с тем,  что  сказал  мне  о  нем
накануне, когда я уходил, капитан  Фалек,  с  пророчеством  скво  Тистиг,  с
плаванием, которое нам предстояло, и с тысячей других туманных вещей.
   Я решил во что бы то ни стало выяснить, действительно ли  этот  оборванец
Илия преследует нас, перешел с Квикегом на другую сторону улицы и зашагал  в
обратном направлении. Но Илия прошел мимо, видимо, вовсе нас и не заметив. Я
почувствовал  облегчение  и  еще  раз,  теперь  уже,   как   думалось   мне,
окончательно, заключил про себя, что он всего лишь мелкий мошенник.



   ГЛАВА XX

   ВСЕ В ДВИЖЕНИИ

   Миновало дня два, и на борту "Пекода" все пришло в движение.  Теперь  уже
не только чинили старые паруса, но и  привозили  новые,  вместе  с  рулонами
парусины и бухтами канатов, - одним словом, все говорило о том,  что  работы
по снаряжению судна спешно подходят к концу. Капитан Фалек совсем не  сходил
теперь на берег, он целый день сидел в  своем  вигваме  и  зорко  следил  за
работой матросов; на берегу всеми сделками и покупками  ведал  Вилдад,  а  в
трюме и на мачтах люди трудились до поздней ночи.
   Назавтра после того, как Квикег  подписал  бумаги,  повсюду,  где  стояли
матросы с "Пекода", было передано,  что  к  ночи  все  сундуки  должны  быть
доставлены на борт, потому что корабль может отплыть в любую минуту. Поэтому
мы с Квикегом переправили на судно свои пожитки, однако сами решили ночевать
на берегу до самого отплытия. Но предупреждение, как всегда в таких случаях,
было дано загодя, и корабль простоял у пристани еще несколько дней. Да это и
не удивительно: ведь нужно было еще так много сделать и о стольких еще вещах
надо было позаботиться, прежде чем "Пекод" будет окончательно оснащен.
   Всякому известно, какое множество предметов - кровати, сковородки, ножи и
вилки, лопаты и клещи, салфетки, щипцы для  орехов  и  прочая,  и  прочая  -
необходимы в таком деле, как домашнее хозяйство. То же самое и в  китобойном
рейсе, когда целых три года нужно вести большое хозяйство в океане, вдали от
бакалейщиков, уличных разносчиков, врачей,  пекарей  и  банкиров.  Все  это,
конечно относится и к торговым судам, но отнюдь не в  той  же  мере,  как  к
судам  китобойным.  Ибо,  помимо   длительности   рейсов,   многочисленности
предметов, насущно необходимых для промысла, и  невозможности  обновлять  их
запасы в тех дальних портах, куда обычно заходят  эти  суда,  следует  также
иметь в виду, что из всех  кораблей  именно  китобойцы  наиболее  подвержены
всевозможным опасностям, и в особенности - опасности потерять те самые вещи,
от которых зависит успех всего  промысла.  Поэтому  здесь  имеются  запасные
вельботы, запасной рангоут, запасные лини и гарпуны - все на свете запасное,
кроме лишнего капитана и резервного корабля.
   К моменту нашего  прибытия  на  остров  трюмы  "Пекода"  уже  были  почти
полностью загружены говядиной, хлебом, водой, топливом, железными обручами и
бочарной клепкой. Тем не менее, как я уже упоминал, еще несколько дней после
этого не прекращался подвоз всевозможных довесков и домерков, как маленьких,
так и больших.
   Главным лицом среди тех, кто занимался теперь подвозом и погрузкой,  была
сестра капитана Вилдада, худощавая старая леди с чрезвычайно  решительным  и
неутомимым  характером,  но  при  всем  том  очень  добросердечная,   твердо
решившая, по-видимому, что, насколько это зависело от нее,  на  "Пекоде"  не
будет недостатка ни в чем. То она появлялась на борту с банкой  солений  для
корабельной кладовой, то спешила со связкой перьев, чтобы поставить на  стол
старшему помощнику, где обычно вносились  записи  в  судовой  журнал;  а  то
приносила кусок фланели, чтобы согревать чью-нибудь  простуженную  поясницу.
Еще ни одна  женщина  так  не  заслуживала  своего  имени,  потому  что  эту
заботливую даму звали Харита, Милосердие, - тетушка Харита, как обращались к
ней все. Подобно сестре милосердия, эта  милосердная  тетушка  Харита  целый
день суетилась вокруг, готовая приложить руку, а также и  сердце,  ко  всему
тому, что обещало безопасность, удобство и  утешение  находящимся  на  борту
корабля, с которым связаны были деловые  интересы  ее  возлюбленного  братца
Вилдада и в который она сама  вложила  несколько  десятков  припасенных  про
черный день долларов.
   Но уж совсем потрясающее зрелище являла собой  сия  выдающаяся  квакерша,
когда в последний день она поднялась на палубу, держа в одной  руке  длинный
черпак для китового жира, а в другой - еще более длинную китобойную острогу.
Сам Вилдад, да и капитан Фалек, оба они тоже не отставали. Вилдад, например,
носил при себе длинный список  недостающих  предметов,  и  всякий  раз,  как
прибывала новая партия грузов, он тут же ставил галочку  на  своей  бумажке.
Время от времени из костяной берлоги, спотыкаясь, выскакивал Фалек,  орал  в
люки на тех, кто работал внизу, орал вверх на тех, кто налаживал такелаж  на
мачтах, и в довершение всего, не переставая орать, убирался  назад,  в  свой
вигвам.
   В эти дни мы с Квикегом часто наведывались на судно, и не менее  часто  я
справлялся о капитане Ахаве, об его здоровье и о том, когда же он приедет на
свой корабль. В ответ на все вопросы я слышал, что  капитану  Ахаву  гораздо
лучше, что он поправляется и что на корабле его ожидают со дня  на  день,  а
что пока капитаны Вилдад  и  Фалек  позаботятся  обо  всем  необходимом  для
снаряжения судна. Если бы я  был  до  конца  честен  с  самим  собой,  я  бы
отчетливо  осознал,  что  в  глубине  души  меня  не  слишком-то   прельщала
необходимость отправиться в столь длительное плавание, так и  не  увидев  ни
разу человека, которому предстояло стать абсолютным диктатором  на  корабле,
как только мы очутимся в открытом море.  Но  когда  подозреваешь  что-нибудь
неладное, иной раз случается, если ты  уже  вовлечен  в  это  дело,  что  ты
бессознательно стараешься скрыть все подозрения даже от себя  самого.  Я  не
говорил ни слова и старался ни о чем не думать.
   Наконец было передано, что завтра в течение дня мы  наверняка  отплываем.
Поэтому на следующее утро мы с Квикегом чуть свет отправились на пристань.



   ГЛАВА XXI

   ПРИБЫТИЕ НА БОРТ

   Было около шести часов, но серая, туманная заря  еще  только  занималась,
когда мы вошли на пристань.
   - По-моему, там впереди бегут какие-то матросы, - сказал я Квикегу. -  Не
тени же это. Видно, мы отплываем с восходом. Пошли скорей!
   - Стойте! - раздался голос, принадлежавший  человеку,  который  незаметно
подошел к нам сзади, положил каждому руку на плечо  и,  протиснувшись  между
нами, стоял теперь, чуть подавшись вперед  и  переводя  с  Квикега  на  меня
непонятный, пристальный взгляд. Это был Илия.
   - Идете на корабль?
   - Эй, вы, руки прочь, слышите? - сказал я.
   - Твоя ходи вон, - сказал Квикег, стряхивая с плеча его руку.
   - Так вы не на корабль идете?
   - Нет, на корабль, - ответил я. - Но вам-то какое  дело?  Да  знаете  ли,
мистер Илия, что вы, по-моему, изрядный невежа?
   - Нет, нет, этого я не знал, -  проговорил  Илия,  медленно  и  удивленно
переводя с меня на Квикега свой непостижимый взор.
   - Илия, - сказал я тогда, - вы очень обяжете моего  друга  и  меня,  если
немедленно удалитесь. Мы отправляемся в Индийский и Тихий океаны и предпочли
бы, чтобы нас не задерживали.
   - Вот как? А вы вернетесь к завтраку?
   - Квикег, он помешанный, - говорю я. - Идем.
   - Эге-гей! - окликнул нас Илия, когда мы  отошли  от  него  на  несколько
шагов.
   - Не обращай на него внимания, Квикег, идем скорей.
   Но он опять незаметно нагнал нас и, неожиданно  ударив  меня  ладонью  по
плечу, спросил:
   - А вам не показалось, будто на судно только что  прошли  вроде  какие-то
люди?
   Остановленный этим простым и ясным вопросом, я ответил:
   - Да, я как будто бы видел четверых или пятерых людей, но  очень  смутно,
так что утверждать не стану.
   - Да, очень смутно, очень смутно, - повторил Илия. - Прощайте.
   Мы опять расстались с ним, и опять он неслышно  нагнал  нас  и,  еще  раз
тронув меня за плечо, сказал:
   - А вот найдете ли вы их теперь, как вы думаете?
   - Кого?
   - Прощайте же. Прощайте! - повторил он в ответ и зашагал было прочь. - Ах
да Я только собирался предупредить вас... но это не имеет значения, это  все
одно и то же, дело семейное... сильный мороз сегодня, а? Будьте же  здоровы.
Мы с вами теперь, наверно, не скоро увидимся, разве только  перед  Судебными
Властями, - и с этими бессмысленными словами он наконец удалился,  повергнув
меня в немалое недоумение своей неистовой дерзостью.
   Когда мы ступили наконец на борт "Пекода", нас встретила глубокая  тишина
- не слышно и не видно было ни души. Дверь капитанской  каюты  была  заперта
изнутри, люки все задраены и завалены сверху бухтами канатов. Мы  прошли  на
бак и здесь увидели один незакрытый люк. Снизу шел свет. Мы  спустились,  но
там нашли  только  старика  такелажника,  закутанного  в  драный  матросский
бушлат. Он лежал ничком, уткнувшись носом в согнутые руки  и  во  всю  длину
вытянувшись на двух сдвинутых сундуках. Глубочайший сон сковал его.
   - Как ты думаешь, Квикег,  куда  могли  деться  те  матросы,  которых  мы
видели? - спросил я, в растерянности глядя на спящего.
   Но Квикег на пристани ничего не заметил, и  теперь  я  готов  был  и  сам
счесть все  это  оптическим  обманом,  если  бы  только  не  Илия  со  своим
таинственным вопросом. Но я подавил в себе тревожное чувство и, снова указав
на спящего, шутливо заметил Квикегу, что нам с  ним,  пожалуй,  лучше  всего
остаться тут и сторожить тело, так что пусть он устраивается  поудобнее.  Он
положил ладонь спящему на зад, словно испытывая, достаточно ли тут мягко,  а
затем без лишних слов спокойно уселся сверху.
   - Господи! Квикег, не садись так, - сказал я.
   - А что? - возразил Квикег. - Совсем удобный место. Моя остров всегда так
сидят. А лицо все равно будет целый.
   - Лицо! - удивился я. - Ты называешь это лицом! Ну  что  ж,  выражение  у
него очень благожелательное. Но погляди, как тяжело он дышит, он просто весь
вздымается. Слезай скорей, Квикег, ты слишком тяжел,  не  к  лицу  тебе  так
обращаться с лицом бедного человека. Слезай, Квикег! Смотри, он тебя  сейчас
сбросит. И как это он до сих пор не проснулся?
   Квикег слез, устроился на сундуке у самой головы спящего  и  разжег  свой
томагавк. Я уселся у старика в  ногах.  И,  наклоняясь  над  ним,  мы  стали
передавать друг другу трубку. Покуда мы так сидели, Квикег в  ответ  на  мой
вопрос рассказал мне на своем ломаном языке,  что  у  него  на  родине,  где
совершенно отсутствуют какие бы то ни было диваны  и  пуфы,  цари,  вожди  и
прочие  великие  люди   обыкновенно   раскармливают   для   роли   оттоманок
представителей низших сословий; так что, желая обставить дом с комфортом, вы
можете купить восемь-десять лежебок и  расположить  их  по  своему  вкусу  в
простенках и нишах; да и для прогулок это очень удобно, гораздо удобнее, чем
садовый стульчик, который складывается в тросточку, -  в  случае  надобности
вождь подзывает к себе слугу и повелевает  ему  изобразить  из  своей  особы
диван где-нибудь под развесистым деревом,  растущим,  быть  может,  в  сыром
болотистом месте.
   Каждый  раз,  когда  я  передавал  Квикегу  томагавк,  он,  не   прерывая
повествования, взмахивал острым концом над самой головой спящего.
   - Для чего это ты делаешь, Квикег?
   - Очень просто  убивал.  О!  Очень  просто!  И  он  погрузился  в  бурные
воспоминания, навеянные трубкой-томагавком, которая, как можно было  понять,
в своей двойственной сущности не только  дарила  утешение  его  душе,  но  и
раскраивала черепа его врагов; но тут наше внимание было наконец  привлечено
к спящему. Густой табачный дым доверху  наполнил  темное  помещение,  и  это
возымело на него свое действие.  Сначала  он  стал  дышать  как-то  особенно
тяжко, потом у него, видимо, в носу защекотало, тогда он  перевернулся  раза
два и наконец сел и протер глаза.
   - Эй, вы, курильщики, - едва продохнул он. - Вы кто такие?
   - Мы из команды, - ответил я. - Когда отплываем?
   - Ах вот как. Идете, значит,  на  "Пекоде"?  "Пекод"  отплывает  сегодня.
Ночью капитан приехал.
   - Какой капитан? Ахав?
   - Ну, а какой же?
   Я собирался задать ему еще несколько вопросов относительно  Ахава,  но  в
это время на палубе послышался шум.
   - Эге, Старбек хозяйничает, - сказал  старик.  -  Боевой  у  вас  старший
помощник. Хороший человек и набожный. Но, вижу, все уже проснулись.  Пора  и
мне. - Сказав это, он поднялся на палубу, и мы последовали за ним.
   Солнце уже вставало, было совсем светло. Вскоре начал собираться  экипаж;
матросы прибывали по двое, по трое; такелажники трудились  вовсю,  помощники
капитана энергично взялись за дело; разные люди все время подвозили с берега
всевозможные  последние  мелочи.  Один  только  капитан   Ахав   по-прежнему
оставался невидимым под темными сводами капитанской каюты.




   ГЛАВА XXII

   С РОЖДЕСТВОМ ХРИСТОВЫМ!

   Наконец, к полудню, после того как такелажники покинули корабль  и  после
того как с пристани было послано множество громогласных  приветствий,  после
того как отвалила шлюпка с неизменной заботливой Харитой, которая  доставила
на борт свой последний дар - ночной колпак  для  второго  помощника  Стабба,
приходившегося ей зятем, и еще один экземпляр Библии для кока, - после всего
этого оба капитана, Фалек  и  Вилдад,  поднялись  из  капитанской  каюты  на
палубу, и Фалек сказал, обращаясь к старшему помощнику:
   - Ну, мистер Старбек, вы все проверили?  Капитан  Ахав  уже  готов  -  мы
только что говорили с ним. На берегу ничего не  забыли,  а?  Тогда  свистать
всех наверх! Пускай выстроятся здесь на шканцах, будь они прокляты!
   - Как ни велика спешка, нет нужды в дурных словах,  Фалек,  -  проговорил
Вилдад. - Однако живей, друг Старбек, исполни наше приказание.
   Ну и ну!  Корабль  уже  отплывает,  а  капитан  Фалек  и  капитан  Вилдад
по-прежнему распоряжаются на палубе,  точно  им  и  в  море,  как  в  порту,
предстоит совместное командование. А что до  капитана  Ахава,  так  его  еще
никто в глаза не видел, только сказано было, что он у себя в каюте. Впрочем,
ведь для того, чтобы поднять  якорь  и  вывести  корабль  в  открытое  море,
присутствие капитана вовсе не так уж необходимо. В самом деле, поскольку это
входит в обязанности лоцмана, а не капитана, и к тому же капитан Ахав еще не
совсем оправился от болезни - как нам объяснили, - вполне разумно, чтобы  он
оставался внизу. Все это представлялось мне естественным, в  особенности  же
еще потому, что многие капитаны торговых судов тоже имеют обыкновение  долго
не показываться на палубе, после того как поднят  якорь,  посвящая  все  это
время веселой прощальной попойке с друзьями, которые затем покидают  корабль
вместе с лоцманом.
   Но поразмыслить об этом как  следует  не  представлялось  теперь  никакой
возможности, потому что капитан Фалек взялся за дело всерьез.  Командовал  и
говорил по большей части он, а не Вилдад.
   - Все на ют,  вы,  ублюдки!  -  орал  он  на  матросов,  замешкавшихся  у
грот-мачты. - Мистер Старбек, гоните их на ют.
   - Убрать палатку! - таков был следующий приказ.
   Как я уже говорил, шатер из китового уса разбивался на "Пекоде" только на
время стоянок, и вот уже тридцать лет, как на борту "Пекода" известно  было,
что приказание убрать палатку непосредственно предшествует команде поднимать
якорь.
   - Людей к шпилю! Кровь и гром!  Живо!  -  последовал  приказ,  и  матросы
кинулись к вымбовкам ворота.
   При подъеме якоря лоцману  полагается  стоять  на  носу.  И  вот  Вилдад,
который, да будет всем известно, в  дополнение  к  прочим  своим  должностям
значился еще портовым лоцманом, - причем высказывались предположения, что он
приобрел это звание только для  экономии,  чтобы  не  нанимать  нантакетских
лоцманов для своих судов, поскольку чужие корабли он не проводил никогда,  -
так вот, этот самый Вилдад свесился теперь за борт, внимательно  высматривая
приближающийся якорь и  время  от  времени  подбадривая  унылым  прерывистым
псалмопением матросов у шпиля, которые  в  ответ  ему  подхватывали  во  всю
глотку громогласный припев про красоток с Бубл-Эллей. А  ведь  всего  только
три дня тому назад Вилдад говорил, что не  допустит  непристойных  песен  на
борту "Пекода", тем более при подъеме якоря; а его сестра Харита положила  в
койку каждому члену экипажа по новенькой книжечке гимнов Уоттса.
   Фалек тем  временем  распоряжался  на  палубе,  ругаясь  и  божась  самым
отчаянным образом. Я уж думал, он сейчас потопит судно, не успеем  мы  якорь
поднять. Поэтому я, понятно, выпустил  вымбовку,  сказав  Квикегу,  чтоб  он
последовал моему примеру, ведь подумать только, каким опасностям  предстояло
подвергнуться нам,  начинавшим  плавание  под  водительством  столь  буйного
командира. Единственная надежда, утешал я себя, что,  может  быть,  спасение
придет от благочестивого Вилдада, хоть это  он  придумал  семьсот  семьдесят
седьмую долю; но тут я почувствовал внезапный резкий толчок пониже спины  и,
обернувшись, содрогнулся от страшного видения: капитан Фалек  в  этот  самый
момент как раз опускал ногу, выводя ее из непосредственной близости  с  моей
особой. Это был первый в моей жизни пинок в зад.
   - Так вот, оказывается, как ходят на шпиле на купеческих судах! - взревел
он. - А ну, поворачивайся, ты,  баранья  башка!  Поворачивайся,  чтоб  кости
трещали! Эй вы все, вы чего, спите, что ли?  Сказано  вам:  поворачивайтесь!
Поворачивайся,  Квебек!  Ты,  рыжий,  поворачивайся,   шотландский   колпак!
Поворачивайся, зеленые штаны! Давай, давай, поворачивайтесь, все вы,  живей,
глаза ваши на лоб!
   При этом он метался вокруг шпиля, то тут, то там весьма свободно пуская в
ход ногу, а на носу невозмутимый Вилдад продолжал выводить свои псалмы.  Да,
думаю я, видно, капитан Фалек сегодня хлебнул лишку.
   Наконец якорь был поднят, паруса поставлены, и мы  заскользили  прочь  от
берега. Был холодный, короткий  день  святого  рождества;  и  когда  скудный
северный  дневной  свет  незаметно  сменился  ночною  тьмой,  мы   оказались
затерянными в студеном океане, чьи смерзшиеся брызги скоро одели нас  льдом,
словно сверкающими латами. В лунном свете мерцали вдоль борта  длинные  ряды
китовых зубов и, словно белые бивни исполинского слона, свешивались на  носу
гигантские загнутые сосульки.
   Первую вахту возглавлял в качестве лоцмана тощий Вилдад.  И  всякий  раз,
когда старое судно глубоко ныряло в зеленые  волны,  вздрагивая  всем  своим
обледенелым корпусом, а ветры завывали и звенели упругие снасти,  раздавался
на палубе его ровный голос:

   За волнами, за бурями, в краю обетованном
   Раскинулись цветущие поля
   Так пред иудеями за древним Иорданом
   Лежала Ханаанская земля.

   Никогда еще эти слова не казались мне так хороши. В них звучала надежда и
свершение. Ну что с того,  что  над  нами  и  над  всей  Атлантикой  нависла
морозная ночь, что с того, что ноги у меня сильно промокли, а бушлат  промок
еще сильнее, немало еще солнечных гаваней ожидает нас в будущем, и  луга,  и
лесные прогалины, такие непобедимо зеленые, где поднявшаяся весною трава и в
разгар лета стоит все такая же нехоженая, все такая же свежая.
   Наконец мы настолько удалились от берега, что лоцман больше  уже  не  был
нужен. К борту подошел сопровождавший нас парусный бот.
   Странно и трогательно было видеть, как взволнованы в этот миг были  Фалек
и Вилдад, в особенности Вилдад. Ему еще не хотелось уходить,  мучительно  не
хотелось покидать навсегда этот корабль, идущий в долгое, опасное плавание -
за оба бурных мыса,  -  корабль,  в  который  вложены  несколько  тысяч  его
прилежным трудом заработанных долларов, корабль, на котором уходит капитаном
его  старинный  товарищ,  почти  ровесник  ему  самому,  снова   пус