! Встанем во весь рост навстречу ветру! {(Вскакивает на ноги.)}
   Матрос португалец. С какой силой ударяют в борт волны! Готовься,  ребята,
сейчас будем брать рифы! Ветры только еще  скрестили  шпаги,  а  теперь  вот
начнется самая схватка.
   Матрос датчанин. Потрескивай, поскрипывай,  старая  посудина!  Покуда  ты
скрипишь, ты жива. Молодчина! Старший помощник направил тебя  как  надо.  Он
испугался не больше, чем  форт,  поставленный  у  входа  в  Каттегат,  чтобы
воевать против Балтики пушками, у которых на  исхлестанных  штормами  жерлах
запеклась морская соль!
   4-й матрос с Нантакета. Да, только и он ведь исполняет приказ. Я  слыхал,
как старый Ахав учил его всегда резать шквал - вроде как палят из  пушки  по
водяному смерчу, - прямо ударить судном шквалу в самое сердце!
   Матрос англичанин. Вот это я понимаю! Да, наш старик - парень  что  надо.
Уж мы ему добудем этого кита!
   Все. Верно! Верно!
   Старый матрос с острова Мэн. Ух, как дрожат наши три сосны! Сосна труднее
другого дерева приживается на чужой почве, а  здесь  у  нас  только  и  есть
почвы, что бренная матросская плоть - тлен да  прах.  Было  прахом  -  будет
прахом. Эй, рулевой! Крепче держи руль! В такую погодку разрываются  храбрые
сердца на берегу и раскалываются  в  море  крутоносые  корабли.  Взгляни-ка,
ребята, у нашего капитана есть родимое пятно, а  вон  там,  в  небе,  другое
такое же: вон, вон светится бледным светом, а кругом-то все черно, хоть глаз
выколи.
   Дэггу. Ну так что ж? Кто боится черного, тот боится меня! Я сам  вырублен
из цельного куска черноты!
   Матрос испанец {(в сторону)}. Опять он кичится своей силищей. А  тут  еще
старая обида гложет мне сердце {(подходит к Дэггу)}. Что  верно,  то  верно,
гарпунщик, твоя раса  -  это  черное  пятно  на  человеческом  роде,  чернее
дьявола, не в обиду тебе будь сказано.
   Дэггу {(зловеще)}. Меня не обидишь.
   Матрос из Сант-Яго. Испанец спьяну ума  лишился.  Да  только  откуда  бы?
Выходит, у него в  голове  жидкое  пламя  нашего  старого  Могола  не  сразу
расходилось.
   5-й матрос с Нантакета. Что это сверкнуло? Верно, молния?
   Матрос испанец. Да нет, это Дэггу оскалил зубы.
   Дэггу {(бросается на него)}. А ты у меня сейчас все свои зубы проглотишь,
мелюзга! Белая шкура - бледная немочь!
   Матрос испанец {(не отступая)}. Ох, с каким же удовольствием  я  всажу  в
тебя нож! Каланча трусливая!
   Все. Дерутся! Дерутся!
   Тэштиго {(выпуская дым)}. Внизу драка и  наверху  драка,  там  боги,  тут
люди, любят пошуметь - и те и другие! Пуф-ф!
   Матрос из Белфаста. Драка! Ур-ра! Святая дева, драка! Бей его!
   Матрос  англичанин.  По  правилам!  Отберите  у  испанца  нож!  В   круг,
становитесь в круг!
   Старый матрос с острова Мэн. Стали в  круг,  как  по  команде.  Вот  оно,
кольцо горизонта!  В  этом  кольце  Каин  поразил  Авеля.  Отличная  работа,
правильная работа! А если нет, то для чего же ты, бог, создал это кольцо?
   Голос старшего помощника со шканцев. Марсовые к вантам! Убрать брамсели и
бомбрамсели! Взять рифы у марселей!
   Все. Шквал! Шквал идет! Живей, красавцы! {(Разбегаются.)}
   Пип {(в страхе забился под шпиль)}. Красавцы?  Хороши  красавцы,  господи
спаси! Трах-бах! это кливер-леер лопнул. Бум-бах! Господи! Забейся поглубже,
Пип, это спускают бом-брам-рей. Здесь еще пострашнее, чем под  Новый  год  в
лесу во время бури! Разве тут хватит духу лазить за  каштанами?  А  вот  они
лезут и ругаются на чем свет стоит, а я сижу здесь. Им же лучше, они уже  на
полдороге к небесам. Держись крепче! Ух ты! Ну и шквал! Но эти люди, они еще
пострашнее - хуже белых штормовых валов. Белые валы, Белый Кит -  чур  меня,
чур! Послушал я тут, как они толковали о белом ките, - чур, чур меня! -  вот
только недавно, нынче вечером, а уж меня всего  трясет,  не  хуже,  чем  мой
тамбурин. Этот старый аспид заставил всех поклясться, что они с ним  заодно.
О, большой белый бог где-то там в  темной  вышине,  смилуйся  над  маленьким
черным мальчиком здесь внизу, спаси его от всех этих  людей,  у  которых  не
хватает духу бояться!



   Глава XLI

   МОБИ ДИК

   Я, Измаил, был в этой команде; в общем хоре летели к небу мои вопли;  мои
проклятия  сливались  с  проклятиями  остальных;  а  я  орал  все  громче  и
заворачивал ругательства все круче, ибо в  душе  у  меня  был  страх.  Извне
пришло ко мне и овладело мною  всесильное  мистическое  чувство:  неутолимая
вражда Ахава стала моею.  И  я  с  жадностью  выслушал  рассказ  о  свирепом
чудовище, которому я и все остальные поклялись беспощадно мстить.
   Вот уже много лет, как одинокий Белый Кит появлялся время  от  времени  в
тех безлюдных водах, куда заплывали изредка  только  китоловы  в  погоне  за
кашалотами. Но и среди них не все знали  о  его  существовании;  видели  его
сравнительно немногие; а число тех, кто когда-либо отважился  и  сумел  дать
ему бой, было совсем ничтожно.  Ибо  великое  множество  промысловых  судов,
разбросанных без всякого порядка по всей водной  сфере,  из  которых  многие
гонялись за своей опасной добычей на пустынных  широтах,  где  иной  раз  за
целые двенадцать месяцев не встретишь ни паруса  и  не  услышишь  ни  единой
новости; необычайная длительность китобойных  рейсов;  неопределенные  сроки
отплытия и прибытия - все это в сочетании с другими воздействиями, прямыми и
косвенными, издавна затрудняло распространение  в  мире  китобоев  точных  и
подробных сведений о Моби Дике. Не подлежит  сомнению,  что  отдельные  суда
сообщали о своих столкновениях, в такое-то время и под таким-то  меридианом,
с кашалотом, отличавшимся чрезвычайной  величиной  и  свирепостью,  который,
причинив напавшим на него немалый ущерб, в конце концов скрывался от них;  и
многие считали вполне вероятным, что кашалот этот и есть не  кто  иной,  как
Моби Дик. Однако, благодаря тому  обстоятельству,  что  за  последнее  время
охотниками за кашалотами было отмечено немало случаев проявления  величайшей
свирепости, хитрости и злобы со стороны преследуемых китов, многие из  числа
тех,  кому  случилось  по  неведению  вступить  в  схватку  с  Моби   Диком,
предпочитали относить весь ужас таких столкновений за счет опасностей  охоты
на кашалотов вообще, а не за счет данного  отдельного  животного.  Именно  в
таком свете и рассказывалась обычно история о гибельной стычке между  Ахавом
и китом.
   Вначале те китобои,  кому  случалось,  уже  наслышавшись  о  Белом  Ките,
встретить его в дальних морях, обязательно спускали  вельботы  и  уходили  в
погоню, страшась и опасаясь  его  ничуть  не  больше,  чем  всякого  другого
кашалота. Но страшные бедствия, вызванные такой охотой, - не  только  вывихи
запястий и лодыжек, переломы костей,  потеря  руки  или  ноги,  -  но  самые
губительные, смертельные опасности и сокрушительный отпор,  который  не  раз
получали люди от Моби Дика, - все это, накапливаясь и усугубляя  его  жуткую
славу, поколебало в конце концов отвагу многих смелых добытчиков.
   Всевозможные ужасные слухи только преувеличивали и сгущали  то  истинное,
что было в рассказах о столкновениях с Моби Диком. Ведь любое удивительное и
страшное  событие  неизменно  дает  почву  для  возникновения   всевозможных
невероятнейших слухов - так на разбитом  стволе  дерева  вырастают  грибы  и
лишайники; а тем более в море, где самые дикие слухи возникают в значительно
больших количествах, чем на terra firma(1), если только есть для них хотя бы
маленькая зацепка в реальной жизни.
   ---------------------------------(1) Твердая земля (лат.).
   И насколько море превосходит в этом отношении сушу, настолько же  китобои
превосходят всех остальных моряков чудовищностью и неправдоподобностью своих
рассказов.  Потому  что  китобоям  не  только  свойственны   обычные   среди
мореплавателей невежество и суеверия - им чаще и ближе, чем другим  морякам,
приходится сталкиваться со всем ужасным и непостижимым, что  только  есть  в
океанах, не только разглядывать, очутившись с ними лицом к лицу,  величайшие
морские чудеса, но и вступать с ними - руки против  зубов  -  в  смертельные
битвы. Затерянный в далеких морях, где можно проплыть тысячу миль,  миновать
тысячу  берегов  и  нигде  не  найти  резной  каминной  плиты  или   другого
гостеприимного знака под  солнцем;  на  тех  долготах  и  широтах,  где  ему
приходится заниматься своим нелегким делом, китолов  оказывается  во  власти
таких влияний, которые порождают у  него  в  душе  немало  могущественнейших
вымыслов.
   И  потому  неудивительно,  что  раздутые  слухи  о  Белом  Ките,  которые
нарастали,  словно  снежный  ком,   перекатываясь   над   бурными   морскими
просторами, в конце концов вобрали  в  себя  всевозможные  глухие  намеки  и
полувысказанные зачатки предположений об участии сверхъестественных  сил,  и
что все это придало Моби Дику такую жуткую славу, какую  не  могла  породить
одна видимая сторона явлений. И под конец он стал внушать людям такой  ужас,
что редко кто из тех, кому случалось хоть по слухам  познакомиться  с  Белым
Китом, отважился бы испытать опасность стычки с этим животным.
   Но были к тому и другие, более важные и реальные причины. И сегодня  жива
еще среди китобоев древняя слава кашалота, выделяющегося  свирепостью  среди
всех других левиафанов.  И  по  сей  день  существуют  китобои,  готовые  со
сноровкой и отвагой дать бой гренландскому, или настоящему,  киту,  но  -  в
силу ли неопытности, неумения или же робости - отступающие перед кашалотами;
во всяком случае, есть немало китобоев, в особенности  тех  национальностей,
которые плавают не  под  американским  флагом,  чьи  сведения  о  левиафане,
поскольку им самим никогда  не  приходилось  сталкиваться  со  спермацетовым
китом, ограничены лишь тем презренным чудовищем, за которым издавна охотятся
на Севере; сидя на палубе, эти мужи, точно малые дети у  камина,  готовы  со
страхом слушать, разинув рот, удивительные,  буйные  истории  о  промысловых
плаваниях в южных морях. Однако нигде так  не  чувствуют,  не  осознают  всю
жуткую необычайность  великого  кашалота,  как  на  борту  того  судна,  чей
форштевень направлен ему вослед.
   Жестокая мощь кашалота, с которым мы познакомились сравнительно  недавно,
кажется, еще с древних времен порождала о себе смутные предчувствия-легенды;
потому что у  некоторых  ученых-натуралистов  -  у  Повельсона  и  Олассена,
например, - мы читаем, что спермацетовый кит -  не  только  гроза  для  всей
обитающей в морях живности, но к тому же настолько свиреп,  что  им  владеет
неутолимая жажда человечьей крови. Подобные убеждения  сохранялись  даже  во
времена Кювье. И сам барон в своей "Естественной  истории"  утверждает,  что
при появлении спермацетового кита все рыбы (включая акул)  бывают  "охвачены
сильнейшим страхом", и "часто  в  своем  поспешном  бегстве  с  такой  силой
ударяются о скалы, что причиняют себе мгновенную смерть". И несмотря на  все
те поправки, какие внес в  подобные  утверждения  опыт  китобоев,  сами  эти
поверья во всей своей устрашающей сущности,  вплоть  до  кровавого  описания
Повельсона, нередко оживают в душах китобоев под влиянием  превратностей  их
опасной профессии.
   Понятно поэтому, что многие  китоловы,  слушая  таинственные  и  чудесные
рассказы о Моби Дике, припоминали прежние времена, когда  опытных  охотников
за настоящим китом не удавалось иной раз склонить к преследованию кашалотов,
потому что, как утверждали они, можно с немалой  выгодой  промышлять  других
левиафанов, но поднимать острогу на такое  чудище,  как  спермацетовый  кит,
смертному не подобает. Сделать это - значит сразу же оказаться вышвырнутым в
текучую вечность. Существует немало интересных документов, из которых  можно
почерпнуть кое-какие сведения по этому поводу.
   Были, однако, и  другие,  готовые  даже  перед  лицом  всех  этих  легенд
померяться силами с Моби Диком, а еще больше было таких, кто  слышал  о  нем
очень смутно и отдаленно, без достоверных убийственных  подробностей  и  без
обычного мистического сопровождения, и сохранял довольно мужества, чтобы  не
избегать боя при встрече.
   Среди людей суеверных ходили о Белом  Ките  самые  невероятные  рассказы,
один из которых содержал,  например,  утверждение  о  том,  будто  Моби  Дик
вездесущ, будто его в одно и то же время встречали под разными широтами.
   И  надо  сказать,  что  при  указанной   предрасположенности   ума,   это
утверждение не лишено было на  особый,  сверхъестественный  манер  какого-то
намека на правдоподобие. Дело в том,  что  тайны  морских  течений  остаются
сокрытыми даже от ученейших умов; и таинственные  подводные  пути  кашалотов
тоже по большей части непостижимы для китобоев; это обстоятельство порождает
время от  времени  в  высшей  степени  любопытные  и  противоречивые  теории
относительно тех загадочных приемов, благодаря которым  спермацетовому  киту
удается, нырнув на большую глубину,  в  немыслимо  короткий  срок  очутиться
вдруг в каком-нибудь крайне отдаленном месте.
   И на американских, и на английских китобойных судах отлично известен  тот
факт, уже  давно  подтвержденный  к  тому  же  авторитетными  высказываниями
Скорсби, что в северных областях Тихого океана вылавливают иногда  китов,  в
чьем теле обнаруживаются гарпуны, заброшенные у берегов Гренландии. При этом
никак нельзя отрицать, что промежуток времени между запусками  последнего  и
предпоследнего гарпунов иногда, безусловно, не превосходит нескольких  дней.
На  этом  основании  многие  китоловы  пришли  к  выводу,   что   знаменитый
Северо-Западный проход, так долго недоступный человеку, для кита никогда  не
представлял трудностей. Можно  сказать,  что  в  данном  случае  сама  живая
действительность  на  глазах  живых  людей  не  уступает  чудесам,   которые
приписывались в древности горе Стрелло в Португалии  (где  у  самой  вершины
якобы находится озеро, на поверхность которого всплывают  обломки  кораблей,
потерпевших крушение  в  дальних  морях);  или  же  еще  более  удивительным
поверьям  об  источнике  Аретузе  близ  Сиракуз  (воды  которого  якобы   по
подземному каналу поступают из Святой Земли); всем этим басням и  россказням
мало в чем уступает действительность китобойного промысла.
   Вот почему  не  следует  особенно  удивляться,  что  некоторые  китоловы,
поневоле свыкнувшись с описанными чудесами и зная, кроме того, что Белый Кит
уходил живым от многократных отчаянных нападений, зашли в своем суеверии еще
дальше  и  объявили  Моби  Дика  не  только  вездесущим,  но  и  бессмертным
(поскольку бессмертие -  это  всего  лишь  вездесущность  во  времени);  они
утверждают, что даже если целые рощи острог вырастут на его  боках,  он  все
равно уплывет живой и невредимый; если же все-таки  он  станет  когда-нибудь
пускать кровавые фонтаны, это будет всего лишь  дьявольской  хитростью,  ибо
пройдет немного времени, и за сотни лиг оттуда снова можно будет видеть, как
он выбрасывает над зелеными валами прозрачный столб воды.
   Но даже если откинуть сверхъестественные свойства, в земном облике  этого
чудовища, в его необоримом норове остается  довольно  силы,  чтобы  потрясти
человеческое воображение. Среди других китов его выделяли  не  столько  сами
грандиозные размеры туши, сколько - как уже  упоминалось  выше  -  небывалый
белоснежный, изборожденный складками лоб и высокий пирамидальный белый горб.
Таковы были его отличительные черты, знаки, по которым он даже в  бескрайних
диких морях  позволял  своим  старым  знакомцам  узнавать  себя  с  большого
расстояния.
   И все его тело было  покрыто  полосами,  пятнами  и  прожилками  того  же
мертвенного цвета, так что в конце концов  за  ним  и  закрепилось  прозвище
Белый Кит; да он и вправду казался совершенно белым, когда в  самый  полдень
скользил по темно-синим волнам, оставляя за собою  млечный  путь  желтоватой
пены, тут и там искрящейся золотистыми отблесками.
   Однако своей ужасной славой он был  обязан  не  грандиозности  своей,  не
удивительному  цвету  и  даже  не  изуродованной  нижней  челюсти,   а   той
беспримерной  расчетливой  злобе,  которую  он,  по  рассказам,  не  однажды
проявлял,  нападая  на  людей.  Особый  ужас   внушали   его   предательские
отступления. Ибо он имел обыкновение делать  вид  вначале,  будто  в  страхе
пытается  уйти  от  своих   ликующих   преследователей,   но   потом   вдруг
поворачивался и, устремляясь им навстречу, либо в щепы разносил гнавшийся за
ним вельбот, либо влек его, к ужасу команды, прямо навстречу кораблю.
   На его счету уже значилось несколько убийств. И хотя такие вещи,  как  ни
мало о них известно на берегу, в китобойном промысле довольно часты, в Белом
Ките тем не менее  видели  столько  адской  преднамеренной  свирепости,  что
всякую причиненную им смерть и  всяческое  увечье  считали  чем-то  большим,
нежели просто игрой неразумных сил.
   Судите  же,  в  какие  глубины  жгучей,  отчаянной  ярости  бросало   его
незадачливых преследователей, когда среди обломков  расщепленных  вельботов,
среди растерзанных  трупов  они  всплывали  из-под  белого  кипеня  ужасного
звериного гнева навстречу непереносимо безмятежному сиянию  солнца,  которое
по-прежнему с улыбкой светило вокруг, будто освещало рождение  младенца  или
свадебный пир.
   Один капитан, увидев вокруг себя обломки  всех  трех  своих  вельботов  и
быстрые водовороты, в которых крутились доски, весла и  люди,  этот  капитан
выхватил из кормы своей разбитой лодки  большой  нож  и  бросился  на  кита,
словно арканзасский дуэлянт на своего противника, в  слепой  ярости  пытаясь
шестидюймовым лезвием  достигнуть  непомерных  глубин  китовой  жизни.  Этим
капитаном был Ахав. И вот тогда-то молниеносным движением своей  серповидной
челюсти Моби Дик скосил у Ахава ногу,  словно  косарь  зеленую  травинку  на
лугу. Ни один турок в тюрбане, ни один наемный убийца венецианец или  малаец
не мог бы поразить его с такой очевидной  умышленной  жестокостью.  Едва  ли
можно сомневаться, что именно со времени этой свирепой схватки в душе  Ахава
росла безумная жажда отомстить киту, и она все больше  овладевала  им,  ибо,
погруженный в угрюмое неистовство, он постепенно стал видеть в Моби Дике  не
только причину своих телесных недугов, но также источник всех своих душевных
мук. Белый Кит плыл у него перед глазами  как  бредовое  воплощение  всякого
зла, какое снедает порой  душу  глубоко  чувствующего  человека,  покуда  не
оставит его с половиной сердца и половиной легкого  -  и  живи  как  хочешь.
Белый Кит был для него той темной неуловимой силой,  которая  существует  от
века, чьей власти даже в наши дни христиане уступают половину мира и которую
древние офиты на Востоке чтили в образе  дьявола;  Ахав  не  поклонялся  ей,
подобно им, но в безумии своем, придав  ей  облик  ненавистного  ему  Белого
Кита, он поднялся один, весь искалеченный, на борьбу с нею. Все, что туманит
разум и мучит, что подымает со дна муть вещей, все зловредные  истины,  все,
что рвет жилы и сушит мозг, вся подспудная чертовщина жизни и мысли,  -  все
зло в представлении безумного Ахава стало видимым и доступным  для  мести  в
облике Моби Дика. На белый горб кита обрушил он всю ярость,  всю  ненависть,
испытываемую родом человеческим со времен Адама; и бил  в  него  раскаленным
ядром своего сердца, словно грудь его была боевой мортирой.
   Трудно предположить, чтобы эта навязчивая идея возникла у него  вдруг,  в
один определенный момент, когда ему было нанесено физическое увечье.  Тогда,
бросившись  на  зверя  с  ножом  в  руке,  он  только  дал  выход   внезапно
вспыхнувшей,  жгучей  инстинктивной  ярости;   а   получив   тот   страшный,
растерзавший его удар, он не испытал, вероятно, ничего,  кроме  мучительного
физического  страдания.  Но  пока,  принужденный  из-за  этого  столкновения
повернуть домой, корабль огибал в разгар зимы угрюмый,  суровый  Патагонский
мыс, Ахав и его страдан