвался тот, указывая на корабль. - Ну  так
вот, это у нас  будет  единица;  теперь  возьми  все  бочарные  обручи,  что
хранятся в трюме "Пекода", и нанижи их в ряд позади мачты  на  манер  нулей,
понял? Но это еще даже начала Федаллиных лет не составит.  Собери  хоть  все
обручи у всех бондарей на свете, все равно тебе нулей не хватит.
   - Но послушай, Стабб, я думаю ты немного прихвастнул, когда говорил,  что
хочешь сунуть нашего Федаллу в море, если подвернется удобный  случай.  Ведь
раз он действительно уже так стар, что никаких нулей не  хватит,  и  раз  он
будет жить вечно, что толку швырять его за борт, скажи на милость?
   - Хоть искупать его хорошенько.
   - Но ведь он обратно приползет.
   - Тогда еще раз его окунуть, так и купать все время.
   - А ну как ему взбредет в голову искупать тебя, а? искупать и потопить? -
тогда что?
   - Пусть только попробует,  я  б  ему  тогда  таких  фонарей  под  глазами
насадил, что он бы долго не отважился совать свою рожу в адмиральскую каюту,
не говоря уж о нижней палубе, где он живет, или о  верхней,  где  так  любит
шнырять. Черт бы взял этого дьявола. Фласк, неужели ты думал, что я  дьявола
побоюсь? Да кто его боится, кроме  старого  адмирала,  который  не  решается
схватить его и заковать в кандалы, как он того заслуживает, и позволяет  ему
вместо этого расхаживать повсюду и воровать людей; мало того, адмирал с  ним
соглашение подписал, кого дьявол сворует, того адмирал ему еще  и  поджарит.
Хорош адмирал!
   - Ты думаешь, Федалла хочет своровать капитана Ахава?
   - Думаю? Погоди, Фласк, ты сам увидишь.  Только  я  теперь  буду  за  ним
следить, и если замечу что-нибудь очень уж подозрительное, я сразу  цап  его
за шиворот и скажу: "Эй, Вельзевул,  не  делай  этого!"  А  если  он  начнет
пыжиться, клянусь богом, я выхвачу у него хвост из кармана, подволоку его  к
лебедке и так начну крутить и подтягивать, что он у него с корнем оторвется,
понятно тебе? А уж тогда, я думаю, он завиляет  своим  обрубком  и  уберется
восвояси и даже хвост поджать не сможет.
   - А что ты сделаешь с хвостом, Стабб?
   - Как "что"? Продам пастуху вместо кнута, когда  домой  вернемся,  что  ж
еще?
   - А теперь скажи по чести, Стабб, ты все это всерьез говоришь и говорил?
   - Всерьез или не всерьез, а вот мы уже и до корабля добрались.
   С палубы послышалась команда швартовать кита по  левому  борту,  где  уже
свешивались приготовленные цепи и прочий такелаж.
   - Ну, что я говорил? - сказал Фласк. - Вот  увидишь,  скоро  мы  подвесим
голову этого кита прямо напротив кашалотовой.
   Прошло еще немного времени, и слова  Фласка  подтвердились.  Если  прежде
"Пекод" круто кренился в сторону кашалотовой  головы,  то  теперь  с  другой
головой в виде противовеса он снова выровнял осадку; хотя и сейчас,  как  вы
легко себе  представите,  приходилось  ему  довольно  тяжко.  Так,  если  вы
подвесите с  одного  борта  голову  Локка,  вас  сразу  на  одну  сторону  и
перетянет,  но  подвесьте  с  другого  борта  голову  Канта  -  и  вы  снова
выровняетесь, хоть вам и будет изрядно тяжело. Некоторые умы так всю жизнь и
балансируют. Эх, глупцы, глупцы, да вышвырните  вы  за  борт  это  двуглавое
бремя, то-то легко и просто будет вам плыть своим курсом.
   Процедура  разделки  туши,  после  того  как  настоящий  кит  оказывается
пришвартованным к борту, обычно мало чем  отличается  от  той,  какая  имеет
место в случае с кашалотом; только у кашалота голова отделяется целиком, а у
настоящего кита сначала вырезают и поднимают на палубу губы и язык вместе со
знаменитым китовым усом, прикрепленным к небу. Однако  на  этот  раз  ничего
подобного проделано не было. Туши обоих китов остались плавать за кормой,  и
нагруженный двумя головами корабль раскачивался  на  волнах,  весьма  сильно
напоминая собой вьючного мула, трусящего  под  тяжестью  двух  переполненных
корзин.
   Между тем Федалла молча разглядывал голову настоящего  кита,  то  и  дело
переводя взгляд с ее глубоких морщин на линии своей  ладони.  Ахав  по  воле
случая стоял неподалеку, так что тень его падала на парса, а от самого парса
если и падала тень, то она все равно сливалась с тенью Ахава,  только,  быть
может, слегка удлиняя ее.
   И   видя   это,   занятые   работой   матросы   обменивались   кое-какими
фантастическими соображениями.

   Глава LXXIV

   ГОЛОВА КАШАЛОТА - СРАВНИТЕЛЬНОЕ ОПИСАНИЕ

   Голова хорошо, а две лучше, и два огромных кита  содвинули  свои  головы;
последуем и мы их примеру и попробуем вместе кое в чем разобраться.
   Кашалот и настоящий кит -  это  наиболее  примечательные  члены  великого
Ордена левиафанов in  Folio.  Это  единственные  разновидности,  на  которых
человеком  учрежден  регулярный  промысел.  Для  нантакетского  моряка   они
представляют собой две крайности  среди  всех  известных  китовых  пород.  А
поскольку внешнее различие между ними очевиднее всего сказывается в строении
их голов, и поскольку обе эти головы висят в  настоящий  момент  за  бортами
"Пекода", и  поскольку  мы  можем  переходить  от  одной  к  другой,  просто
пересекая палубу, - где еще, хотелось бы мне знать, представится  нам  такой
удобный случай для занятий практической цетологией?
   Прежде  всего  вас  поражает  общий  контраст.  Обе  головы,  разумеется,
чрезвычайно массивны; но кашалоту присуща какая-то математическая симметрия,
которой явно недостает настоящему киту. В  кашалотовой  голове  куда  больше
характерности. При взгляде на нее вы  невольно  осознаете  все  несравненное
превосходство  его  всепроникающей  величавости.  А  в  данном  случае   эта
величавость еще усугублялась окраской его макушки -  сероватой  в  крапинку,
что служило доказательством его преклонного возраста и обширного  жизненного
опыта. Словом, то был, как говорят у нас на промысле, "седой кит".
   Теперь мы остановимся на том, в чем наименее  ярко  сказывается  различие
между этими головами, а именно на их важнейших органах: ухе  и  глазе.  Если
как следует приглядеться, то на обеих  головах,  далеко  сбоку,  возле  того
места, где сходятся у них челюсти, можно обнаружить небольшой глаз, лишенный
век  и  напоминающий  глаз  жеребенка,  настолько  он  своими  размерами  не
соответствует величине головы.
   А столь своеобразное, боковое, положение китового глаза ясно указывает на
то, что кит не может видеть предмета, находящегося прямо перед ним,  как  он
не может видеть того, что у него позади. Иначе  говоря,  положение  китового
глаза совпадает с положением человеческого  уха;  так  что  вы  сами  можете
представить себе, каково бы вам пришлось, если бы вы могли видеть  только  с
боков, ушами. Оказалось бы, что ваше поле зрения простирается не  более  как
на тридцать градусов вперед и примерно на столько же назад. И если бы  среди
бела дня ваш злейший враг шел прямо на вас с кинжалом в поднятой руке, вы бы
точно так же не заметили его, как если  бы  он  подкрадывался  сзади.  Одним
словом, у вас было бы теперь, так сказать, две спины и в  то  же  время  два
переда (с боков):  ибо  где,  в  конечном  счете,  у  человека  перед?  Там,
разумеется, где у него глаза.
   Но это еще не все; в то время как у  прочих  животных,  кого  ни  возьми,
глаза по большей части расположены таким образом, чтобы их  зрительная  сила
сливалась, передавая в мозг одно, а не два изображения, особое  расположение
китовых  глаз,  безнадежно  разделенных  многими  кубическими  футами  мяса,
которое вздымается между ними, наподобие огромной горы между двумя озерами в
долинах, - оно, безусловно, полностью разъединяет  те  два  образа,  которые
запечатлеваются в двух ничем не связанных  между  собою  органах.  Благодаря
этому кит имеет ясную картину справа и не менее ясную картину слева; а  все,
что  заключено  посередине,  должно  представляться  ему  полным  мраком   и
небытием. Иначе говоря, человек глядит на мир из своей сторожки  через  одно
двустворчатое окно. А вот у кита эти две створки вставлены порознь,  окна-то
получается два, да вид через них выходит  искаженный.  Об  этой  особенности
китового зрения  на  промысле  забывать  нельзя;  пусть  вспомнит  о  ней  и
читатель, когда у нас до этого дело дойдет.
   Тут, в связи со зрением левиафана, можно  было  бы  поднять  один  весьма
интересный и запутанный вопрос. Но я вынужден ограничиться  лишь  кое-какими
намеками. Пока и поскольку при свете у человека  глаза  открыты,  самый  акт
видения совершается независимо от его воли; то есть он не  может  не  видеть
тех предметов, которые находятся перед ним. Однако жизненный опыт учит  нас,
что какой бы широкий круг предметов ни охватывал за раз без  разбора  взгляд
человека, никто не может в одно и то  же  мгновение  разглядеть  подробно  и
тщательно какие-либо два предмета  -  большие  или  маленькие,  безразлично;
пусть они даже лежат один подле другого. И если бы вы смогли разъединить эти
два предмета и окружить каждый  кольцом  непроницаемой  тьмы,  тогда,  чтобы
рассмотреть один из них, сосредоточив на нем все свое внимание, вы должны на
время совершенно изгнать из  вашего  сознания  другой.  Ну,  а  у  кита  как
получается? Сами по себе оба его глаза, разумеется, действуют  одновременно;
но неужели же мозг его настолько вместительнее, разностороннее и тоньше, чем
человеческий, что он в одно и то же время может тщательно рассматривать  два
отдельных предмета, один с одного бока, а другой - с  другого?  И  если  это
так,  то  он  достоин  не  меньшего  восхищения,  чем   человек,   способный
одновременно доказывать две теоремы  Эвклида.  Право  же,  если  разобраться
хорошенько, такое сопоставление вполне оправданно.
   Быть может, у меня это не более как праздная  игра  воображения,  но  мне
всегда представлялось, что необъяснимая привычка некоторых китов  без  толку
менять, уходя от преследования нескольких вельботов, скорость и направление,
их робость и непонятная пугливость - все это, по-моему, косвенно проистекает
из бесплодного раздвоения воли, вызванного их  двойственным  и  диаметрально
расходящимся зрением.
   Ухо кита - предмет не менее любопытный, чем его глаз.
   Если вы никогда не были знакомы с левиафаньим  семейством,  вы  могли  бы
целый год рыскать по этим двум головам, тщетно пытаясь отыскать на них орган
слуха. Китовое ухо совершенно лишено какой бы то ни было наружной  раковины,
да и самое отверстие так удивительно мало, что в него  едва  войдет  гусиное
перо. Расположено оно чуть позади глаза. Здесь необходимо отметить следующее
важное различие между кашалотом и настоящим китом: в то время как у  первого
ухо образует некоторое углубление, у второго оно полностью закрыто гладкой и
ровной перепонкой и снаружи совершенно незаметно.
   Неудивительно ли, что столь огромное существо, как кит, видит  мир  таким
крошечным глазом и слышит громы ухом, которое куда меньше заячьего? Но  будь
его глаза величиной с линзы  в  большом  телескопе  Гершеля,  будь  уши  его
просторны, как врата кафедральных соборов, разве стал бы он от этого  дальше
видеть и лучше слышать? Вовсе нет. Для чего же  тогда  вы  стремитесь  иметь
"широкий" ум? Пусть лучше он будет тонким.
   Теперь воспользуемся всеми мыслимыми  рычагами  и  паровыми  лебедками  и
перевернем голову кашалота, затем, подставив лестницу, взберемся  на  нее  и
заглянем к нему в пасть; не будь эта голова отделена от  туловища,  мы  даже
могли бы с фонарем в руке спуститься в великую Мамонтову Пещеру его желудка.
Однако ухватимся за этот зуб и оглядимся. Какая же  это  красивая  и  чистая
пасть! с пола до потолка она выстлана или завешана сверкающей белой пеленой,
шелковистой, как подвенечная парча.
   Теперь  выйдем  и  посмотрим  на   эту   колоссальную   нижнюю   челюсть,
напоминающую длинную и узкую крышку огромной табакерки. Если же  вы  сумеете
приподнять ее у себя над головой, открыв ряды унизавших ее зубов, тогда  она
становится  похожа  на  грандиозные  опускные  ворота,  и  таковыми  она   и
оказывается для многих несчастных рыбаков,  которых  пригвождают,  смыкаясь,
эти страшные шипы. Но еще куда  ужаснее  кажется  она,  когда  видишь  ее  в
бездонной  морской  пучине,  где  ты  вдруг  замечаешь  свирепого  кашалота,
плывущего в глубине с разинутой пастью,  так  что  его  чудовищная  челюсть,
достигающая футов пятнадцати в длину, торчит вниз под  прямым  углом  к  его
телу - ну настоящий корабельный бу