рь до Барретта со вшей очевидностью дошло, что  жена
Дэйва  Лоуэлла   стала   свидетельницей   совершенного   им   только   что
преступления.
     - Пожалуйста... - с мольбой  во  взоре  произнес  он.  -  Пожалуйста,
выслушайте меня.
     Женщина издала сдавленный, гортанный  стон  и  повернулась  к  двери.
Насмерть испуганный Барретт вихрем взлетел по лестнице за нею. Он  схватил
ее, когда она трясущимися руками все  никак  не  могла  повернуть  дверную
ручку.
     - Не делайте этого! - воскликнул  он.  -  Выслушайте  меня!  Это  был
несчастный случай, чистая случайность...
     - Отпустите меня! - рыдал, воскликнула женщина. - Вы убили  его!  Это
вы убили Дэйва!
     - Нет! Это просто несчастный случай. Он сам упал на эту машину...
     Убитая горем, она безмолвно обмякла в его крепких руках. Теперь он  и
сам беспомощно застыл, лихорадочно думал, что же предпринять дальше.  Если
она видела, как все это происходило, ему полный конец. Впереди -  полиция,
следствие, обвинительное заключение, а затем...
     - Позвольте  объяснить,  -  произнес  он.  -  Дайте  мне  возможность
показать, как все это случилось. Пожалуйста!
     Она безучастно взглянула на Барретта.
     - Хорошо.
     Придерживая ее перед собой,  будто  она  была  каким-то  безжизненным
манекеном, он провел ее по лестнице до самого низа, подвел непосредственно
к все еще светящейся нитями накала ламп и трубок машине для  развоплощения
и сделал жест рукой в сторону платформы.
     - Он пытался объяснить мне принципы  работы  машины,  а  затем  вдруг
пересек голубой луч.
     Быстро, пока глаза ее были сосредоточены на  бледно-голубом  световом
пятне, которое покрывало платформу, он завел ее тонкие руки за спину.  Она
вскрикнула, внезапно  разгадав  его  истинные  намерения,  и  ее  мускулы,
казалось, вдруг налились неожиданной силой. Она вырвалась  из  его  цепких
рук и с пронзительным криком бросилась к дальней стене комнаты.
     - Нет, - произнес он, направляясь к ней. - Я не собирался сделать вам
ничего плохого. Я просто хотел показать вам...
     - Не подходите ко мне близко! - Она  оперлась  сзади  о  лабораторный
стол, стоявший у самой стенки,  и  стала  шарить  рукой  за  спиной  среди
различных деталей и инструментов. Через секунду у  нее  в  руке  оказались
ножницы с длинными лезвиями. Увидев, что Барретт надвигается на  нее,  она
выставила ножницы прямо перед собой.
     - Бы должны понять!  -  закричал  Барретт,  после  чего  стремительно
бросился к ней.
     Ножницы описали в  воздухе  короткую  дугу  снизу  вверх,  лезвия  их
устремились к животу Барретта, будто клюв какой-то злобной  хищной  птицы.
Он ощутил толчок в ткани его живота  и  на  какое-то  мгновение  ему  даже
показалось, что ничего не изменилось в его положении.
     Однако затем он увидел ужас на своем лице, мимолетно  отразившемся  в
металле ножниц, и только тогда понял, что ему нанесен смертельный удар.  С
осознанием этого тотчас пришла и боль. Шатаясь, он отпрянул  назад,  глаза
его выпучились. Он все еще никак не мог уразуметь, что рваная рана на  его
животе нанесена этой хрупкой молодой женщиной, обуянной страхом и  гневом.
Руки его сомкнулись над краями раны, но это  не  остановило  хлынувшую  из
раны кровь, которая мгновенно промочила насквозь его  одежду  и  выступила
наружу.
     Испытывая сонливость и отрешенность от всего, Барретт грузно упал  на
пол, ход мыслей его замедлился, они потеряли всякую связность. Он услышал,
как затихли где-то наверху женские шаги,  но  это  его  уже  нисколько  не
волновало. Раньше он никогда особенно не задумывался над таким  феноменом,
как  смерть.  Поэтому  теперь,  когда  такой  момент  наступил  и  в   его
собственной  жизни,  важность  его  показалась  ему  поначалу  уж  слишком
преувеличенной. Он обвел взглядом комнату, хотя  и  не  без  интереса,  но
весьма равнодушно, и  даже  слегла  улыбнулся,  увидев  голубое  свечение,
исходившее от машины, которая и  послужила  причиной  такого  неожиданного
завершения его собственного жизненного пути.
     И только спустя несколько томительных мгновений  ему  стало  страшно.
Так страшно, что все тело его яростно задрожало, абсолютно все - от  пяток
до макушки. Взгляд его уперся в быстро надвигающуюся на него  тьму,  и  он
ужаснулся  ее  приближением.  Он  ощутил,  как  по  всей  его  коже  стало
растекаться что-то холодное, как лед,  и  не  сразу  понял,  что  это  его
собственный пот.
     Его обуял страх! Ужасный, подлинный, всепронизывающий  страх!  Он  не
хотел умирать!
     Собрав в предсмертной агонии последние силы, он  пополз.  Он  волочил
себя по полу лаборатории и перемещал свое трепещущее от ужаса тело  только
с помощью рук, испытывая мучительнейшую боль.
     Затем последним рывком умирающего он бросил  себя  на  пучок  голубых
лучей.


     ...Он брел по лесу, в котором ветки деревьев были словно  обгоревшими
и начисто лишены листвы. Все вокруг было укутано густой дымкой,  и  ему  с
трудом удавалось различать фигуры людей, которые устало тащились перед ним
длинной цепочкой, передвигаясь очень медленно, едва волоча ноги.
     Он выронил какой-то предмет, что был у него в руке,  и  он  беззвучно
упал то ли в пыль, то ли в пепел. Кто-то сзади него крепко  выругался,  и,
обернувшись, он увидел лицо бородатого мужчины  в  металлическом  шлеме  с
заостренным козырьком. Красно-синяя  военная  форма  мужчины  пересекалась
двумя перекрещивающимися белыми полосами, в руке он  нес  мушкет.  Мужчина
произнес что-то на гортанном германском наречии,  и  Барретт  открыл  было
рот, но так ничего ему и не ответил.
     Он нагнулся и поднял свое собственное, выпавшее  из  рук,  оружие,  а
гессенские солдаты шли все дальше и дальше нестройной шеренгой мимо  него,
больше не удостаивая его взглядом.  "Это  случилось,  -  мелькнула  в  его
голове радостная мысль. - Я в прошлом - и я жив! Кто  бы  мог  поверить  в
такое!"
     Он, спотыкаясь, снова побрел по тропе, но к этому времени уже потерял
из виду последнего из шеренги гессенских наемников. Он окликнул их.
     Позади него раздался свист.
     Он рывком обернулся.
     С вершины дерева быстро соскальзывал мужчина в зеленой куртке. Из его
кепи франтовато торчало птичье перо. На  ремне,  опоясывавшем  его  талию,
покачивался топор, рука сжимала длинный охотничий нож.
     - Выслушайте меня! - вскричал Барретт.
     Но мужчина и не собирался  его  слушать.  С  проворством  пантеры  он
набросился на Барретта и крепко обхватил его  шею  левой  рукой.  Затем  в
воздухе мелькнула сталь ножа.
     - Нет! - завопил Барретт.
     Лезвие, точно настигнув свою цель, пронзило  ткани  тела  Барретта  в
средней части туловища к принесло с собою снова и боль, и  страх,  и  ужас
смерти...


     ...Ему было очень холодно.
     Над головой у него простирался безбрежный  купол  неба,  лютый  ветер
свирепо и безжалостно бил ему  в  обнаженную  грудь.  Он  поднял  взор  на
нагромождение кучевых облаков у себя  над  головой,  а  затем  взгляд  его
остановился  на  бесконечной  равнине,  испещренной  невысокими   пологими
холмами.
     Он  попытался  пошевелиться,  но  обнаружил,  что  руки  его   крепко
привязаны к столбу. Я жив, подумал он. Жив! Только вот где?
     Он повернулся вправо и  увидел  в  непосредственном  соседстве  нечто
такое, что повергло его в подлинный ужас. Еще один столб, с обвисшим телом
мужчины, привязанным к нему. Мужчина с жестоко избитым телом, из  которого
отовсюду сочилась кровь. Кровь ярко алела и на его синих брюках с  широкой
белой полосой.
     А чуть поодаль, тоже справа, еще одна фигура в такой же самой  жуткой
позе.
     - Где это я? - вскричал он.
     Ответом было только завывание ветра.
     А затем раздался гром. Но не над головой, а у земли, у самых его ног.
Рваные, пульсирующие звуки, от которых дрожала трава... Эти звуки с каждым
мгновеньем становились все громче и громче, пока  в  его  поле  зрения  не
попал и сам источник услышанного им чуть ранее грома.
     Эти жуткие звуки  исходили  от  сидевших  верхом  на  лошадях  людей,
неровной линией расположившихся впереди. На них была  какая-то  необычная,
странным образом разукрашенная одежда, столь же нелепо раскрашенными  были
их лица. Судя по беспорядочным и быстрым движениям  рук,  их  необузданная
дикость и яростный гнев были очевидны.
     Всадники быстро проскакали мимо мертвых тел своих пленников,  но  при
виде испуганных глаз Барретта и его корчащегося от боли  тела,  неожиданно
натянули узду своих лошадей.
     Первый из всадников  откинул  назад  убранную  перьями  густую  копну
длинных  волос  и  что-то  крикнул.  Один  из  молодых  индейских   воинов
рассмеялся и высоко поднял над головой копье.
     - Нет! - закричал барретт, как  будто  этот  крик  мог  приостановить
полет копья.
     Его острие со свистом вспороло кожу Барретта, разодрало ткани  живота
и вызвало в угасающем его сознании взрыв боли и страха.


     ...Он сидел и всматривался в игру пламени огромного кирпичного очага,
расслабленно откинувшись всем своим телом к  спинке  удобного  деревянного
кресла и вытянув перед собой ноги в высоких сапогах.
     Он глянул на  сверкающую  глянцем  кожу  своих  сапог  и  вздохнул  с
облегчением. Он все еще жив! Он не умер!
     Барретт внимательно осмотрел свой странный наряд, пытаясь установить,
к какой  исторической  эпохе  его  можно  было  бы  отнести.  Чуть  пониже
подбородка шею опоясывало  довольно  свободное  жабо,  вокруг  запястий  -
кружевные манжеты. Длинный ряд медных пуговиц простирался до самых колен.
     Он осторожно поднялся и обвел взглядом комнату. Все  в  ней  казалось
совершенно  чуждым,  будто  он  очутился  в  совсем  другой,   практически
незнакомой ему обстановке.
     - Ты что, не слышишь меня,  Маури  Скотт?  -  произнесший  эти  слова
говорил с каким-то  необычным  акцентом,  глотая  согласные  и  растягивая
гласные.
     Вокруг себя Барретт обнаружил столь же незнакомые, глядящие  на  него
лица, которые с нескрываемой жадностью изучали его и следили за каждым его
жестом. И хотя окружавшая его обстановка на первый взгляд казалась  вполне
мирной, а самой  атмосфере  вокруг  него  витала  какая-то  напряженность,
причем она явно касалась  непосредственно  его  самого.  Ом  посмотрел  на
обратившегося к нему юношу с горящими глазами и густыми черными  волосами.
Парень стоял в самом центре таверны, широко расставив крепкие ноги, и явно
жаждая услышать от него, Барретта, какой-то ответ.
     - Ну так скажи, приятель! Чего молчишь? Скажи же  что-нибудь  в  свою
защиту!
     Барретт глотнул слюну.
     - Я... я не знаю, о чем идет речь.
     Толпа вокруг него угрожающе зарычала.
     - Вот как? Ты не понимаешь, о чем это  я  говорю?  И  даже  знать  не
знаешь моей сестры, а? Но вот это, Маури Скотт, это ты поймешь наверняка.
     Юноша рванулся к нему, и Барретт взметнул вверх руку.
     - Нет! - закричал он. - Вы заблуждаетесь! Я на самом деле  совершенно
не знаком с вашей сестрой...
     - Гнусный лжец с черным сердцем!
     Огонь в очаге отразился от стали клинка в руке юноши, и острое лезвие
его глубоко воткнулось в живот Барретта.
     Он громко закричал. Все вокруг потускнело.


     ...Он снова был под укутанным облаками небом, но скрывавшееся за  ним
солнце все равно наполняло все его тело приятным теплом.  А  в  нескольких
метрах от  него,  выставив  вперед  огромный  продолговатый  щит,  кругами
передвигалась медленно раскачивающаяся коренастая темно-коричневая мужская
фигура. На голове мужчины был  шлем,  украшенный  султаном,  забрало  было
закрыто так, что нельзя было разобрать  черты  его  лица.  В  правой  руке
мужчины сверкал короткий меч.
     Барретт опустил взгляд на свое собственное тело. Теперь оно оказалось
крупным, очень мускулистым, большую  часть  туловища  прикрывала  короткая
туника. В правой  руке  у  него  была  стальная  сетка,  в  левой  руке  -
смертельно опасный трезубец.
     Он сделал шаг назад, дико озираясь по  сторонам,  догадался,  что  на
этот раз процесс развоплощения забросил его на арену Древнего Рима.
     Опустив оружие,  которое  держал  в  руках,  он  стал  отступать  под
натиском надвигавшегося на него кругами противника. Толпа так и взвыла  от
негодования, как испытывающий внезапное разочарование дикий зверь при виде
ускользающей добычи.
     Широкое лезвие меча его противника со свистом рассекло воздух.
     - Нет, пожалуйста, - простонал Барретт. - Вы же не понимаете...
     Темно-коричневая  фигура  подступилась  еще  ближе,  занеся  меч  над
головой.
     - Пожалуйста! Не надо... - Он поднял трезубец, пытаясь защититься, но
на него сверху обрушился могучий удар меча, и трезубец, вращаясь,  вылетел
из его рук. Толпа встретила это радостными  криками.  Теперь  зрелище  это
стало явно доставлять ей удовольствие. Затем меч еще раз, как смертоносный
молот, опустился на Барретта, плоская сторона его с силой ударила по  шее,
швырнув самого его на землю. Гладиатор не мешкая тотчас же пригвоздил  его
тело коленом, навалившись на него всем своим весом так, что едва не  вышиб
вон весь дух из него.
     Затем гладиатор поднялся. Взор его был устремлен  к  ложе,  где  весь
подался вперед ухмыляющийся  мужчина  с  ярко  вспыхнувшими  в  нетерпении
глазами.
     Барретт знал, что произойдет сейчас, каков будет  приговор:  короткое
движение   вниз   больших   пальцев   императора,   опускающееся    лезвие
гладиаторского меча, ужасный момент всеохватывающей боли, а затем  пустота
и страх...
     И еще Барретт теперь знал, что цикл  этот  будет  повторяться  вечно,
этот никогда  не  прекращающийся  ад  молниеносного  погружения  холодного
металла в его тело с неминуемым следствием - неизбывной чередой смертей.





                            Роберт СИЛВЕРБЕРГ

                              ПЛАМЯ И МОЛОТ




                                    1

     От одного из послушников Храма Солнц Рес  Дуайер  узнал,  что  палачи
Имперского Проконсула забрали  его  отца.  Это  произошло  как  раз  перед
заходом солнца, когда старик собирался идти в Храм. Рес не оставил  работы
в Храме и, стиснув зубы, продолжал выполнять свои обязанности: отцу бы  не
понравилось, если нормальный распорядок жизни в Храме был бы нарушен.
     Напрягая мускулы, Дуайер прикатил тележку с древней атомной пушкой на
стену Храма.  Там  он  направил  ее  ствол  на  усыпанное  звездами  небо.
Выступающий с края стены ствол выглядел угрожающе. Но никто на Элдрине  не
принимал пушку всерьез. Ее "воинственность" была только символической: она
не стреляла двенадцать столетий.  Однако  по  ритуалу  пушка  каждую  ночь
должна стоять на  стене  нацеленной  в  небо.  Совершив  этот  обряд,  Рес
повернулся к послушникам, следившим за ним, и резко спросил:
     - Мой отец вернулся?
     Один из послушников, облаченный  в  церемониальное  одеяние  зеленого
цвета, ответил:
     - Нет. Он все еще на допросе.
     Рес сердито постучал по холодному стволу орудия и посмотрел вверх, на
звездное небо Элдрина.
     - Они убьют его, - тихо сказал он. - Отец умрет  прежде,  чем  выдаст
секрет Молота. И тогда они придут за мной.
     "А я не знаю никакого секрета!" - добавил Рес про себя. И в этом была
ирония сложившегося положения. Молот - это миф,  родившийся  еще  в  седой
древности. Зачем он понадобился Империи?
     Рес вздохнул. Может быть, Империя забудет обо  всем  через  несколько
дней - обычно так и бывает. Да и вообще, здесь, на Элдрине, Империя  редко
тревожит их.
     Он нагнулся к прицелу пушки. Вот уже  восемь  лет  каждый  вечер  Рес
поднимает это орудие стволом в небо. А сейчас ему еще двадцать три.
     "Там, наверху, десять дредноутов имперского  флота.  Видишь  их?  Они
вынырнули из Скопления в четыре часа. А теперь смотри!"
     Его пальцы бегали по мертвой панели управления орудием.
     "Паф!  Паф!  Миллион  мегаватт  в  каждом   выстреле!   Смотри,   как
рассыпаются эти звездолеты! Смотри, как залпы пробивают защитные экраны!"
     Сухой голос позади него произнес:
     - Сейчас не время для игр, Рес Дуайер. Мы должны молиться  за  твоего
отца.
     Дуайер повернулся. Перед ним стоял Лугуар Хольсп, второй  после  отца
человек в Храме, своим ростом, шесть  футов  три  дюйма,  уступающий  лишь
самому Ресу. Хольсп был жилистым и внешне очень напоминал паука.
     Дуайер покраснел:
     - Простите, Лугуар, я хотел отвлечься, чтобы снять напряжение.
     Он  неловко  сошел  с  прицельной  площадки.   Казалось,   послушники
подсмеивались над ним.
     - Такое легкомыслие сейчас неуместно,  -  холодно  сказал  Лугуар.  -
Проходи внутрь. Нам нужно поговорить.
     Все началось семь недель назад на Дервоне, родной планете  Императора
Дервона XIV, столичной планете Галактической Империи.
     Дервон XIV был стариком. Пятьдесят  лет  он  правил  Империей  -  это
ужасно большой  срок  господства  над  тысячью  солнц  и  десятками  тысяч
обитаемых миров.
     Ему удалось так долго властвовать  благодаря  эффективному  механизму
правления, унаследованному от отца, Дервона XIII, суть которого состояла в
создании пирамидальной структуры подчинения: наверху находился  Император,
у него были два главных советника, каждый из них тоже имел двух советников
и те, в свою очередь, имели двух советников, и так далее.  Таким  образом,
на тридцатом или сороковом уровне структуры приказы  распространялись  уже
на миллиарды людей.
     С годами Дервон XIV превратился  в  усталого,  лысого  и  сморщенного
старика с постоянно слезящимися глазами. Он любил  одеваться  в  желтое  и
ежеминутно вздыхать. И им  полностью  владела  навязчивая  идея:  "Империя
должна быть сохранена". Эта идея интересовала и двух его советников: Варра
Сепиана, министра ближайших миров,  и  Коруна  Говлека,  министра  внешних
сношений.
     Сейчас с картой в руке к Дервону  XIV  подошел  Говлек  и  сообщил  о
волнениях вдоль внешних границ Империи.
     - Восстание, сир, - сказал он  и  принялся  ждать,  когда  старческие
глаза сфокусируются на нем.
     - Восстание? Где? -  встрепенулся  Дервон.  Лицо  старого  Императора
стало жестким, властным и более напряженным, он даже отложил  гироигрушку,
с которой играл.
     - В системе Элдрин, сир, в девятом секторе. Эта  система  состоит  из
семи миров, и все они обитаемы. Когда-то она была очень сильной.
     - Кажется, мне известна эта система, - произнес Император. - Так  что
там за восстание?
     - Оно началось на второй планете Дикран. На ней в основном занимаются
добычей  полезных  ископаемых.  Народ  там  упрямый  и  непримиримый.  Они
призывают к бунту против имперской администрации, к отказу платить  налоги
и даже, простите, убийству Императора!
     Дервон XIV вздохнул:
     - Они многого хотят.
     Старик снова взял гироигрушку и  завел  ее.  Она  крутилась,  сверкая
разноцветными вспыхивающими искрами. Корун Говлек терпеливо ждал.  Наконец
Император остановил игрушку и, подняв кристаллический кубик, который лежал
рядом, резко сказал:
     - Элдрин!
     Это был приказ. Кристалл мгновенно передал его в глубины дворца,  где
непрерывно и усердно работали хранители информации. Бюро  информации  было
мозгом Империи: здесь хранились сведения, позволяющие управлять  мирами  с
пятьюдесятью триллионами человек.
     Через несколько  мгновений  необходимые  данные  были  у  Императора.
Дервон XIV посмотрел на листы, появившиеся на столе, и стал читать,  часто
моргая глазами: "Элдрин - система из семи планет, присоединенная к Империи
в год 6723 после восьминедельной войны. Прежде была  независимой  и  имела
собственных вассалов. Численность населения  согласно  последней  переписи
года 7940 составляет шестнадцать  миллиардов  человек.  Главной  планетой,
Элдрином, с численностью населения четыре миллиарда  человек  в  настоящее
время управляют жрецы. Над  многими  религиозными  течениями  господствует
культ пок