ть очень осторожным - их много, и общая забота о твоем душевном
равновесии может стать роковой. Они уже поняли, что ты обеспокоен, и Эллен
начала искать причину беспокойства. Прошлой ночью ты лежал в ее  объятиях,
и она умело,  исподволь  расспрашивала  тебя.  Ты  понял,  что  она  хочет
выяснить. Когда взошли луны, она предложила прогуляться  по  загону  среди
спящих поедателей. Ты отказался, но она понимает, что ты  связан  с  этими
существами.
   Ты сам тоже провел зондирование - кажется, умело. И знаешь:  поедателей
тебе не спасти. Непоправимое свершится. Повторяется 1876 год; вот  бизоны,
вот индейцы сиу,  и  они  должны  быть  уничтожены,  потому  что  строится
железная дорога. Если ты заговоришь здесь в открытую, твои друзья успокоят
тебя, утихомирят и обработают тебе память, потому что они не  видят  того,
что видишь ты. Если вернешься на Землю и начнешь протестовать,  над  тобой
посмеются и порекомендуют повторное восстановление. Ты  ничего  не  можешь
поделать. Ничего.
   Ты не можешь спасти, но, вероятно, можешь увековечить.
   Отправляйся в прерию. Поживи с поедателями; подружись с ними, изучи  их
уклад жизни. И все запиши, сделай полный отчет об их  культуре,  чтобы  не
исчезло хотя бы это. Ты знаком с техникой антропологических  исследований.
Сделай для поедателей то, что когда-то было сделано для твоего народа.


   Он подходит к Майклсону.
   - Можешь ты освободить меня на несколько недель?
   - Освободить, Том? Что ты имеешь в виду?
   - Мне нужно провести кое-какие исследования. Я хотел бы уйти с  базы  и
поработать с поедателями на природе.
   - Чем не устраивают тебя те, что в загоне?
   - Майк, это последняя возможность  поработать  с  ними  в  естественных
условиях. Я должен уйти.
   - Один или с Эллен?
   - Один.
   Майклсон неторопливо кивает.
   - Ладно, Том. Как знаешь. Иди. Я тебя не удерживаю.


   Я пляшу в прерии под золотисто-зеленым солнцем. Вокруг меня  собираются
поедатели. Я раздет;  моя  кожа  блестит  от  пота,  сердце  колотится.  Я
разговариваю с ними пляской, и они понимают меня.
   Понимают.
   У них есть язык, состоящий из мягких звуков. У них есть бог. Они  знают
любовь, благоговение и восторг. У них есть обряды. У них есть имена. У них
есть история. В этом я убежден.
   Я пляшу на густой траве.
   Как мне объясниться с ними? Ногами, руками,  тяжелым  дыханием,  потом.
Они собираются вокруг меня сотнями, тысячами, и я  пляшу.  Останавливаться
нельзя. Они теснятся  вокруг  и  издают  свои  звуки.  Я  -  потайной  ход
неизвестных сил. Видел бы меня сейчас  прадед!  Старик,  пьющий  на  своем
крыльце в Вайоминге огненную воду,  отравляющий  свой  мозг,  увидь  меня!
Увидь пляску Тома Две-Ленты! Я говорю с этими чужаками пляской под солнцем
совсем другого цвета. Я пляшу. Пляшу.
   - Слушайте, - говорю я им. - Я ваш друг;  мне,  только  мне  одному  вы
можете доверять. Доверьтесь, поговорите со мной,  просветите  меня.  Дайте
мне сберечь ваш уклад жизни, потому что близится уничтожение.
   Я пляшу, солнце поднимается, поедатели бормочут.
   У них есть вождь. Я приближаюсь к нему,  отступаю,  снова  приближаюсь,
кланяюсь, указываю на солнце, изображаю существо, живущее в этом  огненном
шаре, имитирую звуки этого народа, опускаюсь на колени, встаю, пляшу.  Том
Две-Ленты пляшет для вас.
   Я обретаю забытое мастерство своих предков.  И  чувствую,  как  в  меня
вливается сила. Я пляшу за Разветвленной рекой, как плясали мои предки  во
времена бизонов.
   Пляшу, и поедатели тоже начинают плясать. Медленно, робко они  движутся
ко мне и раскачиваются, поднимая то одну, то другую ногу.
   - Да, так, так! - кричу я. - Пляшите!
   Когда солнце достигает полуденной высоты, мы пляшем вместе.
   Взгляды их уже не обвиняют. Я вижу в них теплоту и родство. Я, пляшущий
с ними, - их брат, их краснокожий соплеменник. Поедатели  уже  не  кажутся
неуклюжими. В их движениях есть какая-то тяжеловесная грация. Они  пляшут.
Пляшут. Скачут вокруг меня. Ближе, ближе, ближе.
   Мы пляшем в священном безумии.
   Поедатели запевают невнятный гимн радости. Вытягивают  руки,  разжимают
коготки. Раскачиваются в унисон, левая нога вперед, правая, левая, правая.
Пляшите, братья, пляшите, пляшите, пляшите! Они жмутся ко  мне.  Плоть  их
дрожит, издавая нежный запах. Меня  мягко  подталкивают  туда,  где  трава
высока и нетронута. Продолжая плясать, мы  ищем  в  траве  оксигенаторы  и
находим целые гроздья,  поедатели  совершают  молитву  и  отделяют  своими
неловкими руками дыхательные органы от фотосинтезирующих стеблей. Растения
испускают струи кислорода. У меня кружится голова.  Я  смеюсь  и  напеваю.
Поедатели сдирают зубами кожуру с шаров  лимонного  цвета  и  с  черешков.
Протягивают сорванные шары мне. Я  понимаю,  что  это  религиозный  обряд.
Прими от нас, ешь с нами, примкни к нам. Это плоть, это кровь; прими, ешь,
примкни. Я кланяюсь и подношу ко рту шар, но не ем, а лишь сдираю  кожуру,
как они. Сок брызжет в рот, кислород вливается в  ноздри.  Поедатели  поют
осанну. Сейчас бы мне перья и полную раскраску моих предков, познакомиться
с их религией в реалиях той, что  должна  была  стать  моей.  Прими,  ешь,
примкни. Сок оксигенаторов струится в моих венах. Я обнимаю своих братьев.
Начинаю петь, и мой голос, едва  срываясь  с  уст,  превращается  в  арку,
сверкающую, как свежеобработанная сталь. Я пою тише, и арка превращается в
матовое серебро. Толпа поедателей смыкается.  Запах  их  тел  кажется  мне
огненно-красным. Их негромкие вскрики - клубами пара. Солнце очень жаркое,
его лучи  -  это  тончайший  свист  сморщенных  звуков,  близких  к  моему
слуховому пределу - плинк! плинк! плинк! Густая трава под ногами  напевает
низко и звучно, ветерок несет по прерии язычки пламени. Я поглощаю  второй
шар, затем третий. Мои братья кричат и смеются. Рассказывают мне  о  своих
богах - тепла, пищи, удовольствия, смерти, добра, зла.  Перечисляют  имена
своих царей. Знакомят со своими священными ритуалами. Запоминай, говорю  я
себе, все это безвозвратно исчезнет. И продолжаю плясать. Они тоже. Прими,
ешь, примкни. Они очень приветливы.
   Внезапно слышится гудение коптера.
   Он очень высоко. Я не могу разглядеть, кто в нем.
   - Нет! - кричу я. - Не рассеивайте здесь гранулы! Не  уничтожайте  этих
людей! Слушайте меня! Это Том Две-Ленты! Неужели вы  не  слышите?  Я  веду
здесь исследования! Вы не имеете права!..
   Мой голос создает спирали голубого мха, окаймленного красными  искрами.
Они поднимаются вверх и рассеиваются ветром.
   Я кричу, ору, рычу.  Пляшу  и  потрясаю  кулаками.  В  крыльях  коптера
открываются створки. Выдвигаются и  начинают  вращаться  блестящие  краны.
Гранулы нервного действия сыплются  дождем,  оставляя  в  небе  сверкающий
след. Шум коптера превращается в пушистый ковер, простертый до  горизонта,
и заглушает мой пронзительный голос.
   Поедатели рассыпаются в поисках гранул, роются в траве,  отыскивая  их.
Не переставая плясать, я бросаюсь к ним, выбиваю гранулы у них  из  рук  и
швыряю в ручей, стираю в порошок. Поедатели ворчат на меня, отворачиваются
и снова ищут гранулы.  Коптер  поворачивает  и  улетает,  оставляя  полосу
густого маслянистого звука. Мои братья жадно поедают гранулы.
   Помешать этому невозможно.
   Радость охватывает их,  они  валятся  и  лежат  неподвижно.  Нет-нет  у
кого-то  дернется  рука  или  нога.  Потом  прекращаются  и  подергивания.
Поедатели начинают растворяться. Тысячи  их  тают  в  прерии,  теряя  свои
сферические  формы,  расползаясь,  впитываясь  в   землю.   Связей   между
молекулами  больше  не  существует.  Это  сумерки  протоплазмы.  Поедатели
растекаются. Исчезают.
   Я бреду по прерии несколько часов.  То  вдыхаю  кислород,  то  ем  шары
лимонного цвета. Закат начинается звоном свинцовых  колокольчиков.  Черные
тучи  на  востоке  звучат  бронзовыми  трубами,  а   усиливающийся   ветер
представляет собой вихрь черной щетины. Наступает тишина. Спускается ночь.
Я пляшу. Я один.


   Коптер появляется снова, тебя находят, и ты не  сопротивляешься,  когда
тебя  втаскивают.  Испытывать  горечь  ты  не  в  состоянии.  Ты  спокойно
объясняешь, что сделал и узнал и  почему  нельзя  уничтожать  этих  людей.
Описываешь  растения,  которые  ел,  их  воздействие  на   твои   чувства,
рассказываешь о блаженном синтезе, текстуре ветра, звуках облаков и тембре
солнечного света. Тебе кивают, улыбаются, говорят,  чтобы  ты  успокоился,
что скоро все будет  хорошо,  и  прикасаются  к  предплечью  чем-то  таким
холодным, что голова кружится и гудит, деинтоксикант вливается в  вену,  и
вскоре восторг улетучивается, оставляя только изнеможение и горе.


   - Мы совершенно неисправимы, - говорит он. - Творим свои злодеяния и на
других планетах. Уничтожали армян, евреев, тасманцев, индейцев, уничтожали
каждого, кто стоял на пути, а  теперь  прилетаем  сюда  и  продолжаем  эти
проклятые убийства. Вас не было со мной. Вы не плясали с ними. Не  видели,
какая богатая, многослойная  культура  у  поедателей.  Взять  хотя  бы  их
племенную структуру. Она очень сложна: семь уровней  брачных  отношений  и
экзогамный фактор, требующий...
   - Том, дорогой,  никто  не  собирается  причинять  вред  поедателям,  -
ласково говорит Эллен.
   - А религия? - продолжает он. - Девять богов, каждый представляет  один
аспект единого бога.  Поедатели  поклоняются  добру  и  злу,  у  них  есть
теология. И мы, эмиссары бога зла...
   - Мы их не уничтожаем, - говорит Майклсон. - Как ты  не  поймешь,  Том?
Все это твоя фантазия. Ты был под воздействием транквилизаторов, но теперь
мы очищаем твой организм. Скоро будешь опять видеть все в реальном свете.
   - Фантазия? - говорит он с горечью.  -  Наркотический  бред?  Я  был  в
прерии и видел, как вы разбрасывали гранулы. Видел, как поедатели  умирали
и распадались. Мне это не пригрезилось.
   - Как нам убедить тебя? - серьезным тоном спрашивает Чанг.  -  Чему  ты
можешь поверить? Хочешь,  пролетим  вместе  над  страной  поедателей,  сам
увидишь - их миллионы.
   - А сколько миллионов уже уничтожено? - требовательно спрашивает он.
   Все убеждают его, что он ошибается. Эллен снова говорит,  что  никто  и
никогда не собирался причинять вреда поедателям.
   - Это научная экспедиция, Том. Мы _изучаем_ их. Причинять вред разумным
формам жизни - нарушение всех наших принципов.
   - Вы признаете, что они разумны?
   - Конечно. В этом никто не сомневался.
   - Тогда для чего разбрасывать гранулы? Для чего уничтожать поедателей?
   - Ничего подобного не было, Том, - говорит Эллен и  берет  его  руку  в
свои прохладные ладони. - Поверь нам. Поверь.
   - Если вам хочется убедить меня, - говорит он с горечью, - то  возьмите
машинку и обработайте мне память. Разуверить  меня  в  том,  что  я  видел
своими глазами, вам не удастся.
   - Ты же все время был под воздействием наркотика, - говорит Майклсон.
   - Я никогда не принимал наркотиков!  Кроме  того,  что  съел  во  время
пляски - а до этого видел, как массовое убийство  продолжалось  неделя  за
неделей. Скажите, это ретроактивный бред?
   - Нет, Том, - говорит Шварц. - Это  постоянный  бред.  Он  -  составная
часть  твоего  лечения,  восстановления   личности.   Ты   прилетел   сюда
запрограммированным на него.
   - Не может этого быть, - отвечает Том.
   Эллен целует его в горячий лоб.
   - Пойми, это сделано, чтобы примирить  тебя  с  человечеством.  Ты  был
ужасно возмущен изгнанием своего народа в девятнадцатом веке.  Ты  не  мог
простить индустриальному обществу изгнание сиу и был полон ненависти. Твой
врач решил,  что  если  ты  примешь  воображаемое  участие  в  современной
ликвидации, если увидишь в ней необходимую меру, то очистишься  от  своего
возмущения и сможешь занять место в обществе...
   Том отталкивает ее.
   - Не говори ерунды! Если бы ты имела представление о  восстановительной
терапии, то знала  бы,  что  ни  один  стоящий  врач  не  может  быть  так
ограничен. При восстановлении нет полной корреляции. Не прикасайся ко мне.
Оставь меня. Оставь!
   Он не даст им убедить себя, что  у  него  наркотический  бред.  Это  не
фантазия, говорит он, и не курс лечения. Поднимается и уходит.  За  ним  -
никого. Он садится в коптер и летит искать своих братьев.


   Я снова пляшу. Сегодня солнце намного жарче. Поедателей гораздо больше.
Сегодня я раскрашен и убран перьями. Мое тело блестит от  пота.  Поедатели
пляшут вместе со мной, охваченные таким неистовством, какого я  раньше  не
видел. Мы топчем ногами утрамбованную лужайку. Тянемся  руками  к  солнцу.
Поем, кричим, вопим. Мы будем плясать, пока не свалимся.
   Это не фантазия. Эти существа реальны, они разумны, они обречены. Я это
знаю.
   Мы пляшем. Пляшем, несмотря на обреченность.
   Появляется мой прадед и пляшет с нами.  Он  тоже  реален.  Нос  у  него
орлиный, а не плоский, как у меня, на голове большой убор из перьев, мышцы
под смуглой кожей напоминают канаты. Он поет, кричит, вопит.
   К нам присоединяются и другие мои предки.
   Мы едим оксигенаторы. Обнимаем поедателей. Мы все знаем, что такое быть
дичью.
   Облака издают музыку, ветер обретает  текстуру,  а  солнечное  тепло  -
цвет.
   Мы пляшем. Пляшем. Наши руки и ноги не знают усталости.
   Солнце разрастается,  заполняет  собой  все  небо,  и  я  уже  не  вижу
поедателей, вокруг только мои предки за много веков, тысячи блестящих тел,
тысячи орлиных носов, мы едим оксигенаторы, находим острые шипы и  вонзаем
себе в плоть, нежно пахнущая кровь течет и засыхает под лучами  солнца,  а
мы пляшем и пляшем, прерия представляет  собой  море  качающихся  головных
уборов,  океан  перьев,   мы   пляшем,   сердце   мое   грохочет,   колени
расслабляются, солнечный огонь заливает меня, я пляшу  и  падаю,  пляшу  и
падаю, падаю, падаю.


   Тебя снова находят и привозят обратно. Делают  холодный  укол  в  руку,
чтобы изгнать из крови кислородное опьянение, а потом  впрыскивают  что-то
успокаивающее. Ты неподвижен  и  очень  спокоен.  Эллен  целует  тебя,  ты
гладишь ее нежную кожу, потом и остальные  подходят  поговорить  с  тобой,
утешить тебя, но ты не слушаешь, потому что ищешь реальности. Это нелегкий
поиск. Словно бы  проваливаешься  через  множество  люков  в  поисках  той
единственной комнаты, где пол не на петлях. Все, что  происходит  на  этой
планете, - твое лечение, говоришь ты  себе,  оно  предназначено  примирить
озлобленного аборигена с завоеваниями белого человека; в  действительности
здесь никого не уничтожают. Ты отрицаешь это, проваливаешься и  понимаешь,
что это, должно быть, лечение твоих друзей; они несут  бремя  многовековой
вины и прилетели сюда избавиться от него, а твоя задача - взять на себя их
грехи и даровать прощение. Снова проваливаешься и понимаешь, что поедатели
просто животные, они угрожают  экологическому  равновесию  и  должны  быть
уничтожены;  их  культура  вымышлена  тобой,  это   просто   галлюцинация,
возбужденная давними воспоминаниями. Пытаешься отвергнуть свои  возражения
против этой необходимости, но проваливаешься снова, сознавая, что  никакой
ликвидации  нет,  она  существует  лишь  в  твоем  мозгу,  возбужденном  и
расстроенном  преступлением  против  твоих  предков,   приподнимаешься   и
садишься, хочешь  принести  извинения  своим  друзьям  -  ведь  ты  назвал
убийцами этих ни в чем не повинных ученых, и проваливаешься...




   Роберт Силверберг.
   Контракт

   -----------------------------------------------------------------------
   Robert Silverberg. Company Store (1958). Пер. - А.Лещинский.
   Авт.сб. "На дальних мирах". М., "Мир", 1990.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 27 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Колонист  Рой  Уингерт  трясущимися  руками  схватился  за  бластер   и
прицелился в скользких, похожих на червей тварей,  которые  ползали  между
его только что доставленными ящиками.
   "А говорили, планета необитаема, - мелькнуло у него. - Ну и ну!"
   Он нажал кнопку, и ударил фиолетовый сноп света. Донесся запах паленого
мяса. Уингерта передернуло, он  повернулся  спиной  к  месиву  и  как  раз
вовремя, потому что еще четыре червя подбирались к нему с тыла.
   Он спалил и этих. По левую сторону еще два заманчиво свисали с толстого
дерева. Уингерт вошел во вкус  и  их  также  угостил  лучом.  Полянка  уже
напоминала задворки скотобойни. По лицу Уингерта струился пот. При  мысли,
что он три года проторчит на Квеллаке и будет только  отбиваться  от  этих
червей-переростков, к горлу подступила тошнота и похолодела кожа.
   Еще два выползли из гнилого ствола возле ног. Без малого по шести футов
длиной, а зубы острые, как у пилы, и  поблескивают  на  ярком  квеллакском
солнышке. "Называется ничего страшного", - подумал Уингерт. Он перезарядил
бластер и изжарил новых посетителей.
   Шум за спиной заставил обернуться. Из леса на него скакало нечто весьма
похожее на огромную серую жабу футов восьми росту. Она состояла в основном
из пасти и вид имела изголодавшийся.
   Расправив плечи, Уингерт приготовился отразить новое покушение. Но едва
он коснулся кнопки бластера, как  заметил  краем  глаза  движение  справа.
Такое же страшилище неслось во весь дух с противоположной стороны.
   - Простите, сэр, -  раздался  вдруг  резкий,  трескучий  голос.  -  Вы,
кажется,  попали  в  серьезную  переделку.  Смею  ли  я   предложить   вам
воспользоваться  в  столь  чрезвычайных  обстоятельствах  этим   двуручным
карманным генератором силового поля? Его цена всего...
   Уингерт чуть не задохнулся.
   - К черту цену! Включай его - до жаб двадцать футов!
   - Сию минуту, сэр.
   Уингерт услыхал  щелчок,  и  тотчас  они  оказались  внутри  мерцающего
голубого пузыря. Две якобыжабы с  наскока  звучно  врезались  в  пузырь  и
отлетели назад.
   Уингерт устало опустился на один из ящиков.  Он  взмок  так,  что  хоть
выжимай.
   - Спасибо, - вымолвил он. - Ты спас мне жизнь.  А  вообще,  что  ты  за
птица и откуда взялся?
   - Позвольте представиться. Я XL-ad41, новая модель робота - специалиста
по розничной и оптовой торговле, изготовлен на  Денсоболе-2.  Прибыл  сюда
недавно и, увидев ваше бедственное положение...
   Теперь Уингерт заметил, что существо - на самом деле робот, похожий  на
человека, если не считать пары мощных колес вместо ног.
   - Погоди! Давай по порядку.
   Жабы, примостившиеся у границы силового поля,  пожирали  его  голодными
глазищами.
   - Чего ты, говоришь, новая модель?
   - Робота - специалиста по розничной и  оптовой  торговле.  Предназначен
для распространения в цивилизованных мирах галактики товаров и материалов,
изготовленных моим создателем - фирмой "Мастера Денсобола-2". -  Резиновые
губы  робота  растянулись  в  приторной  улыбке.   -   Я,   если   хотите,
механизированный коммивояжер. А вы случайно не с Терры?
   - Да, но...
   - Так я и думал. Я сопоставил ваш внешний вид  с  фенотипом  из  своего
информационного банка и пришел к выводу,  что  вы  земного  происхождения.
Подтверждение, данное вами, доставило мне истинное удовольствие.
   - Рад слышать. Денсобол-2 - это ведь в Магеллановых облаках? В  Большом
или Малом?
   - В  Малом.  Однако  меня  удивляет  одно  обстоятельство.  Вы  земного
происхождения, а почему-то никак не отреагировали на то, что я назвал себя
коммивояжером.
   Уингерт сдвинул брови.
   - А как я должен реагировать? Хлопать в ладоши и шевелить ушами?
   - Вы должны  реагировать  с  юмором.  Согласно  моим  данным  о  Терре,
упоминание о коммивояжере, как  правило,  подсознательно  ассоциируется  с
общеизвестным фольклорным пластом и приводит к  сознательному  комическому
эффекту.
   - Извини, не понял юмора, - хмыкнул Уингерт. -  Должно  быть,  меня  не
очень интересует Земля с  ее  шуточками.  Поэтому  я  и  обрубил  концы  -
завербовался в "Колонизацию планет".
   - Ах, да. Я как раз пришел к выводу, что о