пустя шесть недель он начал задавать  вопросы  о  внешнем  мире,  и  я
понял, что самая сложная часть нашего эксперимента только начинается.


   - Довольно скоро нам все же придется  предъявить  его  человечеству,  -
сказал Хоугланд. -  Меня  даже  удивляет,  что  нам  так  долго  удавалось
избежать огласки.
   Хоугланд подготовил грандиозный  план.  Задача  его  состояла  из  двух
частей: во-первых, познакомить Джанни с нашим миром, во-вторых, дать  миру
понять, что путешествия человека во времени (не каких-то там  лягушек  или
котят, перетаскиваемых из прошлого месяца в этот) стали,  наконец,  вполне
реальным   явлением.    Планировались    пресс-конференции,    выступления
сотрудников лаборатории, средств массовой информации, интервью  с  Джанни,
фестиваль музыки Перголези в Голливуд-Боул с  премьерой  симфонии  в  духе
Бетховена, которую Джанни обещал закончить к апрелю, и так  далее,  и  так
далее. Но  в  то  же  время  мы  задумали  для  Джанни  серию  поездок  по
Лос-Анджелесу  и  окрестностям  с  тем,  чтобы  постепенно  познакомить  с
обществом, в которое его перетянули, так сказать, без согласования  с  ним
самим. Медики подтвердили, что теперь контакт с микроорганизмами  двадцать
первого века ничем ему не угрожает. Но будет ли столь  же  безопасным  его
контакт с цивилизацией двадцать  первого  века?  Джанни  с  его  запертыми
окнами и закрытыми жалюзи, с  его  разумом  восемнадцатого  века,  целиком
поглощенным откровениями, которые вливали туда Бах, Моцарт, Бетховен,  как
он  воспримет  мир  космических  полетов,  слайс-притонов,   рок-форсажных
ансамблей и свободно-групповых браков, когда  не  сможет  больше  от  него
скрываться?
   - Оставьте все мне, - сказал Хоугланд.  -  Я  ведь  за  это  и  получаю
деньги, разве не так?
   Как-то в один из дней февраля, дождливый,  но  довольно  теплый,  мы  с
Сэмом и нашим главным  врачом  Неллой  Брандон  вывезли  Джанни  в  первую
поездку по новой для него реальности. Вниз  к  подножию  холма,  несколько
миль по бульвару Вентура, по шоссе до Топанги, затем  обратно  через  зону
оползней к тому месту, что раньше называлось Санта-Моникой,  и  оттуда  по
Уилширу  через  весь  центр  Лос-Анджелеса  -  добротная,   крепкая   доза
современности. На тот случай, если  Джанни  вдруг  начнет  чудить,  доктор
Брандон   захватила   с   собой   весь   свой   арсенал   снотворного    и
транквилизаторов. Но он перенес поездку совершенно нормально.
   Более того, он был в полном восторге от бесконечного кружения на машине
с обзором на все четыре стороны и буквально поедал  глазами  открывающиеся
виды. Я пытался представить себе Лос-Анджелес глазами человека, прожившего
всю жизнь среди красот архитектуры ренессанса и барокко, и, как ни  крути,
впечатление создавалось отвратительное. Но не для Джанни.
   - Прекрасно! - вздыхал он. - Удивительно! Чудесно! Восхитительно!
   Движение,  сами  многорядные  шоссе,  автоматические   кафе,   облезлые
пластиковые фасады, шрамы от большого пожара в Топанге, дома, свисающие на
тросах, суперлайнеры, время  от  времени  проплывающие  над  нами,  -  все
приводило его в восхищение.  Никаких  мрачных  старых  соборов,  площадей,
мраморных фонтанов - все здесь было больше, ярче, бросче,  чем  в  прежней
жизни, и все ему нравилось. Единственное, что вызвало у него смятение, это
пляж в Топанге. К тому времени, когда мы туда добрались, выглянуло солнце,
и соответственно на пляж высыпали любители позагорать.  У  Джанни  чуть  с
сердцем  плохо  не  стало  при   виде   восьми   тысяч   обнаженных   тел,
расположившихся на влажном песке.
   - Что это?  -  потребовал  он  объяснений.  -  Невольничий  рынок?  Или
владения вашего короля?
   - Давление подскочило,  -  тихо  произнесла  Нелла  Брандон,  следя  за
монитором на запястье. - Растет содержание адреналина. Успокоительного?
   Я покачал головой.
   - Рабство теперь запрещено, - разъяснил я Джанни. - И у нас нет короля.
Обычные граждане нашей страны иногда проводят так свое свободное время.
   - Nudo! Assolutamente nudo! [Голые! Абсолютно голые! (ит.)]
   - Мы давно уже перестали стыдиться своих  тел,  -  сказал  я.  -  Закон
разрешает нам ходить в подобных местах обнаженными.
   - Straordinariol Incredibile! [Невероятно! Уму непостижимо! (ит.)]
   Совершенно потрясенный, Джанни глядел, не  отрываясь.  Потом  взорвался
множеством  вопросов,  причем  сначала  на  итальянском,   поскольку   для
английского в  такой  ситуации  ему,  очевидно,  требовались  определенные
усилия. Разрешают ли мужья приходить сюда своим  женам?  Отцы  -  дочерям?
Бывают  ли  на  пляже  изнасилования?  Дуэли?  Если  тело  потеряло   свою
таинственность, как сохраняется влечение? И так далее... В конце концов  я
подал Нелле  сигнал,  и  она  ввела  ему  легкое  успокоительное.  Немного
поостыв, Джанни принялся переваривать идею массовой публичной  наготы  уже
более вдумчиво, но было совершенно очевидно, что  она  поразила  его  даже
больше, чем Бетховен.
   Мы дали ему понаблюдать за пляжем еще минут  десять,  но  когда  решили
возвращаться в машину, Джанни вдруг указал  на  пышную  брюнетку,  которая
прохаживалась вдоль оставленных приливом мелких лагун, и сказал:
   - Я хочу ее! Приведите!
   - Но, Джанни, мы не можем этого сделать!
   - Вы что думаете - я евнух? Вы думаете, я могу спокойно смотреть на все
эти обнаженные тела, думаете, я забыл, что такое женщина? - Джанни схватил
меня за руку. - Приведи мне ее!
   - Еще рано. Ты недостаточно окреп. И мы не  можем  просто  взять  ее  и
привести. Так сейчас не делают.
   - Но она ходит без одежды. Значит, она принадлежит любому.
   - Нет, - сказал я. - Ты по-прежнему ничего не понимаешь.
   По моему сигналу Нелла Брандон ввела ему еще одну дозу успокоительного,
и, когда машина наконец тронулась, Джанни притих. Вскоре  мы  оказались  у
барьера с ограничительным знаком в том  месте,  где  дорога  обрушилась  в
море, и пришлось делать  объезд  через  руины  Санта-Моники.  Я  рассказал
Джанни о землетрясении и оползне. Он ухмыльнулся.
   - А-а-а, il terremoto! [землетрясение  (ит.)]  Значит,  и  здесь  такое
бывает? Несколько  лет  назад  в  Неаполе  тоже  произошло  землетрясение.
Понятно? И после этого меня попросили написать Мессу Благодарения  за  то,
что не все оказалось разрушенным. Это  очень  знаменитая  месса  для  того
времени. Ты слышал ее? Нет? Надо послушать. - Он повернулся, схватил  меня
за руку и с волнением, еще более сильным, чем вызвала у него  брюнетка  на
пляже, произнес: - Я создам новую знаменитую мессу, да? Я снова буду очень
знаменит. И богат. Да? Я уже был знаменит, но потом меня забыли, и я умер,
а теперь я снова жив и снова стану знаменитым. И богатым. Да? Верно?
   Сэм Хоугланд взглянул на него и сказал:
   - Недели через две, Джанни, ты будешь  самым  знаменитым  человеком  на
Земле.
   Не задумываясь, он ткнул пальцем клавишу  радиоприемника.  Машина  была
прекрасно оборудована для воспроизведения рок-форсажа, и из многочисленных
динамиков тут же обрушились на нас знакомые  пульсирующие,  зудящие  звуки
"Мембраны" в исполнении "Уилкс Бут  Джон".  Инфразвук  передавался  просто
бесподобно. Едва только музыка накатила, Джанни выпрямился.
   - Что это? - потребовал он.
   - Рок-форсаж, - сказал Сэм. - "Уилкс Бут Джон".
   - Рок-форсаж? Мне это ничего не говорит. Это музыка? Какого времени?
   - Это современная музыка, - ответила Нелла Брандон.
   Когда мы проносились по Уилширу, Сэм подключил цвет и  огни.  В  машине
завибрировало, засверкало, зашкворчало. Снова Страна Чудес для Джанни.  Он
заморгал, прижал ладони к щекам, покачал головой.
   - Словно музыка из снов, - сказал он. - Композитор?.. Кто он?
   - Это не композитор, - ответил Сэм. - Группа. Они себя называют  "Уилкс
Бут Джон". Это не классика. Поп. Популярная музыка. Как  правило,  у  этой
музыки нет отдельного композитора.
   - Она сама себя сочиняет, эта музыка?
   - Нет, - сказал я. - Ее сочиняет вся группа. И сама ее исполняет.
   - Оркестр. Поп-музыка и оркестр сочинителей... - Вид у него стал совсем
потерянный, как в  момент  пробуждения,  когда  он,  голый  и  ослабевший,
оказался в клети "временного ковша". - Поп. Такая странная  музыка.  Такая
простая. Снова и снова  одно  и  то  же,  громко  и  бесформенно.  Но  мне
нравится... Кто слушает эту музыку? Imbecili? Infanti"?  [Недоумки?  Дети?
(ит.)]
   - Все, - сказал Сэм.


   Первая наша вылазка в  Лос-Анджелес  не  только  показала,  что  Джанни
вполне способен выдержать натиск современного мира, но и произвела  в  его
жизни довольно значительные изменения. Прежде всего, после  увиденного  на
пляже в Топанге его уже невозможно  было  удержать  в  рамках  сдержанного
образа жизни. Здоровье, сила и непреодолимое влечение Джанни к прекрасному
полу  (одно  из  старинных  биографических  исследований,  с   которым   я
ознакомился, приписывало слабое  здоровье  и  раннюю  кончину  композитора
именно его "пресловутому распутству") просто не оставляли нам  возможности
обращаться с ним и дальше как с пленником или обитателем зоопарка.  Вскоре
Сэм подговорил одну из своих секретарш составить Джанни компанию.
   Кроме того, Джанни впервые столкнулся с расколом между  классической  и
популярной музыкой,  с  огромной  модернистской  пропастью  между  высоким
искусством и низкопробным развлечением. Эта новая сторона  жизни  поначалу
здорово его озадачила.
   - Что такое "поп"? - спрашивал он. - Музыка крестьян?
   Но через какое-то  время  он  сумел  охватить  идею  простой  ритмичной
музыки,  которую  слушают  все,   в   отличие   от   "серьезной"   музыки,
принадлежащей элите и исполняемой только в официальной обстановке.
   - Но у моей музыки была мелодия! - протестовал  он.  -  Люди  могли  ее
просто насвистывать! Она принадлежала всем.
   Понимание того, что композиторы забросили мелодику и поставили  себя  в
недосягаемое для широкой публики положение, буквально  заворожило  его,  а
когда мы объяснили ему, что нечто подобное  произошло  и  во  всех  других
областях искусства, он с жалостью произнес:
   - Бедные безумные futuruomini [люди будущего (ит.)].
   Совершенно неожиданно он начал  превращаться  в  поклонника  и  знатока
форсажных групп. После того как  в  его  комнате  установили  внушительный
комплекс  аппаратуры,  они  с  Мелиссой  часами  пропадали  там,  впитывая
волновые формации, которыми окатывали их  "Ножницы",  "Сверхпена",  "Уилкс
Бут Джон" и другие первоклассные группы. Когда же я  спросил  Джанни,  как
продвигается его новая симфония, он посмотрел на меня очень странно.
   Одновременно  он  открывал  для  себя  и  другие  маленькие  дорожки  в
современную  жизнь.  Сэм  с  Мелиссой  провели   его   по   магазинам   на
Фигуэро-стрит, и Джанни сменил свою лабораторную одежду, в которой ходил с
самого  "воскрешения",  на  ацтекский  наряд  по  последнему  слову  моды.
Преждевременно поседевшие волосы он выкрасил в рыжий цвет. Приобрел  набор
ювелирных украшений, которые вспыхивали,  звякали,  жужжали  и  щелкали  в
зависимости от перемены настроения владельца. Короче, через несколько дней
Джанни превратился в обычного  молодого  жителя  Лос-Анджелеса,  изящного,
щеголеватого, модно одетого юношу, чей образ вполне естественно дополнялся
иностранным акцентом и экзотической грамматикой.
   - Сегодня мы с Мелиссой идем в "Квонч", - объявил Джанни.
   - Квонч?.. - пробормотал я в недоумении.
   - Это рок-форсажный зал, - объяснил Хоугланд. - В  Помоне.  Там  всегда
играют самые лучшие группы.
   - Но у нас на сегодня билеты в филармонию, - попытался возразить я.
   Джанни был неумолим.
   - "Квонч", - повторил он.
   И мы отправились в "Квонч". Джанни, Мелисса,  Сэм,  его  помешанная  на
слайсе подружка Орео и я. Джанни с Мелиссой хотели идти вдвоем, но этого я
допустить не мог, хотя чувствовал,  что  напоминаю  собой  сверхзаботливую
мамашу, чей сынок впервые оторвался от ее юбки.
   - Не будет сопровождающих - не будет "Квонча", - заявил я.
   "Квонч" оказался гигантских  размеров  куполом  на  одном  из  глубоких
подземных  уровней   Помоны.   Сцена   вращалась   на   антигравитационных
стабилизаторах,  потолок  едва  просматривался  за   тучами   астатических
динамиков, каждое сиденье было подключено к интенсификатору, а публика - в
основном подростки  лет  четырнадцати  -  до  потери  сознания  накачалась
слайсом. В тот вечер выступали "Воры", "Святые духи"  и  "Сверхпена".  Для
этого ли я вернул к жизни композитора "Стабат Матер" и "Служанки-госпожи",
потратив бесчисленные средства? Подростки визжали,  зал  заполнял  густой,
почти осязаемый, давящий звук, вспыхивали цвета,  пульсировал  свет,  люди
теряли разум. А посреди всего этого сумасшествия сидел  Джованни  Баттиста
Перголези (1710-1736),  выпускник  "Консерваторио  дей  Повери",  органист
королевской капеллы в Неаполе, руководитель капеллы у  принца  Стильяно  -
сидел подключенный, сияющий, в экстазе улетевший в какие-то высшие сферы.
   Несмотря на все это, "Квонч" не  показался  мне  опасным  местом,  и  в
следующий раз я отпустил Джанни с одной Мелиссой. И после того тоже. И мне
и ему эти его маленькие самостоятельные вылазки шли на  пользу.  Однако  я
начинал  беспокоиться.  Приближалось  время,  когда  мы  вынуждены   будем
объявить публике, что среди нас живет подлинный гений восемнадцатого века.
Но где его новые симфонии? Где божественные сонаты? Он не создавал  ничего
заметного, отдавая все больше и больше  времени  рок-форсажу.  Но  ведь  я
перенес его в наше время  отнюдь  не  для  того,  чтобы  он  стал  обычным
потребителем музыки из публики. Особенно из этой публики.
   - Успокойся, - говорил мне Сэм. - У  него  просто  очередная  фаза.  Он
ослеплен новизной всего, что его окружает, и, возможно,  в  первый  раз  в
жизни ему по-настоящему хорошо, весело и интересно. Но рано или поздно  он
вернется к творчеству. Никому  не  дано  выйти  из  характера  надолго,  и
настоящий Перголези возьмет верх.
   Потом Джанни исчез.
   Тревожный звонок раздался в три после полудня в ту сумасшедшую,  жаркую
субботу, когда задула "Санта-Ана" и разразился пожар  в  Туджунге.  Доктор
Брандон   отправилась   в   комнату   Джанни,   чтобы   провести   обычный
профилактический осмотр, но Джанни там не оказалось. Я мчался  через  весь
город от своего дома на побережье, буквально  рассекая  воздух.  Хоугланд,
пулей прилетевший из Санта-Барбары, уже сидел в лаборатории.
   - Я позвонил Мелиссе, - сказал он. - Его там нет. Но она высказала одно
предположение...
   - Выкладывай.
   - Последние несколько вечеров они бывали за кулисами. Джанни встречался
там с парнями из "Сверхпены" и еще какой-то группы. Мелисса думает, что он
сейчас где-нибудь с ними. Работает.
   - Если это так на самом деле, то слава богу. Но как мы его найдем?
   - Мелисса узнает адреса. Сделаем несколько  звонков...  Не  беспокойся,
Дейв.
   Легко сказать. Я представлял себе, что  его  захватили  ради  выкупа  и
держат в каком-нибудь гнусном подвале в восточной части Лос-Анджелеса, что
наглые здоровенные парни высылают мне  по  одному  в  день  его  пальцы  и
требуют выплаты пятидесяти миллионов... Эти ужасные полчаса я не мог найти
себе места, ходил по комнате и хватался за телефонную  трубку,  словно  за
волшебную палочку. Потом наконец нам сообщили, что его нашли с музыкантами
из "Святых духов" на студии в  Вест-Ковина.  Игнорируя  протесты  дорожных
патрулей,  мы  добрались  до  места,  наверно,  за  половину   допустимого
правилами времени.
   Студия напоминала "Квонч" в миниатюре: повсюду электроника и аппаратура
для форсажных эффектов. Джанни, потный, но с  блаженным  выражением  лица,
сидел  посреди  шестерых  практически  голых   парней   ужасающего   вида,
облепленных   считывающими    датчиками    и    увешанных    акустическими
инструментами. Сам он, впрочем, выглядел ничуть не лучше.
   - Эта музыка прекрасна, - вздохнул он, когда я оттащил его в сторону. -
Музыка моего второго рождения. Я люблю ее превыше всего.
   - Бах, - напомнил я. - Бетховен, Моцарт.
   - Это другое. Здесь чудо. Полный эффект, окружение, погло...
   -  Джанни,  никогда  больше  не  исчезай,  не  поставив  кого-нибудь  в
известность.
   - Ты испугался?
   - Мы вложили в тебя колоссальные средства. И нам не хотелось бы,  чтобы
с тобой что-то стряслось, или...
   - Разве я ребенок?
   - В этом городе полно опасностей, которые ты еще просто не в  состоянии
понять. Хочешь работать  с  этими  музыкантами,  работай.  Но  не  исчезай
бесследно. Понятно?
   Он кивнул, потом сказал:
   - С пресс-конференцией придется подождать.  Я  изучаю  эту  музыку.  И,
может быть,  в  следующем  месяце  буду  дебютировать.  Если  нам  удастся
заполучить место в хорошей программе "Квонча".
   - Вот значит, кем ты решил стать? Звездой рок-форсажа?
   - Музыка всегда музыка.
   - Но ты - Джованни Баттиста Перголези... - Тут  меня  охватило  ужасное
подозрение, и я скосил взгляд в  сторону  "Святых  духов".  -  Джанни,  ты
случайно не сказал им, кто ты...
   - Нет. Это пока тайна.
   - Слава богу. - Я  положил  руку  ему  на  плечо.  -  Ладно,  если  это
забавляет тебя, слушай, играй и делай, что хочешь. Но господь создал  тебя
для настоящей музыки.
   - Это и есть настоящая музыка.
   - Для сложной музыки. Серьезной музыки.
   - Я умирал с голода, сочиняя такую музыку.
   - Ты опередил свое время. Теперь тебе не придется голодать. Твою музыку
будет ждать огромная аудитория.
   - Да. Потому что я стану балаганным дивом.  А  через  два  месяца  меня
снова забудут. Нет, Дейв, grazie [спасибо  (ит.)].  Хватит  сонат,  хватит
кантат. Это не музыка вашего мира. Я хочу посвятить себя рок-форсажу.
   - Я запрещаю это, Джанни!
   Его глаза сверкнули, и я увидел за хрупкой, щегольской оболочкой что-то
стальное, непоколебимое.
   - Я не принадлежу вам, доктор Ливис.
   - Я дал тебе жизнь.
   - Как и мои родители. Но им я тоже не принадлежал.
   - Ладно, Джанни. Давай не будем  ссориться.  Я  только  прошу  тебя  не
поворачиваться спиной к своему таланту, не отвергать дар, которым наградил
тебя господь для...
   - Я ничего  не  отвергаю.  Просто  трансформирую.  -  Он  выпрямился  и
произнес прямо мне в лицо: - Оставьте  меня  в  покое.  Я  не  буду  вашим
придворным композитором. И не стану сочинять для  вас  мессы  и  симфонии.
Никому они сегодня не нужны, по крайней мере новые, а старые слушает  лишь
горстка людей. Для меня этого недостаточно. Я хочу славы, capisce? Я  хочу
стать богатым. Ты думал, я всю жизнь проживу  балаганным  чудом,  музейным
экспонатом? Или научусь писать  этот  шум,  который  называют  современной
классикой? Мне нужна слава. В книгах пишут, что я умер нищим  и  голодным.
Так вот, когда ты умрешь один раз нищим и голодным, когда поймешь, что это
такое, тогда приходи, и мы поговорим о сочинении кантат. Я никогда  больше
не буду бедным. - Он рассмеялся. - В следующем году, когда мир узнает  обо
мне, я соберу свою  собственную  рок-форсажную  группу.  Мы  будем  носить
парики, одежду восемнадцатого века и все такое.  Группа  будет  называться
"Перголези". Каково? Каково, Дейв?
   Джанни настоял на своем праве работать со  "Святыми  духами"  ежедневно
после полудня. О'кей. На рок-форсажные  концерты  он  ходил  почти  каждый
вечер. О'кей. Говорил, что выйдет в следующем месяце на сцену. Даже это  -
о'кей. Он забросил сочинительство и не слушал ничего,  кроме  рок-форсажа.
О'кей. У  него  просто  очередная  фаза,  сказал  Сэм.  О'кей.  Я  вам  не
принадлежу, сказал Джанни.
   О'кей. О'кей.
   Я позволил ему поступать, как он захочет. Спросил только, за  кого  его
принимают эти парни из рок-группы и  почему  они  взяли  его  к  себе  так
быстро.
   - Сказал им, что я просто богатый  итальянский  бездельник,  -  ответил
Джанни. -  Я  их  очаровал,  понятно?  Не  забывай,  я  привык  добиваться
расположения  королей,  принцев   и   кард