шприт, и все тут. Кашалот этот  не  мертв,
он просто не в духе, затосковал, может быть, захандрил и так разленился, что
мышцы его челюстей расслабли, и он плывет в этаком непристойном виде,  живой
упрек всему  китовому  племени,  которое,  со  своей  стороны,  клянет  его,
наверное, и призывает на него божий намордник.
   В большинстве случаев нижняя челюсть  кашалота  -  без  труда  отделяемая
опытным специалистом - поднимается на палубу, где из  нее  выдергивают  зубы
для пополнения запасов той твердой белой  китовой  кости,  из  какой  рыбаки
изготовляют всевозможные забавные предметы, включая трости, зонтовые ручки и
рукоятки хлыстов.
   Челюсть с трудом, с надсадой, точно якорь,  подымают  на  борт;  и  когда
приходит время - спустя несколько  дней  после  окончания  других  работ,  -
Квикег, Дэггу и Тэштиго, все трое искусные зубодеры,  принимаются  за  дело.
Квикег острой фленшерной лопатой надрезает десны; после этого челюсть крепят
за рамы, сверху подвешивают тали и при их помощи вытягивают  зуб  за  зубом,
как мичиганские быки выкорчевывают дубовые  пни  на  дикой  лесной  просеке.
Зубов обычно бывает сорок два, у старых  китов  они  часто  сточены,  но  не
затронуты гниением и не запломбированы на наш людской  манер.  В  довершение
всего самую челюсть распиливают на полосы, которые используются как стропила
при постройке домов.

   Глава LXXV

   ГОЛОВА НАСТОЯЩЕГО КИТА - СРАВНИТЕЛЬНОЕ ОПИСАНИЕ

   Теперь пересечем палубу и разглядим хорошенько голову настоящего кита.
   Если благородную голову кашалота справедливее всего по  общим  очертаниям
сравнить с римской военной колесницей (в особенности спереди,  где  она  так
плавно закруглена), то голова настоящего кита, грубо говоря,  напоминает  не
слишком-то изящный тупоносый башмак великана. Двести  лет  тому  назад  один
голландский путешественник писал, что она формой подобна  сапожной  колодке.
Только колодка эта настолько велика, что в башмак без  особого  труда  можно
упрятать знаменитую старушку из детской песенки со  всем  ее  многочисленным
потомством.
   Но вот вы подходите ближе к этой огромной голове, и очертания ее начинают
изменяться в зависимости от  того,  откуда  вы  на  нее  смотрите.  Если  вы
заберетесь на нее и будете смотреть вниз на два дыхательных отверстия, оба в
форме буквы f, то сама голова покажется вам гигантским  контрабасом,  а  два
дыхала - фигурными прорезями в деке. Если же вы попристальнее приглядитесь к
громоздкому гребневидному наросту на  самой  макушке  -  к  этому  зеленому,
облепленному полипами возвышению, которое  в  Гренландии  называют  "китовой
короной",  а  в  Южных  морях  -  "чепчиком  настоящего   кита",   если   вы
сосредоточите свое внимание на  этом  гребне,  тогда  голова  покажется  вам
стволом великого дуба с птичьим гнездом на развилке.  По  крайней  мере  при
виде всех этих живых рачков, гнездящихся в  "чепчике",  такое  сравнение  не
может не прийти вам в голову; если только мысли  ваши  не  отвлечены  другим
промысловым термином - "корона", который также применяется  для  обозначения
этого гребня; но в таком  случае  вам  захочется  представить  себе  морское
чудище коронованным царем океанов, чью зеленую диадему смастерили  для  него
искусные моллюски. Но если кит этот и царь, то облик у него довольно угрюмый
для коронованной особы. Вы только взгляните, какая у  него  отвислая  нижняя
губа! что за мрачная, брезгливая гримаса! гримаса в двадцать футов длиной на
пять футов ширины, по измерениям  корабельного  плотника;  гримаса,  которая
даст нам свыше 500 галлонов жира.
   До чего же все-таки жаль, что у бедняги настоящего кита  заячья  губа.  И
трещина в губе составляет целый  фут.  Наверное,  его  мамаша  в  интересном
положении плавала у Перуанского побережья и  видела,  как  от  землетрясения
треснул берег. Теперь, перешагнув эту губу, словно скользкий порог, заглянем
в пасть. Ей-богу, будь это  в  Макино,  я  поклялся  бы,  что  мы  попали  в
индейский вигвам. Святый боже! неужто этой самой дорогой и шел Иона? Потолок
футов в двенадцать высотой довольно круто уходит вверх, точно скат  крыши  с
настоящим острым коньком, а с ребристых, выгнутых, ворсистых сводов  свисают
вниз, точно ятаганы, штук по триста с каждой  стороны,  полосы  того  самого
китового уса, который  прикреплен  к  верхней  челюсти,  образуя  знаменитые
венецианские жалюзи, о чем и выше  велась  уже  мимоходом  речь.  Края  этих
пластин  уса  украшены  волосяной  бахромой,  через  которую  настоящий  кит
процеживает воду, улавливая из нее мелкую живность, когда он, разинув пасть,
проплывает по планктонному морю. Те занавеси  китового  уса,  что  находятся
посредине, часто имеют различные отметины, углубления и просветы, по которым
некоторые китобои умеют высчитывать возраст кита, подобно тому, как  возраст
дуба узнается по кольцам. И хотя правильность такого метода довольно  трудно
проверить, все-таки эта аналогия придает  ему  правдоподобие.  Однако,  если
признать указанный метод, придется допустить, что некоторые  настоящие  киты
достигают гораздо более почтенного возраста, чем представляется возможным  с
первого взгляда.
   По поводу  этих  занавесей  в  старинные  времена  царили  самые  нелепые
представления. У Парчесса  один  мореплаватель  называет  их  "бакенбардами,
растущими внутри китовой пасти"(1), другой называет их "свиной щетиной", а у
Хаклюйта некий старый джентльмен выражается  следующим  изысканным  образом:
"По обе стороны его верхней челюсти растет по  двести  пятьдесят  плавников,
которые висят у него над языком с обеих сторон".
   Как известно, именно эти самые "усы", "щетины", "плавники", "бакенбарды",
"занавеси", или как вам будет угодно, идут на изготовление корсетов и прочих
удушающих средств для наших дам. Однако тут  спрос  давно  пошел  на  убыль.
Золотые денечки китового уса кончились с царствованием королевы Анны,  когда
в такой моде были фижмы. Но подобно тому, как эти старинные  леди  превесело
порхали, зажатые, можно сказать,  в  китовой  пасти,  так  и  мы  сегодня  с
удивительной неустрашимостью прибегаем во время дождя к защите той же  самой
китовой пасти, ибо современный зонт - это шатер, растянутый  на  каркасе  из
китового уса.
   Но забудем на мгновение о занавесях и усах и,  стоя  в  пасти  настоящего
кита, еще раз оглядимся вокруг. Разве при виде этой  причудливой  колоннады,
обступившей вас со всех сторон, вам  не  кажется,  будто  вы  попали  внутрь
огромного гаарлемского органа и любуетесь  его  бесчисленными  трубами?  Под
ногами у вас мягчайший турецкий ковер - язык, как бы приклеенный к полу.  Он
очень нежный и жирный и легко  рвется  на  части,  когда  его  поднимают  на
палубу. Язык этот сейчас перед нами, и, прикидывая на глаз, я бы сказал, что
он шестибаррелевый; то есть даст после вытапливания шесть бочек жиру.
   Вы теперь уже, я надеюсь,  полностью  убедились  в  справедливости  моего
исходного утверждения о том, что головы кашалота  и  настоящего  кита  очень
сильно отличаются друг от друга. Подводя итоги, повторю:  голова  настоящего
кита не имеет огромного резервуара спермацета; не имеет
   ----------------------------(1) Кстати сказать, у  настоящего  кита  и  в
самом деле есть нечто вроде бакенбардов, вернее, усов,  которые  состоят  из
нескольких белых  волос,  разбросанных  по  верхнему  краю  нижней  челюсти.
Растительность эта придает  иногда  разбойничье  выражение  киту,  имеющему,
впрочем, весьма серьезный и важный облик - Примеч. автора.  костяных  зубов;
не имеет узкой вытянутой нижней челюсти, столь характерной для  кашалота.  С
другой стороны, у кашалота нет этих занавесей из китового уса; нет  огромной
нижней губы; и только какие-то зачатки языка. Кроме того, у настоящего  кита
имеются два наружных дыхательных отверстия, а у кашалота только одно.
   Взгляните же в последний раз на эти  величественные  крутоверхие  головы,
пока они еще лежат рядом; ибо одна из них скоро канет, безвестная, в морскую
глубь, и другая не замедлит последовать за ней.
   Замечаете, какое выражение у кашалотовой головы? То  самое  выражение,  с
которым он встретил свою смерть, только наиболее длинные борозды у  него  на
лбу как-то разгладились. Его широкое  чело  представляется  мне  исполненным
безмятежного спокойствия  прерий,  порожденного  философским  равнодушием  к
смерти. А теперь обратите внимание на  вторую  голову.  Видите,  как  твердо
поджата ее потрясающая нижняя  губа,  придавленная  по  воле  случая  бортом
корабля?  Не  говорит  ли  вся  эта  голова  о  величайшей   решимости   при
столкновении со смертью? Этот  настоящий  кит,  я  считаю,  был  стоиком,  а
кашалот - платоником, который в последние годы испытал влияние Спинозы.

   Глава LXXVI

   СТЕНОБИТНАЯ МАШИНА

   Прежде чем навсегда оставить голову  кашалота,  я  хотел  бы,  чтобы  вы,
просто как разумный физиолог-любитель, обратили внимание на ее  вид  спереди
во всей его сжатости и собранности. Я прошу вас рассмотреть ее теперь только
для того, чтобы вы составили себе правдивое и непреувеличенное мнение о  той
таранной силе, какая может быть в  ней  заключена.  Это  чрезвычайно  важно,
потому что вы либо сделаете для себя необходимые выводы, либо всегда  будете
испытывать недоверие к одной из самых жутких, но от этого  ничуть  не  менее
правдоподобных историй, какие только остались в памяти человечества.
   Вы  заметите,  что,  плывя,  кашалот  подставляет  воде  переднюю,  почти
совершенно  отвесную  плоскость  своей  головы;  заметите,  что  снизу   эта
плоскость сильно скошена назад и, отступя, образует углубление, куда как раз
приходится, захлопнувшись, узкая, словно бушприт, кашалотова нижняя челюсть;
заметите, что рот у него, таким образом, оказывается внизу головы, вроде как
если бы ваш рот был у вас под подбородком. Далее вы заметите, что нос у кита
вообще отсутствует, а то,  что  у  него  есть  вместо  носа  -  его  дыхало,
помещается, так сказать, на макушке, глаза же и уши размещены по  бокам  его
головы, на расстоянии, равном почти трети всей его длины,  от  его  передней
оконечности. Теперь уж вы сами, вероятно, видите, что передняя часть  головы
кашалота - это мертвая,  глухая  стена,  без  единого  органа,  без  единого
чувствительного выступа. Мало того,  вспомните,  что  лишь  в  самой  нижней
скошенной  части  голова  кашалота  имеет   какие-то   намеки   на   костные
образования; и только в двадцати футах от китового лба можно  найти  у  него
черепную коробку. Так что вся эта огромная бескостная масса напоминает куль,
набитый шерстью. И наконец, несмотря на то что содержимое  этого  куля,  как
вскоре будет показано, частью состоит из  самого  нежного  жира,  вы  должны
будете ознакомиться сейчас с природой того  вещества,  которое  несокрушимой
стеной окружает кладезь столь нежной утонченности. Несколько выше я описывал
слой сала, одевающий туловище кита, как  одевает  кожура  апельсин.  Так  же
обстоит дело и с его головой; с той  только  разницей,  что  на  голове  эта
обертка менее толста, зато настолько плотна, что в это трудно  поверить,  не
убедившись на опыте. Самый  твердый  и  закаленный  стальной  гарпун,  самая
острая острога, запущенные самой могучей  рукой,  бессильно  отскакивают  от
нее, будто кашалотова голова вымощена спереди лошадиными копытами. Вероятно,
она лишена какой бы то ни было чувствительности.
   Но это еще не все. Когда два  ост-индских  судна  столкнутся  случайно  в
переполненном порту, что предпринимают в таких  случаях  моряки?  Видя,  что
столкновение неизбежно, они спешат вывесить за борт не какие-нибудь  твердые
предметы, скажем, железные или деревянные. Нет,  они  подставляют  под  удар
большие круглые кули из прочных,  толстых  бычьих  шкур,  набитых  паклей  и
пробкой. И такие кранцы безболезненно принимают на себя натиск, от  которого
на кусочки разлетелись бы дубовые ваги и железные ломы. Подробность эта  уже
сама по себе достаточно освещает тот очевидный факт, о котором я веду  речь.
Но в  дополнение  к  ней  я  хотел  бы  высказать  следующее  предположение.
Поскольку у обыкновенных рыб имеются  так  называемые  плавательные  пузыри,
которые они по желанию могут расширять и сжимать; и  поскольку  у  кашалота,
как мне по крайней мере известно, такого приспособления нет; принимая  также
во  внимание  необъяснимую,  казалось  бы,  привычку  кашалотов  то  целиком
погружать голову в  воду,  то  выставлять  ее  высоко  наружу;  принимая  во
внимание ничем не затрудненную эластичность покрывающей его голову оболочки;
принимая во внимание весьма своеобразное внутреннее устройство его головы, -
позволю себе, как я уже говорил, высказать предположение,  что  таинственное
сотоподобное ячеистое  вещество,  находящееся  внутри,  имеет,  быть  может,
доселе  не  открытую  связь  с  наружным  воздухом,  благодаря  чему   может
подвергаться атмосферному сжатию и расширению. А  если  это  так,  сколь  же
необорима   сила,   которую   поддерживает   самая   неосязаемая   и   самая
могущественная из стихий!
   Теперь  вот  еще  что.   Стремя   вперед   эту   глухую,   непроницаемую,
непробиваемую  стену,  позади  которой  заключено  самое  плавучее  из  всех
веществ, движется за ней огромная живая  масса,  о  размерах  которой  можно
судить лишь по обхвату - как о вязанке дров,  и  в  то  же  время  вся  она,
подобно самой крошечной букашке, послушна единой воле. Так что,  когда  я  в
дальнейшем буду описывать небывалый норов и могучую силищу, таящуюся в  теле
этого гигантского зверя, когда я  стану  передавать  кое-какие  из  наименее
грандиозных  и   сокрушительных   его   подвигов,   то,   надеюсь,   отринув
недоверчивость невежд, вы окажетесь готовы слушать даже о том,  что  кашалот
взломал перешеек Дарьен, смешав воды Атлантики и Тихого океана, и  при  этом
даже бровью не поведете. Ибо если вы не  признаете  кита,  вы  останетесь  в
вопросах Истины всего лишь сентиментальным провинциалом.  Но  жгучую  Истину
могут выдержать лишь исполинские саламандры; на  что  ж  тогда  рассчитывать
бедным провинциалам? Помните, какая судьба  постигла  в  Саисе  слабодушного
юношу, отважившегося приподнять покрывало ужасной богини?

   Глава LXXVII

   БОЛЬШАЯ ГЕЙДЕЛЬБЕРГСКАЯ БОЧКА

   Теперь подошло время вычерпывать спермацет.  Но  для  того,  чтобы  вы  с
надлежащей  ясностью  поняли,  как  это  происходит,  вам  необходимо  иметь
кое-какое  представление  о  своеобразном  устройстве   того   удивительного
резервуара, где спермацет помещается.
   Если рассматривать голову кашалота как четырехгранную призму, то наискось
ее можно  разделить  на  два  плоских  клина(1),  из  которых  нижний  будет
представлять собой костное образование  -  черепную  коробку  и  челюсти,  а
верхний - жировую массу, совершенно лишенную  костей;  широкая  же  передняя
грань как раз и даст нам могучий и отвесный китовый лоб. Теперь  в  середине
лба горизонтально разделим верхний  клин  на  две  почти  совершенно  равные
части,  которые  и  без  нас  разделены  природой  при   помощи   внутренней
перегородки из толстого хряща.
   Нижняя из этих двух  частей,  называемая  "колодой",  представляет  собой
огромные  масляные  соты  примерно  в  десять  тысяч   ячеек,   образованных
переплетением плотных  и  эластичных  белых  волокон  и  пропитанных  жиром.
Верхняя часть, известная под названием "кузов", это не что иное, как большая
Гейдельбергская бочка кашалота. Спереди она украшена  какой-то  замысловатой
резьбой - на огромном нахмуренном кашалотовом челе можно видеть всевозможные
символические узоры. И как знаменитую бочку в Гейдельберге всегда  наполняли
лучшими винами Рейнской долины, так и эта "бочка"  кашалота  содержит  самый
драгоценный сорт  масляного  вина,  а  именно  знаменитый  спермацет  в  его
совершенно чистом, прозрачном и ароматном виде. И ни в  какой  другой  части
китовой туши это ценнейшее вещество без примесей  не  встречается.  В  живом
кашалоте оно находится в абсолютно жидком состоянии, но после  смерти  кита,
будучи  открыто  воздействию  воздуха,  начинает  быстро  густеть,   образуя
красивые кристаллические иглы, как  будто  первый  тонкий  ледок  затягивает
поверхность воды.  "Кузов"  большого  кашалота  дает  обычно  около  пятисот
галлонов спермацета, не считая того, что в силу неизбежных  обстоятельств  в
значительных    количествах    расплескивается,    проливается,    вытекает,
просачивается или иным путем безвозвратно теряется во время сложной  работы,
хотя при этом и стараются спасти что можно.
   Не  знаю,  какими  роскошными  тонкими  тканями  была  обтянута   изнутри
знаменитая бочка в Гейдельберге, знаю
   ------------------------(1)  Плоский  клин  -  не  Евклидов  термин.   Он
принадлежит исключительно морской математике. Определения ему, насколько мне
известно, ранее никто не давал. Плоский  клин  -  это  геометрическое  тело,
которое отличается от обычного клина тем, что вершину  его  образует  крутой
скос одной из граней, вместо равномерного схождения обеих. - Примеч. автора.
только, что по богатству своему они не могли бы пойти ни в какое сравнение с
той великолепной шелковистой  перламутровой  пленкой,  какой  подбит,  точно
королевская мантия, с внутренней стороны "кузов" кашалота.
   Гейдельбергская бочка кашалота занимает у него всю верхнюю  часть  головы
во всю ее  длину;  а  поскольку  -  как  упоминалось  уже  где-то  -  голова
составляет треть от общей длины животного, то, положив  эту  длину  футов  в
восемьдесят  для  кашалота  приличных  размеров,  мы  получим  бочку  больше
двадцати шести футов высотой, если ее подцепить и вертикально  поднимать  на
корабельный борт.
   В процессе отделения головы кашалота оператор орудует своим  инструментом
в непосредственной близости от того места, где позднее будет проложен ход  к
спермацетовым  залежам;  вот  почему  ему   следует   проявлять   величайшую
осторожность, чтобы из-за неловкого преждевременного удара не вторгнуться  в
святилище и не пролить  без  пользы  его  бесценное  содержимое.  Отделенная
голова поднимается из воды  отрезанным  концом  вверх  при  помощи  огромных
талей, чьи пеньковые петли свисают над бортом целым канатным лабиринтом.
   После всего, что было сейчас мною сказано, я попрошу вас уделить внимание
весьма удивительной и - в данном случае - едва не  завершившейся  трагически
процедуре откупоривания большой Гейдельбергской бочки кашалота.

   Глава LXXVIII

   ЦИСТЕРНЫ И ВЕДРА

   Проворный, как кошка, Тэштиго взбегает по вантам; как был, во весь  рост,
идет по нависшему грота-рею и останавливается  как  раз  над  вздернутой  за
бортом "бочкой". В руках у него легкая снасть, называемая горденем,  которая
состоит из веревки, пропущенной через одношкивный блок.  Подвесив  блок  под
грота-реем и надежно закрепив его, он вытравливает вниз один конец,  который
матросы на палубе ловят и натягивают изо всех сил. Тогда  по  другому  концу
индеец, словно с неба, спускается  на  руках  прямо  на  висящую  за  бортом
голову. Оттуда, все еще значительно  возвышаясь  над  остальной  командой  и
посылая товарищам бодрые возгласы, он кажется турецким муэдзином, с минарета
призывающим  правоверных  к  молитве.  Получив  снизу  на   веревке   острую
фленшерную  лопату  на  короткой  рукоятке,   он   принимается   старательно
нащупывать  подходящее  место  для  раскупорки  "бочки".  Делает  он  это  с
величайшей тщательностью, точно  ищет  клад  в  старинном  доме,  выстукивая
стены, чтобы обнаружить золото в кирпичной кладке. К тому времени, когда  он
завершил свои поиски, к  свободному  концу  горденя  привязывают  схваченное
железным обручем деревянное ведро,  совершенно  такое  же,  как  и  обычное,
которым достают воду из колодца; другой конец в это время  крепко  держат  у
противоположного борта несколько  бывалых  матросов.  Они  теперь  поднимают
ведро так, что индеец может его достать. И тот, налегая