икак не  повлиял.  И
тем  не  менее  Саймон  больше  не  ходил  на  расчистку.  Мастер  якобы
натаскивает его на принятие оперативных решений. Ну-ну.
   Врите дальше. Но сейчас объясните мне, что я должен передать Хунте.
   - Ты когда Саймона в группу вернешь? - спросил Зигмунд небрежно.
   - Никогда, - и  Мастер  улыбнулся  чудесной  своей  широкой  улыбкой.
Только глаза у него при этом стали  такие  злые,  что  Зигмунд  вскочил,
пробормотал: "Ну, я побежал, ладно? Нехорошо, там ребята  ждут..."  -  и
пулей вылетел из класса.
 
*** 
 
   Когда Гаршин окончил свой рассказ, за окном  стемнело,  а  в  комнате
было душно от табачного дыма. Таня сидела в кресле  с  ногами  и  грызла
ноготь. На Гаршина она не смотрела.
   Гаршин открыл  форточку  и  отпер  дверь.  Потом  вставил  в  розетку
телефонный шнур и в десятый раз включил чайник. Таня молчала.
   В общем и целом, гаршинский рассказ был логичен. Необычен - да, но не
более того. "Аномальному" журналисту приходится иметь дело  с  необычным
каждый день.
   Главное  -  уметь  понять,  где  кончается  шизофрения  и  начинается
действительно Чужое, Неведомое. Шизофрении в поведанной Гаршиным истории
не было ни на грош.
   Да, она изобиловала провалами и неясностями.  Сначала,  пока  Гаршина
отвлекали звонки и визитеры, Таня пыталась что-то домыслить сама  в  эти
паузы, но у нее мало что получалось. Потом  Гаршин  отключил  телефон  и
запер дверь. Вот  что  он  рассказал,  путаясь,  сбиваясь  и  откровенно
нервничая.
   Фотографер, которого Гаршин рассекречивать отказался и предложил "для
ясности" называть Ивановым, позвонил в три часа ночи.  Гаршин,  конечно,
звонку несказанно обрадовался, о чем  тут  же  и  заявил.  Но  Иванов  в
категорической форме попросил его заткнуться и слушать. Уже через минуту
Гаршин, у которого сна не осталось ни в одном глазу, прилепил  к  трубке
микрофон-присоску  и  нажал  кнопку   диктофона.   На   телефоне   стоял
многоцелевой ответчик, но он  звонко  щелкал  при  включении,  а  Гаршин
боялся, что Иванов ударится в панику.
   О черных "Рэйнджах" с двумя лишними  колесами  Иванов  прослышал  уже
давно.
   Поначалу интерес его был чисто обывательский -  он  видел  фотографию
такой машины в допотопном номере журнала "Англия"  и  воспылал  желанием
оценить диковинный аппарат наяву. Он даже навел справки, но единственный
удлиненный "Рэйндж", который удалось найти в  столице,  оказался  то  ли
десятой, то  ли  пятнадцатой  тачкой  в  "конюшне"  Гарика  А.  Акопяна,
владельца заводов, газет, пароходов. Ее знали все московские джиперы,  и
была  она  вся  такая  белая.  Иванов  машину  осмотрел,  восхитился   и
задумался: а что с нее толку? Три ведущих  моста  и  огромный  багажник.
Легендарный старый хлам. Пресловутые арабские шейхи перестали заказывать
трехмостовые "Рэйнджи", когда появился джип "Ламборгини"... В общем,  не
так уж интересно, как могло показаться. И вообще, на тот момент  Иванова
куда больше занимали таинственные исчезновения диггеров.  Большую  часть
рабочего  времени  он  проводил  в  канализационных  трубах  в   поисках
легендарной Большой Московской Черной Крысы. И когда  однажды  Иванов  и
его напарник, возвращаясь ночью на пропахшей дерьмом машине с очередного
подземного вояжа, вдруг увидели перед собой огромную черную  корму,  они
сначала просто опешили. А потом рискнули начать преследование. Тем более
что Крысу снять не удалось, а фотографии грязных диггеров,  ползущих  по
теплотрассе, спроса не находили.
   "Рэйндж" шел по улицам мощно, уверенно, все его сторонились,  и  чуть
погоня затянись, оторвался бы. Но вдруг черный монстр сбавил ход и  сдал
вправо с явным намерением причалить к обочине. Слева  как  раз  открылся
соблазнительный переулочек, и напарник Иванова мгновенно  туда  свернул.
Дело было на окраине,  за  полночь,  улицы  пустынны  и  едва  освещены.
Репортерская "Лада" встала между сугробов, не глуша, по доброй привычке,
мотора, и Иванов, схватив камеру, побежал на угол - снимать.
   Там его ждало горькое разочарование. "Рэйндж"  за  это  время  укатил
вперед метров на семьдесят. Иванов готов был выть от обиды  -  двигаться
по  улице  перебежками  на  глазах   таинственного   экипажа   странного
автомобиля ему не улыбалось. Тут двери "Рэйнджа"  раскрылись,  на  улицу
ступили люди, и вид  их  был  настолько  удивителен,  что  Иванов  пулей
метнулся назад, к своей машине. Рванул из кофра  здоровенный  "Никон"  с
телеобъективом и в три прыжка оказался вновь на углу.
   Дальше он ничего толком объяснить не мог и фактически пересказывал со
слов напарника. Гаршин этого человека не  знал,  но  с  Ивановым  обычно
работали  тертые  калачи,  выполнявшие  функции  водителя-телохранителя.
Отличный фотохудожник, Иванов был далеко  не  беден  и  мог  себе  такое
позволить. Две-три недели в месяц он занимался постановочными  съемками,
после работы "лечил застарелый  стресс",  и  ему  просто  необходим  был
кто-кто, чтобы отвезти домой расслабленное тело  и  центнер  аппаратуры.
Оставшееся время мэтр утолял детскую страсть к аномальным  съемкам,  где
тоже без водки не обходилось, да и по шее можно было  получить.  Короче,
не соскучишься. В итоге  каждый  новый  ивановский  напарник  постепенно
разлагался, привыкал к его  странной  тематике  и  даже  начинал  сносно
фотографировать.  Потом  у  него  появлялась  манера   в   кругу   семьи
разглагольствовать о полтергейстах и Большой Крысе,  и  через  некоторое
время он в глубоком смущении просил расчета.
   Последний напарник (допустим, Саня его зовут)  был  уже  явно  в  той
кондиции, когда переживания начальника воспринимаются как личные. Окинув
взглядом переулок,  Саня  решил,  что  машина  стоит  отлично,  вышел  и
бесшумно подкрался к Иванову, чуть забирая вправо, чтобы иметь свой угол
обзора.  Он  услышал,  как  начала  хлопать  шторка  ивановской  камеры,
прибавил шагу... и тут, по его словам, Иванов  вспыхнул.  Как  будто  на
него с улицы навели мощный  прожектор  с  очень  узким  лучом  странного
голубоватого оттенка. При этом волосы у Иванова буквально встали  дыбом.
Саня испытал нечто - "ну, как кулаком в  переносицу".  Из  глаз  у  него
брызнули слезы, но тут пламя исчезло и  оказалось,  что  Иванов  валится
навзничь, отлетая в сугроб, до которого  от  точки  съемки  было  верных
метра три. Тут  Саня  включился  в  игру.  Он  прыгнул  вперед,  схватил
бесчувственное тело и зашвырнул его на заднее сиденье. Камеру спасать не
пришлось - Иванов, хоть и явно в обмороке, держал  ее  мертвой  хваткой.
Саня прыгнул за руль и дал по газам. Вырулив из  сугроба,  он  глянул  в
зеркало и чуть не бросил управление. Там, в зеркале,  отражалось  такое,
перед чем померк даже ужасающий образ Большой Московской Черной Крысы.
   Машину уверенно догоняло чудовище. В тот момент Сане показалось,  что
это медведь, только почему-то серый. Чудовище неслось  галопом,  разевая
страшную клыкастую  пасть.  Оно  было  лохматое,  с  непомерно  широкими
плечами, но самое мучительное впечатление производили  его  глаза.  Саня
готов был поклясться, что глаза эти горели ярко-зеленым огнем, и зрачков
в них не было. Просто круглые зеленые фонари. Они гипнотизировали, от их
взгляда становились ватными мышцы, и Саня, мужик бывалый, ходивший и под
пулю, и под нож, почувствовал вдруг, что у него отваливается челюсть,  а
нога сползает с педали газа. Тут чудовище сместилось  влево,  заходя  со
стороны водителя, и бесконечно длинная секунда, в течение  которой  Саня
был слегка не в себе, кончилась. Человек утопил педаль до пола и  двинул
рулем вправо.
   Раздался удар, левое переднее окно рассыпалось в мелкое крошево, и  у
Сани над ухом лязгнули немыслимых размеров зубищи. Но машина уже набрала
скорость - вдогонку ей донесся оглушительный, совершенно  медвежий  рев.
Саня уходил от жуткого угла  переулками,  выжимая  из  машины  все,  что
можно, и  принципиально  не  глядя  назад.  Только  выскочив  на  хорошо
освещенный и не очень страшный проспект, он позволил себе бросить взгляд
в зеркало. Никого там, конечно, не было. Тогда он стер  со  щеки  теплую
липкую слюну чудовища и попытался  вытряхнуть  из-за  воротника  осколки
стекла. Потом вспомнил про Иванова и остановился.
   Иванов уже не был в шоке. Лицо его приобрело  нормальный  цвет,  руки
выпустили камеру, дышал он свободно и легко. Саня сунул ему  под  голову
свернутую куртку и принял единственно верное решение - как можно быстрее
ехать домой, к Иванову на квартиру. Туда,  где  лежит  большая  записная
книжка с телефонами журналистов. Если Иванов не очнется,  скажем,  через
час, Саня начнет обзванивать тех, чьи фамилии ему известны, и  звать  на
выручку. То, что везти Иванова  в  больницу  не  след,  Сане  подсказало
здоровое чутье отставного спецназовца. Пусть лучше дома полежит -  живее
будет. У самого Сани переносица уже не болела, но глаза отчаянно резало.
   Посреди мостовой красовался  настежь  открытый  канализационный  люк.
Саня не стал ждать, пока из него  покажется  Большая  Московская  Черная
Крыса, и рванул с места.
   Иванов на квартире проснулся. Двигался он с трудом, провал в  памяти,
характерный для обморока, у него тоже имелся, но  небольшой.  Во  всяком
случае,  то,  что  они  преследовали  черный  "Рэйндж",  Иванов  помнил.
Остальное он узнал из весьма эмоционального  рассказа  Сани,  и  тут  же
уковылял в проявочную. Как ни странно, пленка  засвечена  не  была.  Она
испытала какое-то воздействие - на всех отпечатках  получилась  "крупа".
Но только шестой кадр превратился  в  белое  пятно.  Видимо,  поразивший
Иванова импульс был очень  узко  направлен.  Впрочем,  что  это  был  за
импульс и был ли он вообще, Иванов не помнил.  Тут  ему  память  отшибло
начисто.  В  разговоре  с  Гаршиным  Иванов  свое  тогдашнее   состояние
определил как "утюгом по голове". Гаршин,  которого  утюгом  никогда  не
били, но однажды лупили кирпичом, посоветовал  Иванову  не  отчаиваться.
Гаршина состояние Иванова пока не очень интересовало. Его интересовали в
первую очередь снимки. Еще он хотел знать,  отчего  это  Иванов,  особым
патриотизмом никогда не  страдавший,  не  хочет  отдавать  фотографии  в
зарубежное агентство. "Не знаю,  -  сказал  Иванов.  -  Во-первых,  очко
играет. А во-вторых... опять-таки страшно. Тут просто торчат наружу  уши
нашего любимого государства, чтоб ему... Здесь  все  неспроста".  И  они
пришли к соглашению. Заключали его на эзоповом  языке,  но  поняли  друг
друга отлично.
   Известно, что в любой мало-мальски серьезной газете успешно  трудятся
на штатных должностях работники спецслужб. Обычно заведуют непрофильными
отделами,  иногда  замещают  главного   редактора   или   ответственного
секретаря.  И  уж  кому-кому,  а  Гаршину  досконально   известно,   что
"аномальная" журналистика с самого ее возникновения курируется  особенно
жестко. Если ивановские фотографии  пахнут  государственной  тайной,  то
продать их иностранцам - значит просто сунуть голову между наковальней и
молотом.  Самым  разумным  представлялось  для  начала  передать  снимки
признанному авторитету по ловле "летающих тарелок" Гаршину и  пусть  он,
авторитет, попробует опубликовать их. Если при прохождении снимков через
газету Гаршин обнаружит противодействие, все ясно. Если  снимки  у  него
бесследно исчезнут из запертого кабинета - еще  яснее.  Ну,  а  коли  их
попрут у Гаршина с квартиры, тогда Иванову просто надо  радоваться,  что
живым ноги унес.
   "Если же ничего подобного не случится, - рассудили они, - так  Иванов
потом себе еще наснимает". "Да я форменную охоту устрою на эти тачки!" -
горячился слабым голосом Иванов. Разумеется,  никакой  более  или  менее
правдоподобной версии о том, кто и почему в Иванова стрелял,  выработать
не  удалось.  Только  слегка  осмелевший  Саня  рискнул  взять  в   руки
фотографию и признал в чудовище московскую сторожевую  необычно  больших
размеров и нестандартной расцветки. Облегчению его не было границ. А вот
Иванов чувствовал себя все  более  и  более  неважно  и  насторожен  был
весьма. "Знаешь, что, - сказал он  Гаршину,  -  сделаем  так.  Сейчас  я
наклепаю отпечатков и попрошу Саню смотаться до вашей редакции.  Оставит
их у охраны, в конверте на твое имя. А  то  что-то  мне  неспокойно".  И
положил трубку. Гаршин остался сидеть у телефона  и  приходить  в  себя.
История действительно была из ряда вон. В душе Гаршин Иванова проклинал.
За фотографию "летающей тарелки" еще ни одного репортера не убили. А вот
за фото диковинного оружия шлепнуть могли вполне. Это тебе не  Крыса.  В
Крысу Гаршин, впрочем, не верил,  хотя  диггеры  исчезали  в  московских
подземельях большими группами, хорошо организованными и, судя по  всему,
даже вооруженными. Исчезали в  процессе  розыска  исчезнувших.  Черт  их
знает, куда они там деваются.
   -  Их  ест  Крыса,  -  глубокомысленно  сказала  Таня.  -  По  словам
очевидцев, она ужас какая большая и очень черная. Только вот очевидцы ее
толком не видели. Пугались и  убегали  раньше,  чем  она  приходила.  Ты
знаешь, что подземные экскурсии закрыты уже полгода? Скоро в  Москве  не
останется диггеров.  Все,  кто  не  испугался,  ищут  пропавших  и  тоже
пропадают. А остальные по домам сидят и в туалет боятся зайти...
   - Я думаю, - заметил Гаршин, - что от крысы отбиться можно.  Даже  от
большой и черной. Даже от Московской. Диггеры - не дети.  Здоровые  лбы,
нервы крепкие. Это в мое время они были сплошь  ненормальные  и  друг  с
другом воевали. Газовые атаки устраивали, минировали  проходы.  Боролись
за зоны влияния. Некоторые не выходили на поверхность месяцами.  Знаешь,
какие самые жуткие были у них рассказы? Что якобы существовал  отряд  по
уничтожению крыс-мутантов. Ну, а заодно - и диггеров.
   Этакие душегубы  в  серебристых  комбинезонах,  с  каким-то  безумным
оружием...
   Правда, огнестрельным все-таки.
   - А он действительно был, такой отряд?
   - Кто ж его знает... - скорчил гримасу Гаршин. - На заре перестройки,
когда любую туфту выдавали за сенсацию  века,  сняли  ребята  из  "ВИДа"
сюжет  про  диггеров-экстремальщиков,  сталкеров  так  называемых.  Тех,
которые уже совсем...
   Того. И в сюжете, я точно помню, было  интервью  с  людьми  из  этого
отряда. Якобы.
   Поди докажи, что мистификация. К тому же  в  начале  девяностых  кучу
спецслужб распустили или сократили. Не знаю я, Танюшка, был  он  или  не
был. Зато я теперь уверен,  что  есть  другой  отряд.  Тот,  на  который
напоролся Иванов...
   Придя на следующий день на работу,  Гаршин  взял  на  вахте  пакет  с
фотографиями, закрылся в кабинете и принялся их изучать. Впечатления  от
просмотра у него остались нехорошие. Одно дело когда слышишь, а другое -
когда  видишь.  Гаршин  решил  позвонить  Иванову,  чтобы  спросить,  не
переменил  ли  он,  выспавшись,  свое  мнение  о  том,  что   фотографии
публиковать стоит. Тем более качества  они  были  неважного.  Иванов  не
отзывался.
   Вечером Гаршин расшифровал запись телефонного  разговора.  Изложенная
на бумаге история выглядела захватывающе, но еще более жутко. Ивановский
телефон по-прежнему молчал.
   Гаршин  предпринял  осторожную  разведку  по  друзьям   и   коллегам.
Оказалось, что об Иванове никто толком ничего не знает. Поиск осложнялся
тем, что у Иванова не было семьи, с нынешней его пассией никто знаком не
был, а координат напарника-охранника не ведал и подавно. Все это  начало
Гаршина злить. Он резко поговорил с людьми из одного информ-агентства  и
нехорошо высказался  в  адрес  некоторых  коллег.  В  ответ  ему  дружно
отвечали, что с такой  высокомерной  заразой,  как  Иванов,  лишний  раз
общаться -  себя  не  уважать.  Никто  его  не  любит,  кроме  таких  же
стебанутых.
   Фотографии из гаршинского стола не  пропадали.  В  то  же  время  они
начали мешать основной  работе.  Просто  стояли  перед  глазами.  Иванов
отсутствовал четвертые сутки. Тогда Гаршин  решился  тряхнуть  стариной.
Разумеется, было уже поздно, но чем черт не шутит - Гаршин  поднял  базу
данных, вычислил адрес по номеру телефона и отправился к Иванову  домой.
Квартира на звонки в  дверь  не  реагировала.  А  вот  опрос  бабушек  у
подъезда дал неожиданный результат.  Оказывается,  под  утро  той  самой
беспокойной ночи к дому подъезжала "Скорая помощь", а с ней еще какая-то
машина.  Непорядок  засекла  бабушка  со   второго   этажа,   страдающая
бессонницей. Кого там грузили в "Скорую", она не  разглядела,  но  людей
вокруг суетилось  человек  пять.  А  утром,  рассаживаясь  во  дворе  на
скамеечке, бабушки обнаружили, что все они в наличии  -  значит,  увезли
кого-то из молодых. Особенно бабушек удивил приезд второй  машины.  Судя
по описанию, это точно был не джип - больше  всего  похоже  на  "Волгу".
Черная такая. Большая. Гаршин поблагодарил и ушел домой.
   Поужинал, лег на диван и  почувствовал,  что  мысль  об  исчезновении
Иванова гложет его все сильнее  -  как  будто  оставил  того  умирать  в
пустыне. Пусть не друг. Пусть зараза высокомерная. Но зато  -  такой  же
"стебанутый". Так он и мучился совестью.
   Пока не заснул.  А  проснувшись  -  в  сотый  раз  машинально  набрал
ивановский номер.
   - Слушаю вас, - отозвался слабый голос.
   - Ты куда пропал?! - заорал Гаршин. - Это  Гаршин  говорит!  Ты  куда
пропал, несчастный?! Я уже собирался шухер поднимать!
   - Никуда я не пропал... - вяло сказал Иванов. -  Дома  лежу.  Хреново
мне.
   - Да я тебе звонил каждый час! Каждые полчаса!
   - Не знаю... не слышал.
   У Гаршина нехорошо засосало под ложечкой.
   - Ладно,  -  сказал  он,  -  пусть  не  слышал.  Я  по  поводу  твоих
фотографий...
   - Каких? - уныло спросил Иванов. - С привидением?
   - Да с каким, мать его, привидением! С черным "Рэйнджем" и собакой!
   - Ты, вообще, кому звонишь? - поинтересовался Иванов. - Если мне,  то
я конкретно сейчас занимаюсь... Не скажу чем. А последнюю фотку  я  тебе
сдал с привидением.
   Белое такое... Скажи еще спасибо, что хоть это дал. Мне даже  за  эту
блевотину и то полштуки баксов предлагали в Ю-пи-ай.
   - Ну, это ты загнул  про  полштуки!  -  возразил  Гаршин  машинально,
чувствуя, как внутри все холодеет. - Цена этой,  как  ты  верно  сказал,
блевотине, полтинник максимум. И  ни  цента  больше.  А  чем  ты  сейчас
занимаешься, я в курсе. Сказать?
   - И скажи. Стой, давай так с тобой  сыграем:  если  ты  ошибешься,  я
молча кладу трубку, ладно? Очень меня обяжешь.
   - Ты диггерами занимался! - заорал Гаршин. - Ты  с  ними  ползал  под
землей где-то в Восточном округе! А потом случайно на улице  налетел  на
черный "Рэйндж Ровер" с шестью колесами!
   - Ну, тачка у меня цела... - протянул  задумчиво  Иванов.  -  Правда,
сука какая-то выбила стекло боковое, а так... Не понимаю тебя.
   - Слушай, - сказал Гаршин осторожно. - У  меня  к  тебе  дело.  Очень
серьезное. Не телефонный разговор. Можно я заеду? На полчаса, не больше.
Очень надо. Ты будешь доволен, я  буду  доволен,  все  будут  счастливы.
Очень большое дело.
   - Не знаю... - замялся Иванов. - Честно говоря, я себя так чувствую -
хоть в гроб. Отдаю концы.
   - Что болит? - спросил Гаршин дрожащим голосом.
   - Все, - мрачно ответил  Иванов.  -  Все  болит.  Приезжай,  оценишь.
Знаешь, ты действительно приезжай. Водки только купи по дороге...
   Выглядел Иванов действительно хуже некуда. По его словам, все эти дни
он провел дома, продукты ему носил Саня, который тоже что-то прихворнул,
но слегка. Болело у Иванова  действительно  все.  Точнее  -  не  столько
болело, сколько не хотело работать. "Желудок не варит, голова не  варит,
сердце тоже... не варит. Короче, я  допрыгался.  Это  СПИД,  старина..."
Лечился Иванов, по его словам, "народными средствами".  Как  большинство
людей-одиночек, привыкших рассчитывать только на себя, болеть он не умел
совершенно, а врачей боялся. Гаршин, который боялся не  всех  врачей,  а
только психиатров, тут же сел к телефону и