мени, пока  мы
свободны... Нужно доверяться, быть открытыми..."
     "Все это неправда".
     "Нет. Только потому, что существует глупый обычай, когда двое  людей,
сведенных вместе Наездниками, должны избегать друг друга,  мы  не  обязаны
этому следовать. Хэлен, Хэлен".
     Что-то в моем тоне успокаивает ее. Она перестает  сопротивляться.  Ее
напряженное тело расслабляется. Она глядит мне в лицо, ее заплаканное лицо
проясняется, глаза темнеют.
     "Доверься мне", - говорю я, - "Верь мне, Хэлен!"
     Она колеблется. Потом улыбается.
     В это мгновенье я чувствую  холод  внутри  черепа  в  затылке.  Будто
стальная игла пронзает кость, мое тело деревенеет. Руки отпускают ее тело.
На  мгновенье  я  теряю  сознание,  а  когда  туман  рассеивается  -   все
изменилось.
     "Чарлз?", - говорит она. - "Чарлз?".
     Она засовывает кулачки в рот. Я поворачиваюсь и, не обращая  внимания
на нее, возвращаюсь в коктейль-бар. В  одной  из  передних  кабинок  сидит
молодой мужчина. Блестят его темные,  напомаженные  волосы.  Щеки  у  него
гладкие. Его взгляд встречается с моим.
     Я сажусь. Он заказывает выпивку. Мы не разговариваем.
     Моя рука падает на его кисть и остается  там.  Бармен,  обслуживающий
нас, неприязненно  морщится,  но  ничего  не  говорит.  Мы  выпиваем  свои
коктейли и ставим пустые стаканы.
     "Пошли", - говорит молодой человек.
     Я следую за ним.





                            Роберт СИЛВЕРБЕРГ

                               СМЕРТЬ ТРУСА




     - Ну-ка, повтори еще раз это слово!
     Дэйв Лоуэлл улыбнулся и поправил спадавшие на лоб волосы.
     - Развоплощение, - произнес он. - Я понимаю, это звучит странно, даже
нелепо, но просто не знаю, как иначе описать всю эту чертовщину.
     Барретт Маркс промолчал и продолжал сидеть, закинув ногу на  ногу,  в
гостиной Дэйва, и потягивать из своего фужера ледяное виски.  Несмотря  на
тепло  и  домашний  уют,  он  асе  равно  остро  ощущал  ни  на   миг   не
прекращающуюся холодную напряженность в своем отношении к  Дэйву.  Он  все
разглядывал на донышке фужера отражение спокойного, уверенного в себе лица
Дэйва и никак не мог до  конца  уяснить,  почему  один  вид  его  все  еще
продолжает возбуждать едкое беспокойство в его желудке. Прошло десять  лет
с тех пор, как он в последний раз встречался с ним, вместе работали  после
окончания  колледжа.  Однако  сейчас  он  сразу  ощутил,  насколько  легко
оказалось разворошить теплившийся в глубине его души прежний  огонь  среди
тлевших углей прошлого.
     - Это был мой самый нежно любимый проект с первого же дня после того,
как мы закончили учебу, - продолжал Дэйв. - Ты помнишь все те беседы,  что
мы вели между собой, наши рассуждения о возможности путешествия во времени
и о тех парадоксах, которые с этим связаны?
     - Да, разумеется, - спокойно произнес Барретт. - Эта тема всегда была
твоим любимым коньком, Дэйв.
     Его собеседник нахмурился, лицо его слегка перекосилось.
     - Еще бы! Послушай. Я все уши тебе прожужжал об этом  своем  дурацком
изобретении, а ты мне еще даже  и  слова  не  сказал  о  себе.  А  чем  ты
занимался все эти годы, Барретт?
     - О, похвастать особенно нечем.  -  Он  поставил  фужер  и  вынул  из
кармана пачку сигарет. Сигареты были изысканного, весьма  дорогого  сорта,
и, раскурив одну, он умышленно положил их из стол этикеткой вверх.
     - Я работал в  институте  Клифтона.  По  сути,  -  тут  он  элегантно
выдохнул  дым,  -  был  всего-навсего   заведующим   отделом   электронных
компонентов.
     - Ты не шутишь, это серьезно? Да ведь это потрясающе, Барретт!  -  он
перегнулся и слегка похлопал собеседника по колену, не заметив  при  этом,
что от этого его жеста лицо Барретта поморщилось.
     - Разумеется, - сказал  Барретт,  его  вытянутое  смуглое  лицо  едва
скрывало горечь, которую он испытывал, продолжал непринужденную беседу,  -
это ровным счетом ничего по сравнению с тем, чего достиг ты, Дэйв. Я  имею
в виду то, что ты сейчас - знаменитый ученый.
     Дэйв протестующе махнул рукой, это был очень знакомый Барретту  жест,
он хорошо помнил его и ненавидел. Вот  именно  таким  и  был  всегда  Дэйв
Лоуэлл - чопорный, тошнотворно-скромный, самоуверенный, не сомневающийся в
своих способностях. Все давалось ему слишком легко - у него был врожденный
талант  исследователя.  Он  был  как  бы  создан  для  решения  сложнейших
математических  задач  и  разработки  понятных  лишь  горстке  посвященных
гипотез. Он никогда не чувствовал  перед  ними  того  душевного  смятения,
которое испытывал он, Барретт, и прошедшие с тех пор десять лет, казалось,
ничуть его не изменили...
     - Ну, дружище, продолжай, - произнес Дэйв. -  Расскажи  мне  о  своей
работе. Неужели в ней так и не было ничего интересного?
     - Ровно ничего, что могло бы заинтересовать такой  крупный  ум,  каюк
твой. - Барретт заставил  себя  издать  сдержанный  смешок.  -  Я  сейчас,
пожалуй, один из тех,  кого  называют  "белыми  воротничками".  Тех,  кого
сейчас называют администраторами.
     - О, - в глазах Дэйва пропал блеск, и Барретт отметил  про  себя:  "Я
ненавижу тебя сильнее, чем когда-либо, Лоуэлл...".
     Дэйв снова наполнил бокал Барретта.
     - Как жаль, что нет дома Джанетт. Она бы запрыгала от радости, увидев
тебя. Я ей рассказывал, понимаешь, обо всем, что нас так сильно связывало.
     - Я догадываюсь, - сухо заметил Барретт. - Мне бы тоже очень хотелось
повидаться с нею.
     - Она  должна  вернуться  с  минуты  на  минуту.  Ты  ведь  прекрасно
понимаешь, что бывает с женщинами, когда они уходят пройтись по магазинам.
     - Понимаю, - отпив  немного,  произнес  Барретт.  -  Но  давай  лучше
поговорим о твоей машине, Дэйв. Все это звучит  просто  потрясающе.  Ты  в
состоянии утверждать, что в самом деле отправлял предметы в прошлое?
     - И да, и нет, - ответил Дэйв. - У меня ничего не получалось, когда я
пытался послать в прошлое какой-либо из неодушевленных предметов. Я именно
с этого начал свои попытки, но без малейшего успеха... Уже  подумал  было,
что вообще вся эта моя затея завершится полным провалом, пока по ошибке  в
главную камеру не попал мой кот Цицерон. Следующее, что до  меня  дошло  -
это фьють и его не стало!
     - Ты уверен в том, что он оказался в прошлом? Вернее, я бы так сказал
- у тебя есть достаточно веские основания, чтобы так смело утверждать это?
     - Никаких нет оснований. Вот, что самое худшее из  всего.  Он  просто
исчез, как тот знаменитый Чеширский Кот. Какие только картины не возникали
у меня в  голове  в  отношении  его  загадочного  появления  где-нибудь  в
прошлом, например, в Древнем Египте. Мне даже подумалось, что именно  этим
можно объяснить те божественные почести, которые воздавались  там  кошкам.
Огромное количество самых сумасбродных идей приходило  мне  в  голову.  Но
затем я стал более трезво рассуждать об этом, призвав  на  помощь  здравый
смысл. Я  перебрал  в  памяти  все,  что  обычно  говорило  о  парадоксах,
связанных с перемещением во времени, и рассудил, что все, что посещало мой
ум раньше, никак не может быть ответом на волновавший так меня вопрос.
     - Вот как? Тогда каков же ответ на самом деле?
     - Этого я и сам не знал до поры до времени, - сказал Дэйв и откинулся
к спинке кресла. Лицо его неожиданно помрачнело и стало сосредоточенным. -
Вернее, до прошлого месяца.
     - Что же особенного произошло в прошлом месяце?
     - Я испытал машину на себе.
     Барретт закурил  еще  одну  сигарету.  "Он  сделал  на  этом  миллион
долларов, - подумал он. - Он ковырялся у себя в подвале и  поднимается  из
него с игрушкой, с забавой, за которую его назовут гением...".
     - И что же тогда случилось? - в конце концов спросил он.
     - Вот в этом-то и самое наихудшее из всего этого. Я бы сказал даже  -
самое ужасное. Я переместился во времени в прошлое, это факт. Но только не
как Дэйв Лоуэлл - по крайней мере, не в теле Дэйва Лоуэлла. Первое, что  я
понял, это то, что стою посредине мощенной  булыжниками  улицы.  Прямо  на
меня мчится экипаж, запряженный четверкой лошадей. Я отскочил в сторону, и
какой-то мужчина в брюках до колен и напудренном парике подбежал ко мне  и
стал приговаривать:
     - Все в порядке, Ной? У тебя все в порядке?
     - Ной?
     - Таким оказалось у меня имя. Ной. Я очутился в Англии, в городке под
названием Хирфорд-Милл, и звали меня Ной  Бриджс.  Это  был  восемнадцатый
век.
     - Вот это да!
     - Клянусь, это правда. Мужчина помог мне добраться до того места, где
я, оказалось, жил. Когда я остался один, я внимательно посмотрел на себя в
зеркале.  Я  был  высоким,  весьма   нескладно   скроенным   джентльменом,
практически лысым, с таким печальным выражением лица, какое  бывает  разве
что у владельцев похоронных  контор.  Но  самым  нелепым  из  всего  этого
оказалось то, что на моей ноге...
     - Твоей ноге?
     - Да. На правом колене у меня был синяк размером с монету в  двадцать
пять центов. И именно в этом-то и заключалось самое странное, ибо всего за
десять минут до этого - в своей лаборатории внизу - я ударился нечаянно  о
стол и ушиб колено. Тогда я на это не обратил внимания - пока не обнаружил
синяк от ушиба на теле Ноя Бриджса.
     Барретт закурил  третью  подряд  сигарету,  теперь  рука  его  слегка
подрагивала.
     - И что же произошло потом?
     - Я понятия не имел, что и предпринять. Поверь мне, я был  прямо-таки
в состоянии паники. У меня даже малейшего  представления  не  было,  каким
образом я мог бы вернуться в настоящее. Я оставался  в  комнате,  которую,
как выяснилось, снял в некоем  подобии  гостиницы.  Практически  я  был  в
невменяемом состоянии. Затем я вышел на улицу, чтобы разузнать побольше об
этой своей новой жизни.
     На лбу у Дэйва выступил пот, он смахнул капли влаги рукавом рубахи.
     - Но такой возможности мне так и не представилось. Не успел  я  выйти
на улицу, как со мной случился приступ  головокружения.  Перед  глазами  у
меня  мелькали  звезды,  огненные  круги,  в  общем  все  то,  что  рисуют
карикатуристы в комиксах. А затем я очнулся...
     - Снова в лаборатории?
     - Нет! На рисовом поле, в какой-то  восточной  стране.  Не  спрашивай
меня, где: я до них пор этого не знаю. Это могло быть где угодно: в Китае,
в Японии, даже  в  России.  Я  оказался  в  теле  крестьянина,  заурядного
трудяги.  Я,  как  безумный,  метался  по  полю,  пока  меня  не   осенила
единственная здравая мысль. Взглянуть на свою ногу.
     - Ушиб!
     - Он был на своем месте, там,  где  ему  и  положено  было  быть.  На
колене. Это было единственной ниточкой, связывавшей  меня  с  реальностью.
Только она спасла от неминуемого безумия, так что, Барретт, помоги мне...
     - Послушай-ка, Дэйв. А не разыгрываешь ли ты меня сейчас каким-нибудь
образом?
     - Нет, я говорю совершенно серьезно. Так что помоги мне, Барретт. Эта
машина  -  она  развоплощала  меня,  помещая  мою  личность  в  пятнадцати
совершенно различных телах,  обитавших  в  прошлом.  Не  спрашивай,  каким
образом или почему - я не знаю этого! Я  знаю  только  то,  что  случилось
истинное чудо, когда эта... эта штуковина в конце концов отпустила меня, и
мне было разрешено вернуться назад, сюда, в наше время. Я не  в  состоянии
даже передать тебе, Барретт, сколько благодарственных молитв вознес  я  за
это чудо. Ты знаешь, я никогда не относился серьезно к религии, но, поверь
мне, - я пал ка колени и непрерывно повторял: "Спасибо тебе, Боже, спасибо
тебе".
     Барретт безмолвно созерцал растревоженное лицо Дэйва.
     - Только несколько дней тому  назад  я  наконец  выяснил,  что  стало
причиной этого чуда, - тихо произнес Дэйв. - Я был впервые  в  лаборатории
после  того,  как  все  это  случилось,  и  произвел  тщательную  проверку
оборудования.  И  обнаружил,  что  вышла  из  строя   одна   из   основных
электронно-лучевых трубок. По моим прикидкам, это произошло  примерно  как
раз в то время, когда я вернулся в нынешнюю реальность.  Если  бы  не  эта
неисправность трубки...
     - И что же станется теперь с этой твоей машиной развоплощения? Уж  не
собираешься ли ты разломать ее, превратив в груду металлолома?
     - Право, не знаю. - Дэйв вперился взором в пол, лоб его  избороздился
морщинами. - После того, как она такое со мной проделала, велико было  мое
искушение поступить именно так. Но как ученый  -  нет,  Барретт,  я  не  в
состоянии был позволить себе такое. Я заменил негодную  электронно-лучевую
трубку. Сейчас все оборудование в полной исправности. Я  намерен  передать
его Институту, и пусть его сотрудники сами решают, что с ним делать.
     Барретт поднялся, аккуратно расправил складки, образовавшиеся на  его
тщательно отутюженных брюках.
     - Вот как? И у тебя даже и намерений не было  продемонстрировать  мне
этот сооруженный тобою монстр?
     Дэйв рассмеялся.
     -  Ну,  если  ты  так  настаиваешь...  Но  ты  ведь   сам   прекрасно
представляешь, какой у тебя характер. Это адское нагромождение  сложнейшей
электронной аппаратуры. Стоит тебе хоть один раз увидеть, как  ты  надолго
сможешь потерять покой и сон.
     Лицо Барретта вспыхнуло.
     - О, я и не догадывался о такой своей слабинке. Тогда испытай меня.
     Они  спустились  в  лабораторию,  которая   размещалась   в   подвале
принадлежавшего Дэйву дома. Внутри ее  и  намека  не  было  на  стерильную
чистоту и порядок среди  беспорядочного  скопления  самого  разнообразного
оборудования, запрудившего все помещение. В ней ничего не  было  общего  с
безукоризненностью лабораторий, которыми заведовал Барретт Маркс. Губы его
искривились, он брезгливо вытер пыль с кончиков пальцев.
     - Вот это и есть мое творение, - добродушно произнес  Дэйв,  но  лицо
Барретта  теперь  стало  абсолютно  непроницаемым.  То,  что  он   увидел,
оказалось слишком сложным для его понимания, но он никогда и ни за что  не
согласился бы выказать охватившее  его  смущение  перед  Дэйвом  Лоуэллом.
Сейчас  он  внимательно  рассматривал  платформу   в   центральной   части
устройства.
     - Именно вот здесь я и стоял,  -  пояснил  Дэйв,  -  в  самом  центре
светового пятна, созданного этими  электронно-лучевыми  трубками.  Подожди
минуту. Я продемонстрирую тебе эту машину в действии.
     Барретт не спускал глаз с Дэйва, который прошел к одному из столов  и
запустил руку в стоявший на нем аквариум с затемненными стеклами. Вернулся
он с маленькой черепахой в руке. Голова и ноги  ее  выписывали  в  воздухе
беспорядочные движения, напоминавшие плавательные. Он  поместил  черепашку
на платформу своей машины и щелкнул выключателем. После этого произвел еще
ряд регулировок на пульте управления, и роговой панцирь  черепашки  залило
свечение.
     - Смотри внимательно, - произнес Дэйв.
     Черепашка исчезла.
     - Где же она? - выпучив глаза от изумления, воскликнул Барретт.
     - Я же говорил  тебе,  -  усмехнулся  Дэйв.  -  Где-то  в  прошлом  -
возможно, в  теле  какой-нибудь  самой  обыкновенной  черепахи,  жившей  в
пятнадцатом  веке.  Как  мне  кажется,  это  не  самая  худшая   для   нее
перспектива.
     Барретт покачал головой.
     - Чудо, - задумчиво произнес он. - В этом нет  никаких  сомнений.  Ты
сотворил чудо, Дэйв.
     - Может быть. Только я дал себе зарок больше не заниматься  подобными
чудесами. Пусть в Институте побалуются с этим некоторое время.  Пусть  его
сотрудники решают, что делать с этой машиной.
     Внезапно одна  шальная  мысль  с  такой  силой  потрясла  воображение
Барретта, что он все еще пытался осмыслить  ее,  когда  язык  _е_г_о_  уже
непроизвольно дал ей словесное оформление.
     - Дэйв! - с необыкновенной  горячностью  поспешил  произнести  он.  -
Отдай мне эту машину!
     - Что?
     - Ты не хочешь оставлять  ее  у  себя.  Для  тебя  она  всего-навсего
игрушка. Разве я не прав?
     - Ну, даже не знаю, что и  сказать,  Барретт.  Разумеется,  для  меня
работа над нею не является такой уж жизненно важной. Просто...
     - Тогда отдай ее мне! Позволь мне поработать с нею...  Возможно,  мне
удастся преодолеть затруднения, связанные с ее работой.  Может  быть,  мне
повезет внести в нее кое-какие усовершенствования...
     - Тебе? -  В  тоне  голоса  Дэйва  и  тени  не  было  неуважительного
отношения к прежнему  другу.  Его  вопросительная  интонация  скорее  была
констатирующего, не вызывающего сомнений свойства...
     - А почему бы и нет? - раздраженно произнес  Барретт.  -  Неужели  ты
абсолютно уверен в том, что я не в состоянии  этого  сделать?  Неужели  ты
полагаешь, что я круглый идиот?
     - Я этого совсем не говорил.
     - Тогда отдай мне эту машину! Дай мне возможность самому убедиться  в
том, что я в состоянии с нею сделать. Ты же знаешь,  Дэйв,  что  я  всегда
мечтал о чем-нибудь вроде этого. Всегда, всю свою жизнь. Об  одном,  очень
значительном научном проекте - одной, главной в своей жизни работе. Только
ты в состоянии понять это.
     - Разумеется, я все понимаю. Просто я считаю, что в Институте...
     - Институт - это кладбище идей! Им наплевать на все эти  возможности,
которыми хочу воспользоваться я. Я непременно сделаю из  этого  что-нибудь
значительное, Дэйв.  Вот  увидишь.  Что-нибудь  очень  важное.  Что-нибудь
грандиозное. - Его голос поднялся до крика.  -  Что-нибудь,  о  чем  будут
долго помнить!
     Прежде,   чем   ответить,   Дэйв   долго   вглядывался   в    ставшее
мертвенно-бледным лицо приятеля.  Лоб  его  покрылся  морщинами,  он  стал
растерянно покачивать головой.
     - Успокойся, Барретт. Извини меня, но ответ мой однозначен - нет.
     Он повернулся  в  сторону  лестницы,  и  явная  твердость  этого  его
намерения покинуть лабораторию  и  больше  не  возвращаться  к  этой  теме
распалила  Барретта  Маркса   в   еще   большей   мере,   чем   спокойное,
безмятежно-самодовольное выражение лица Дэйва. Пальцы его правой руки сами
согнулись в очевидном, рефлекторном стремлении  плотно  сомкнуться  вокруг
какого-нибудь оружия,  а  глаза  тут  же  и  нашли  таковое:  блестящий  с
хромированной поверхностью стальной прут,  валявшийся  на  покрытом  пылью
ящике для запасных частей. Он схватил его, прут прочертил в воздухе  яркую
параболу и обрушился прямо на правый висок Дэйва Лоуэлла.  Тот  безмолвно,
не испустив даже стона, свалился на пол.
     Барретт  уставился  на  дело  рук  своих  и  тут  же   стал   глубоко
раскаиваться в этом своем мимолетном импульсе. Ом склонился над  Дэйвом  и
стал бессвязно что-то произносить, пытаясь выразить охватившее его чувство
сожалении о совершенном и  желание  помириться.  Затем  он  увидел  кровь,
хлынувшую из глубокой треугольной раны на голове Дэйва, и понял, что  тому
уже никогда не услышать его мольбы о прощении.
     - О, Боже, Боже! - громко воскликнул он.
     Это непроизвольное обращение к Богу тотчас же  напомнило  ему  слова,
услышанные им от Дэйва, машину, центральный голубой луч, который  все  так
же продолжал играть на поверхности пустой платформы.
     Он обхватил тело Дэйва обеими руками и поволок его к  устройству  для
развоплощения. Сделать это было очень  нелегко.  Ушло  немало  будоражащих
нервы минут на то, чтобы поместить на платформу такого физически  крепкого
мужчину, каким был Дэйв Лоуэлл.
     Теперь его тело омывало бледно-голубое сияние. Кровь,  сочившаяся  из
раны, приобрела причудливый пурпурный оттенок.
     Затем Дэйв Лоуэлл исчез.


     На верхней площадке лестницы, что вела  в  подвал,  раздался  громкий
женский крик.
     Этот крик буквально пронзил Барретта, пригвоздил его к полу. Он  весь
скорчился от  охватившей  его  самой  настоящей  боли.  Затем  взгляд  его
проследовал  вверх  по   ступенькам   лестницы   и   обнаружил   невысокую
черноволосую женщину, в ужасе прикрывшую лицо руками. Огонь,  источавшийся
сквозь пальцы ее гневным взглядом, был  уничтожающим  в  своем  безмолвном
обвинении. Только тепе