Жермо,  а
затем супруги получат благословение церкви от  епископа  в  Метце  или  от
приходского священника в Пасси. "Мы спасены! Но если бы  ты  знала,  какие
трудности  пришлось  преодолеть  и  сколько  славных  людей  я   встретил!
Нарушения установленных правил будут ничтожны, и нам выдадут  превосходное
свидетельство о браке". Разумеется, если бы она могла устроить так,  чтобы
бракосочетание произошло в Висбадене либо в Майнце, тайна  сохранилась  бы
еще лучше. Чего боится Эвелина? В ее письмах чувствуется какое-то  смутное
недовольство всеми его хлопотами. И от этого ему ужасно  грустно.  Неужели
ее беспокоит денежный  вопрос?  Да  стоит  ему  месяц  поработать,  и  все
уладится.
   Бальзак по-прежнему верит в будущее, но факты - упрямая вещь, и с  ними
трудно спорить. Книги его  не  закончены,  издатели  требуют  показать  им
рукописи, прежде чем оплатить их;  подрядчики  не  желают  ждать;  матушка
жалуется, а Сова вопит. Чтобы купить  дом,  пришлось  тронуть  "волчишкино
сокровище". А оно уже состояло только из акций  Северных  железных  дорог.
Если бы курс акций поднялся до тысячи франков, какое было бы  счастье?  Но
курс, наоборот, падает  с  дьявольским  постоянством,  он  уже  на  двести
франков ниже номинала, и Бальзак  не  хочет  продавать  акции  с  убытком.
Конечно, было бы лучше продать их по семьсот  пятьдесят  франков  и  снова
купить по шестьсот франков.  И  дело  тут  не  в  том,  что  "непогрешимый
провидец" ошибся, а просто Северные железные дороги, предприятие  само  по
себе превосходное, захвачены общим  экономическим  кризисом.  Люди  боятся
войны, боятся, что Луи-Филипп  умрет.  Бальзак  не  очень-то  любил  этого
короля, однако ж он полагает, что  для  финансовых  дел  в  стране  смерть
Луи-Филиппа была бы катастрофой. К тому  же  за  акции  еще  полностью  не
уплачено - остается еще внести 28000 франков или же продать их с  убытком.
Бальзак умоляет Эвелину помочь ему предотвратить удар, послав  необходимую
для взноса сумму. Она  довольно  грубо  отвечает,  что  ни  сейчас,  ни  в
дальнейшем это для нее невозможно. Как  же  быть?  Он  занимает  деньги  у
Ротшильда под залог акций! Жизнь печальна.
   Увы? Эвелина Ганская потеряла доверие к нему.  Она  пишет:  "Делай  что
угодно с теми деньгами, которые я тебе дала, милый  Норе,  но  не  разоряй
меня". Какая несправедливость! Он не видит оснований жалеть о какой-нибудь
из своих финансовых операция. "Брани меня, когда я виноват,  и  не  брани,
когда я поступаю хорошо".
   Но она только и  делает,  что  бранит  его.  Теперь  ее  страшит  мысль
вступить с ним в брак - все равно где, в Метце или  в  Майнце.  Она  хочет
отсрочить свадьбу по крайней мере на год. Виктора-Оноре она родит  втайне,
и в случае нужды родители признают его в брачном договоре своим  ребенком.
Какой удар! "Твое решение странным образом меняет мои планы.  Я  мечтал  о
счастье, а оно отдаляется по меньшей мере на год, а  то  и  на  пятнадцать
месяцев..." Отчего же принято это жестокое  решение?  Помимо  затруднений,
связанных с  законами,  с  семейными  и  светскими  связями,  Еве  страшно
соединить свою судьбу с судьбой человека, который считает себя воплощением
здравого смысла, но так часто кажется совсем лишенным его.  Разве  Бальзак
не сообщил ей в самый разгар своих финансовых бедствий, что  хочет  купить
за 24000  франков  прекраснейшую  коллекцию  книг  о  театре?  Выгоднейшее
приобретение, и оплатить  его  можно  с  рассрочкой  в  четыре  года,  что
составит всего лишь 6000 франков в год  -  сущий  пустяк.  Но  ведь  этого
пустяка у него нет. Когда он просит свою  "дорогую  графиню"  привезти  из
России для их  брачного  ложа  с  колонками  горностаевое  покрывало,  она
наотрез отказывает. Крупная  помещица  возмущена,  видя  такие  безумства.
"Знаешь, - пишет он ей, -  у  меня  скоро  будет  фонтан,  который  Бернар
Палисси сделал для Генриха II". А на кой черт  этот  музей?  -  спрашивает
Лиддида, То Екатерина Медичи, то Генрих II. К чему эти выдумки?
   Все как будто вступает в заговор против немедленного заключения  брака.
Пятого  октября  Бальзака  посещает  господин  Жермо,  префект  Метца,   и
старается доказать ему, что  бракосочетание,  совершенное  в  департаменте
Мозель, не удастся долго держать в  тайне.  Несомненно,  префект  настроен
дружески, но, как человек осторожный, вероятно, поразмыслил над  тем,  что
он и сам кое-чем рискует при этих нарушениях Гражданского кодекса. К  тому
же ввиду опасностей, грозивших украинскому поместью в том случае, если  бы
парь узнал  о  тайном  браке  его  подданной  с  иностранцем,  все  юристы
полагают, что лучше подождать, когда госпожа Ганская вернется в  Польшу  и
вступит во владение наследством, оставшимся после ее  покойного  мужа;  по
возвращении она сможет свободно заключить второй  брак.  Бальзак  в  конце
концов и сам с этим согласился: "Раз ты держишься такого мнения,  то  и  я
теперь так думаю".
   А у себя на родине она для упрощения дела пусть передаст свои земельные
владения Анне Мнишек.

   "Что касается меня, то я меньше всего на свете думаю об этих  землях...
Повторяю  тебе,  я  своими  собственными   трудами   составлю   состояние,
достаточное для нас обоих. В 1847 году  я  заработаю  сто  тысяч  франков,
написав  следующие  вещи:  во-первых,  окончание   "Вотрена";   во-вторых,
"Вандейцы";  в-третьих,   "Депутат   от   Арси";   в-четвертых,   "Солдаты
Республики" и, в-пятых, "Семья". "Человеческая комедия" будет  переиздана.
За шесть лет труда я сделаю столько же, сколько сделал в Пасси.  Это  даст
пятьсот тысяч франков".

   Однако ж надо было прервать на несколько дней этот грандиозный  труд  и
поехать в Висбаден, чтобы присутствовать в качестве свидетеля  на  свадьбе
Георга и  Анны.  Поездка  дала  ему  возможность  провести  во  Франкфурте
незабываемую ночь любви  с  "белоснежной  и  пышной  чаровницей".  Он  сам
составил сообщение о браке молодых Мнишеков и, вернувшись в  Париж,  отнес
его в "Мессаже" и в редакции пяти других газет.

   "Нам пишут из Висбадена.
   Сегодня,  13  октября,  в   католической   церкви   города   состоялось
бракосочетание одной из богатейших в  Российской  империи  невест  графини
Анны Ганской с представителем старинного  и  знаменитого  дома  Вандалиных
графом Георгом Мнишеком. В числе свидетелей был господин де Бальзак...
   По линии матери, урожденной графини  Ржевусской,  новобрачная  является
праправнучкой королевы Франции Марии Лещинской,  а  граф  Георг  Мнишек  -
правнуком  последнего  короля  Польши  и  прямым  потомком  знаменитой   и
несчастной  царицы  Марины  Мнишек,  жизнь  которой   описана   герцогиней
д'Абрантес".

   Эта  заметка,  весьма  лестная  для  самолюбия  одного  из   свидетелей
бракосочетания, рассердила сестру Ганской Алину Монюшко, когда  та  прочла
ее в Париже, и  вызвала  ироническую  отповедь  с  ее  стороны:  "Она  мне
сказала, что род ваш вымерший, разорившийся, пришедший в упадок и  т.д.  и
заметка не  соответствует  действительности...  Просто  ужасно,  как  твои
близкие походят на  моих..."  Эта  "снотворная  Алина"  все  допытывалась,
правда ли, что ее сестра собирается в  скором  времени  второй  раз  выйти
замуж. Бальзак осторожно ответил, что он очень  хотел  бы  этого,  но  что
ничего еще не решено, а впрочем, если бы  это  произошло,  то  его  личное
состояние, свободное от всяких долгов, составляло бы триста тысяч франков,
да сто тысяч в год он зарабатывает своим пером. На это  Алина,  помрачнев,
ответила с тяжким вздохом: "Так, значит, моя сестра сделала  бы  в  смысле
денег превосходную партию?" Настоящая сцена из  комедии.  Однако  "богатый
жених" ума не приложит, как и где ему достать денег,  чтобы  заплатить  за
особняк, за его ремонт, за мебель, за реставрацию резных панелей,  росписи
и обоев из тисненой  кожи.  А  курс  акций  Северных  железных  дорог  все
понижается!
   В небе, затянутом черными тучами, иной раз возникали просветы. Георг  и
Анна писали Бальзаку письма, и их счастье умиляло его.

   Графу и графине Мнишек. 23 октября 1846 года:
   "Мои  чудесные,   прелестные,   миленькие,   дорогие   мои   влюбленные
акробатики, папаша Бильбоке подает в отставку: ведь Гренгале подрос, да  и
Зефирина стала самостоятельной  особой.  В  пьесе  она  выходит  замуж  за
отвратительного Дюканталя; но мы все это переменили, как  говорит  Мольер.
Зефирина обрела счастье с Гренгале, с Гренгале сфинксокрылым - чешуекрылым
- жесткокрылым - допотопным, но надеюсь, не ископаемым...
   Хочу сказать вам, как меня  трогает  свидетельство  дружеской  приязни,
которым служит ваше письмо, ибо оно написано в ту пору, когда у двух таких
очаровательных супругов, как вы, недостает времени и для самих себя..."

   Еще один луч солнца: Ротшильд дал взаймы восемнадцать тысяч франков для
уплаты за дом. И наконец  (а  это  самое  главное),  Бальзак  снова  может
работать на полную мощность.  Романы  "Кузина  Бетта"  и  "Два  музыканта"
продвигаются быстро, а за ними последуют "Крестьяне"  и  "Мелкие  буржуа".
Силы  ему  придает  радостная  надежда,  что  скоро  он   расквитается   с
кредиторами, заплатит за дом и "спасет кассу". Но какой это адский труд!

   "Ах, мой волчишка, ты не знаешь, что значит сочинять книгу  за  книгой!
Хорошо читать их, если они хороши, но написать восемь книг  подряд  -  это
труднее, чем выиграть сражение под Йеной!.. Помолись за меня Господу Богу,
попроси, чтобы всегда у меня на кончике пера  были  мысли,  как  постоянно
будут на нем чернила. А ведь мне  нужны  не  только  мысли,  нужен  еще  и
стиль!.."

   Будут у него и мысли, и стиль. Массовое издание "Человеческой  комедии"
поможет ему вновь завоевать публику.  Он  испытывает  подъем,  оттого  что
"Судебное следствие" имеет успех. Подул попутный ветер. А тут  еще  начала
печататься   фельетонами   "Кузина   Бетта",   и   раздаются   единодушные
восторженные крики: "Вот шедевр!" Бальзак и сам удивлен: "Я  и  не  думал,
что "Кузина Бетта" так получится. Ты увидишь там сцены,  лучше  которых  я
еще не создавал за всю свою  литературную  деятельность...  Впечатление  у
публики огромное - в мою пользу. Я победил!.."
   Теперь все пойдет  прекрасно.  Волчок  и  волчишка  будут  счастливы  и
богаты. "О, 1847 год будет потрясающим!"  Уже  несколько  месяцев  Бальзак
поглощен исправлениями и переделками "Человеческой комедии". Теперь, когда
он может посвятить творчеству все свое время, он напишет за  год  двадцать
романов и три-четыре театральные пьесы.
   И вдруг грянул гром! Эвелина  тяжело  заболела  и  слегла  в  Дрездене.
Доктора предписали ей лежать неподвижно, если она хочет сохранить ребенка.
Бальзак в ужасе бежит к доктору Наккару.  Тот  успокаивает  его.  Конечно,
госпожа Ганская напрасно тронулась  в  путь  до  истечения  пятого  месяца
беременности. Но все  еще  может  обойтись.  Увы,  не  обошлось.  Ребенок,
родившийся  до  срока,  тотчас  умер.  Бальзак-Горио,  обманутый  в  своих
надеждах, плачет. Первым его побуждением было помчаться к  ней.  Но  разве
это возможно? Пришел срок нового взноса за акции Северных железных  дорог,
значит, сиди за письменным столом. Рухнули великие надежды.

   "Я уже так полюбил своего ребенка, который родился бы от  тебя!  В  нем
была вся  моя  жизнь.  Поверь  мне,  крушение  материальных  дел  -  сущий
пустяк... А вот теперь наше  соединение,  награда  за  жизнь,  исполненную
труда и  лишений,  едва  начавшееся  счастье  -  все  теперь  остановлено,
отсрочено и, может быть, погибло! Но в конце концов, ты мне  осталась,  ты
по-прежнему любишь меня. Вот за  что  я  должен  благодарить  Бога,  опять
взяться за работу и ждать. Снова ждать!.."

   Он ждал уже тринадцать лет. А теперь еще  и  думал,  что  сам  оказался
невольным виновником большого несчастья, сначала  в  Солере,  когда  зачал
ребенка, а затем в Висбадене, посоветовав  своей  Еве  поехать  в  Дрезден
вместе с молодыми супругами Мнишеками.

   "Никогда себе этого не прощу! Ведь, несомненно, эта  тряска,  толчки  в
поезде и вызвали ужасную беду, убившую столько надежд и счастья, не говоря
уж о твоих страданиях. Лечись хорошенько, ведь эти болезни очень  коварны,
так как приводят к страшным последствиям, с  которыми  трудно  справиться!
Слушайся доктора, не выходи из дому, не волнуйся, не тревожь себя никакими
заботами..."

   Никакими заботами? Почему же он сам-то не следует своему совету? "Ничто
меня больше не занимает, ничто не радует, ничего мне  больше  не  хочется.
Вот уж не думал, что можно так полюбить зачаток существования! Но  ведь  в
нем была ты, в нем мы были оба". Мрачные мысли стирают все  остальные,  и,
сказав себе: "Я не могу съездить в Дрезден,  иначе  я  потеряю  двенадцать
дней труда", он проводит эти двенадцать дней, отдавшись черным думам. Мозг
его подобен теперь измученному, загнанному коню, который упал и лежит  без
сил, не чувствуя ни хлыста, ни шпор. Эвелина поручила Анне  написать  ему,
что "волнение встречи с ним было бы для нее роковым". В два часа  ночи  он
смотрит на огонь, тлеющий в камине,  и,  думая  о  ней,  спрашивает  себя:
"Почему нет писем?" Наконец  письмо  приносит  ему  некоторое  облегчение:
Виктора-Оноре не было, родилась и умерла девочка.

   "Ты не ослабила моего  горя  из-за  тех  мук,  которые  причинило  тебе
ужасное несчастье, но мои сожаления уменьшились, потому что я очень горячо
хотел Виктора-Оноре. Уж Виктор-Оноре не покинул бы  свою  мать  и  был  бы
возле нас двадцать пять лет. Весь оставшийся нам срок жизни..."

   Лиддида поговаривает теперь о том, что ей пора  вернуться  в  Верховню,
чтобы навести там экономию и  восстановить  "волчишкино  сокровище".  Нет!
Единственное сокровище - это она сама. Если они не поженятся в  июле  1847
года, Бальзак за себя не ручается: "Горе меня сгложет, или я сам наложу на
себя руки, чтобы покончить с такой жизнью". Тоска в самом деле подтачивает
его здоровье, и он теперь так похудел, что на него страшно смотреть.
   Помимо душевных мук есть и еще беда: его упорно преследовали  парижские
завистники,  угрожавшие  их  счастью.  Свет  оказался  "бочкой,  усаженной
изнутри  перочинными  ножами",  о  которых  говорится  в  сказках   Перро.
Герцогиня де Кастри, хоть  она  и  "стоит  на  краю  могилы  и  похожа  на
разубранную покойницу", поворачивает один из этих ножей в  сердечной  ране
Бальзака. Она коварно заводит разговор о  некой  графине  Мнишек,  польке,
задававшей балы в годы Наполеоновской империи и кокетничавшей  с  герцогом
де Майе. Знаком ли с ней Бальзак? Он делает вид, что не знает такой  дамы,
а когда упоминается имя госпожи Ганской, восклицает: "Но ведь ей пятьдесят
восемь лет,  и  она  уже  бабушка!"  Тогда  Анриетта  де  Кастри  начинает
расспрашивать его об особняке Божона.

   "Говорят, это  безобразный  дом".  "Просто  ужасный,  -  ответил  я.  -
Форменная казарма, а перед ним садик - в тридцать футов шириной  и  в  сто
футов длиной. Двор похож на тюремный. Но что  поделаешь!  Меня  прельстили
уединенность, тишина и дешевизна..." И когда она поверила, что я устроился
очень плохо, что я никогда не женюсь  и  что  я  опять  пушусь  во  всякие
безрассудства,  она  стала  обворожительно  любезна.  Вот  тебе  и  старый
друг!.."

   Что касается Дельфины де Жирарден, у  той  ходившие  о  Бальзаке  слухи
вызвали приступ кокетства. Победа над Чужестранкой  подняла  в  ее  глазах
престиж Бальзака. Когда он пришел к ней в гости и  по  чисто  писательской
заинтересованности  завел  с  ней  долгую  беседу  о  трудном  начале   ее
супружеской жизни, она вообразила, что он питает к ней нежные чувства. Она
попыталась разыграть сцену из  его  рассказа  "Силуэт  женщины".  Бальзаку
нужны были лишь материалы для романа "Беатриса", а  Дельфина  де  Жирарден
решила, что он ухаживает за ней. Ева может быть совершенно  спокойна:  как
ни соблазнительны донжуанские замашки, но госпожа де Жирарден стала просто
отвратительна. Однако ж он сопровождал ее в театр, и она тоже заговорила с
ним о его женитьбе на Ганской.

   "Вот что я ответил ей; "Это было бы для меня так прекрасно, что я  могу
лишь надеяться, но не верить в это. Четырнадцать лет я люблю  только  одну
эту особу благородной, чистой любовью. Я прежде всего ее друг, и до  такой
степени, что готов проехать полторы тысячи лье ради того, чтобы  выполнить
какой-нибудь ее каприз, и желал бы, чтобы у нее побольше было капризов.  Я
знаю, что, если мы не поженимся, она ни за кого не выйдет замуж.  Быть  ее
другом - этого достаточно для меня, я гордился бы этим всю жизнь. Но  если
б она мне сказала (а я узнал бы это только от нее самой): "Я выхожу  замуж
за такого-то князя", я бы через десять дней умер... И тщеславие тут ни при
чем, ведь четырнадцать лет она - вся моя жизнь. Вот и все.  Уже  давно  ни
состояние, ни имя, ни прочие вульгарные  приманки,  пленяющие  мужчин,  не
играют тут никакой роли.  Я  питаю  рыцарское,  высокое  чувство  любви  и
надеюсь, мне отвечают взаимностью. Тому порукой глубокое благочестие  этой
дамы. Если б она лгала мне в ответ на мою дружбу,  я  потерял  бы  веру  в
Бога. Вот истинная правда о том романе,  который  сочиняют  в  свете;  мне
известно, что болтают обо мне, ровно ничего не зная".
   По-видимому, мои слова ошеломили ее,  она  смотрела  на  меня  странным
взглядом.
   "Я кажусь очень веселым, остроумным, даже легкомысленным, если  хотите,
но все это ширма, скрывающая душу, неведомую свету, ибо  ее  знает  только
она. Я пишу для нее, я ищу славы ради нее. Она для меня все - и публика, и
будущее!"
   "Вы объясняете мне, как была создана "Человеческая  комедия".  Подобный
монумент можно воздвигнуть только так..."

   Несомненно, писатель старательно выправил подлинный текст разговора для
показа его своей возлюбленной. Однако  ж  Дельфина  и  газета  "Ла  Пресс"
строили против него козни в  Академии,  и  ему  приходилось  держать  себя
осторожно с  супругой  Жирардена.  А  кроме  того,  он  боялся  нескромной
болтовни, которая могла  бы  разжечь  претензии  его  кредиторов.  Теофилю
Готье,  восхищенному  великолепным  убранством  особняка  Божона,   он   с
лицемерным, ханжеским видом сказал: "Я теперь еще беднее, чем прежде;  все
это мне не принадлежит. Я обставил дом для  одного  друга,  который-должен
приехать. Я только сторож и привратник этого особняка".
   С тех пор как Ева задумала возвратиться на Украину,  начался  спад  его
творческой энергии - Бальзак больше не может написать ни строчки; он сидит
целый день за столом, как наказанный школьник, не в силах извлечь из своей
головы ни единой мысли, хоть и пьет черный кофе чашку  за  чашкой.  Вместо
того чтобы писать  романы,  он  читает  чужие  романы,  и  среди  них  ему
попадается настоящий шедевр - "Чертова лужа" Жорж Санд. "Я все надеюсь,  -
пишет  он  Ганской,  -  что  вот  с  минуты  на  минуту  выскочит  пробка,
остановившая поток мыслей в мозгу..." Погода  (декабрь  1846  года)  стоит
ужасная - дождь, снег. На сердце тяжело. Ничего на ум не идет, Бальзак все
мечтает о "своем гнезде"; и ему кажется, что во всем  Париже  не  найдется
гостиной, которая своим убранством могла бы сравняться с гостиной в  "доме
Бильбоке" -  "стены  в  ней  обшиты  великолепнейшими  резными  панелями",
покупка которых избавила его от расходов на штофные обои. "У нас с  тобой,
двух безумцев, будет очень скромный домик. Зато  обстановка  в  нем  будет
восхитительная..."

   "Тебе, должно быть,  смешно,  что  великий  твор-р-рец  гр-р-рандиозной
"Человеческой комедии" до такой степени пристрастился к меблировке  своего
дома и прочим подобным делам, что непрестанно о них думает  и  говорит  да
вновь и вновь принимается за одни и те  же  подсчеты,  как  лафонтеновский
башмачник,  прикидывавший,  куда  он  истратит  свою  сотню  экю.  Но  что
поделаешь, волчишка! Ведь это для нас с тобой..."

   "Для нас с тобой..." Однако для  этого  надо,  чтобы  Ева  вернулась  в
Па