ебя, прижимаю к своей  груди,  лобзаю,  ласкаю,  и
волна нежности затопляет меня!.. О моя возлюбленная Ева, послушай,  что  я
хочу тебе рассказать. Я бережно подобрал твою  визитную  карточку,  теперь
она тут, передо мной, и я беседую с тобою, словно ты  все  еще  здесь.  Ты
встаешь  перед  моими  глазами  такой,  какой  была   вчера:   прекрасной,
божественно прекрасной. Вчера весь вечер я говорил себе:  "Она  моя!"  Ах,
даже ангелы в раю и те не так счастливы, как я был счастлив вчера!"

   И все же 26 января он был еще счастливее, этот день  остался  для  него
"незабываемым днем". Почему? Ее обещание стать в будущем его  женою?  Ночь
любви? Мы этого не знаем. Однако  письмо,  написанное  на  следующее  утро
после вечера, полного блаженства, свидетельствует  о  том,  что  Бальзаком
владеет необыкновенный восторг. "Любовь моя, моя возлюбленная, твои  ласки
подарили мне новую жизнь". Эти "пламенные и  сладостные  ласки"  приобщили
его к "дотоле не изведанной любви". С юности он мечтал о безумной страсти,
о любовнице, которая была бы одновременно и знатной дамой, и  куртизанкой.
Он чувствовал, что  художники,  как  и  люди  действия,  испытывают  порою
потребность "неистово предаваться утехам, ибо существование,  которое  они
ведут, ни в чем не походит на жизнь обыкновенных людей".  Первым  желанием
Рафаэля, героя "Шагреневой кожи", было стремление познать радость разгула,
подобно этому и Бальзака манили любовные  оргии.  У  него  была  страстная
натура, и его влекли эротические игры.  Некоторые  завистники  утверждали,
будто он импотент. Утверждение это просто смехотворно. Он  был  близок  со
многими женщинами, и все они пылко говорили о своем  блаженстве.  Бальзаку
всегда нравились  чувственные  женщины,  но  он  хотел  также,  чтобы  его
любовницы были и чувствительны, и умны, чтобы они способны  были  понимать
его произведения, восторгаться ими и, быть может,  даже  вдохновлять  его.
Ему казалось, что Ева Ганская - именно такая женщина.
   Она также, видимо, была счастлива. Она была достаточно умна и упивалась
возможностью приобщиться к мыслям гениального писателя;  что  до  плотских
радостей, то этот опытный любовник  не  разочаровал  ее,  да  и  сама  она
выказала  немало  страсти.  "Только  художники  могут  доставить   женщине
истинное наслаждение, ибо в их натуре есть нечто женское". Счастливая чета
строила планы на будущее. До старости им оставалось  еще  добрых  тридцать
лет. Разумеется, они не желали зла Венцеславу Ганскому,  но  вполне  можно
было рассчитывать, что лет  через  пять,  самое  большее  -  через  десять
прекрасная Эвелина обретет свободу. "Но тогда  мне  будет  уже  сорок",  -
говорила она. Он отвечал: "В моих глазах ты всегда  будешь  красива".  Как
может она  думать,  что  светские  салоны,  слава,  другие  женщины  могут
отдалить его от нее? Кощунственным девизом их союза станет:  "Adoremus  in
aeternum" ["Будем любить друг друга вечно" (лат.)]. "В моей грядущей жизни
будут существовать только ты да работа". Он дерзко написал в альбоме  Евы:
"Выдающиеся люди подобны утесам; одни только улитки способны удержаться на
них". Госпожа Ганская чуть пониже приписала своей рукой:  "Стало  быть,  я
улитка". Уничижение из любви. Несколько дней Бальзак был болен, Эвелина  с
разрешения мужа приходила в гостиницу ухаживать за ним.  Когда  в  феврале
ему пришлось возвратиться в Париж, было условлено, что немного позднее  он
присоединится к Ганским либо в Италии, либо в  Вене;  они  приглашали  его
погостить несколько месяцев на Украине, у  них  в  Верховне;  было  решено
(втайне), что в один прекрасный день Ева и Оноре поженятся.

   "Глупышка, через десять лет тебе будет тридцать семь, а мне сорок пять;
люди в этом  возрасте  вполне  могут  любить,  соединяться  браком,  целую
вечность обожать друг друга. Так вот, мой благородный друг, милая моя Ева,
гоните  сомнения  прочь,  вы  мне  это  обещали.  Любите  и  верьте.  Ведь
"Серафита" - это мы оба. Расправим же свои крылья в едином  порыве;  будем
любить друг друга с одинаковой силой".

   Бальзак возвратился в Париж 12 февраля 1834 года.  Он  привез  с  собою
рукописи: почти законченную повесть "Герцогиня  де  Ланже",  часть  "Музея
древностей" и "Озорные рассказы"; привез он и перстень, подарок  Евы.  "Во
время своей работы я надеваю его на палец, как талисман".  Для  "Серафиты"
ему нужны были сведения о флоре  Норвегии,  и  он  получил  их  у  видного
ботаника Пирама де Кандоль, жившего в Женеве. Но главное - он увез с собою
из этого города  множество  чудесных  воспоминаний:  Эвелина  в  гостинице
"Лук"; меры предосторожности, принимавшиеся для того,  чтобы  не  скрипнул
паркет; серое платье, наконец-то сброшенное  ею  платье,  от  которого  он
отрезал  лоскут,  чтобы   переплести   рукопись   "Серафиты";   лицо   его
возлюбленной в минуты блаженства. "Я вспоминаю одну  из  твоих  счастливых
улыбок,  от  которой  так  чудесно  преображался  твой   лик,   бледность,
покрывавшую твои черты в минуты наслаждения, и эти  пьянящие  воспоминания
просто убивают меня".
   Время от времени он посылал супругам  Ганским  "безобидное  письмо",  в
котором говорил о счастливых днях,  проведенных  в  Женеве:  "Вы  даже  не
подозреваете, что за последние десять или пятнадцать лет время, которое  я
провел в Невшателе и Женеве, было единственной порой, когда я  по  великой
милости небес не помышлял ни о прошлом, ни о будущем, а беззаботно жил, не
думая ни о делах, ни об огорчениях, ни о нужде". Он с волнением  вспоминал
день, когда сидел вместе с Евой в саду и оба они вдыхали дурманящий  запах
конского каштана, гнившего под  водою.  Любовь  находит  радость  в  любом
пустяке, если его разделяет с тобою близкий человек. "Иногда  я  произношу
вслух слово "льипы" и смеюсь, как ребенок". Даже в "безобидных письмах" он
бурно выражал ей свою признательность. Главное - чтобы  Анна  не  хворала,
чтобы  господин  Ганский  не  поддавался  "черной  меланхолии"   и   чтобы
мадемуазель Борель всегда улыбалась! Что касается его возлюбленной Евы, то
он советовал ей, как лучше сохранить здоровье и не полнеть. Отчего он  сам
не следовал этим советам!
   Во Франции у него сразу же нашлись  причины  для  "черной  меланхолии".
Госпожа де Берни серьезно болела, в один месяц она состарилась на двадцать
лет. "Я скрыл от нее свое беспокойство, но тревожусь я  безмерно.  До  тех
пор, пока мой врач или  ясновидящая  не  успокоят  меня,  я  не  перестану
дрожать за жизнь этой женщины, которая,  как  вы  знаете,  мне  бесконечно
дорога". Зюльма Карро потеряла отца, глубокого старика, которого она нежно
любила. Теперь  она  стала  владелицей  поместья  Фрапель,  расположенного
вблизи Иссудена, и горячо приглашала Бальзака  приехать  туда  поработать.
Она ждала второго ребенка, беременность у нее протекала тяжело, была  даже
некоторая опасность для жизни.
   В "небесном семействе", как всегда, были ужасные неприятности.  Госпожа
Бальзак пустилась в  рискованные  финансовые  операции  и  довершила  свое
разорение. Сюрвиль самым нелепым образом ревновал жену и портил ей  жизнь.
Лоре даже с братом приходилось теперь видеться тайком! Но быть может, сама
Лора порою делала супружескую жизнь невыносимой? Оноре  все  чаще  задавал
себе этот вопрос. Брат все прощал сестре в память о долгих годах, когда он
ей не раз повторял: "Твоя рука в моей; мы с тобою друзья"; однако романист
различал в Лоре Сюрвиль черты  честолюбивой  и  вздорной  женщины;  в  его
заметках сохранился план романа, где должны были действовать  две  сестры.
"Первая - безупречное существо; эта  тихая,  безропотная  женщина  умирает
молодой и не понятой окружающими; муж ее - хвастун и враль; вторая  сестра
более блистательна, но изводит мужа; муж ее - человек простой и  скромный"
[Balzac,  "Pensees,   sujets,   fragments"   (Бальзак,   "Мысли,   сюжеты,
фрагменты")]. Что это? Лоранса и Лора, какими он их видел  теперь,  десять
лет спустя? Вполне возможно.  Весьма  тщеславная  Лора  побуждала  Сюрвиля
браться то за одно дело,  то  за  другое:  на  первом  месте,  разумеется,
каналы, но и распределение воды, мост в  Андели,  мост  в  Сюлли.  Бедняга
из-за всего этого потерял сон, и  ум  его  был  охвачен  лихорадкой.  "Мои
злополучные  родственники  совсем  голову  потеряли",  -   писал   Бальзак
Чужестранке. Одно время он опасался, как бы мать и  сестра  не  поселились
из-за безденежья в его доме на улице Кассини.
   Все идет из рук  вон  плохо,  однако  есть  также  и  хорошие  новости.
"Евгения  Гранде"  быстро  расходилась,  и  читатели   не   скупились   на
восторженные  похвалы.  Дельфина  де  Жирарден  писала:  "Евгения   Гранде
обворожительна, хороши и Нанета-громадина, и папаша Гранде;  какой  у  вас
талант, какой талант! О великий Бальзак!!! Моя сестра, мама и я  в  полном
восхищении, вся наша семья преклоняется перед вами. Еще ни одно  из  ваших
произведений не имело такого успеха. Приходите  к  нам  поскорее,  все  мы
хотим вас видеть и сказать, как высоко  мы  вас  ценим".  Для  того  чтобы
обезвредить маркизу де Кастри,  гнева  и  влияния  которой  он  страшился,
Бальзак  сразу  по  приезде  отправился  к  ней  и  прочел  своей   бывшей
приятельнице начало "Герцогини  де  Ланже".  Маркиза  весьма  одобрительно
отнеслась к повести: в первых главах ее  образ  и  впрямь  мог  показаться
очаровательным. Продолжение должно было понравиться ей гораздо меньше.
   В этом  произведении  Бальзак  откровенно  высказывал  свое  мнение  об
аристократах, обитавших в  Сен-Жерменском  предместье,  которые  во  время
Реставрации не только не проявили склонность  быть  покровителями  других,
как подобает истинным вельможам, но держали себя  как  жадные  и  мелочные
выскочки. Писатель осуждал ту  алчность,  с  какой  дворянство  добивалось
богатства и должностей. Очаровательные манеры этих людей скрывали духовную
и душевную пустоту. Герцогиня де Ланже вела странные  и  цинические  речи:
"Религия всегда останется политической необходимостью. Разве взялись бы вы
управлять целым народом вольнодумцев? Даже Наполеон на это не осмеливался,
он преследовал "идеологов"... примем же католическую религию со  всеми  ее
выводами. Если мы требуем, чтобы вся Франция ходила к мессе, не обязаны ли
мы и сами посещать ее? Религия, Арман,  является,  как  видите,  связующим
звеном консервативных принципов, которые позволяют богатым жить  спокойно.
Религия самым тесным образом связана с собственностью". Бальзак-реалист не
отрекался от своих политических и религиозных  взглядов;  Бальзак-писатель
беспощадно показывал, во что превращаются такие взгляды в  устах  светской
дамы.
   Графиня Потоцкая настоятельно советовала  ему  выразить  дань  уважения
графине Аппоньи, супруге  австрийского  посла  Бывают  дипломаты,  которые
сразу  становятся  мощными  центрами  притяжения  в   тех   странах,   при
правительстве которых  они  аккредитованы.  Именно  такими  людьми  стали,
начиная с 1826 года, жившие в Париже граф Антуан Аппоньи и его  жена.  Они
принимали у себя и легитимистов, и сторонников Луи-Филиппа, и писателей, и
художников. На этих  блистательных  приемах,  на  завтраках,  за  которыми
следовали танцы, бывал весь Париж.  Бальзаку  страстно  хотелось  получить
приглашение в дом австрийского посла. Графиня Мария  Потоцкая,  боявшаяся,
как бы  он  не  вздумал  рассказывать  там  скабрезные  анекдоты,  усердно
наставляла писателя: "Ведите себя  благоразумно  у  госпожи  Аппоньи.  Она
сущий ангел. Ничто не должно нарушить атмосферу  чистоты,  царящую  вокруг
нее".
   Ну, с ангелами-то Бальзак умел обращаться. 18 февраля он  отправился  в
посольство, но не был принят; правда, госпожа Аппоньи в качестве извинения
прислала ему любезное письмо: "Я весьма смущена, узнав, что  моя  милая  и
кроткая Мария слишком уж меня вам  расхвалила...  Соблаговолите  доставить
мне удовольствие и приходите к нам послезавтра в три часа". Графиня  Мария
Потоцкая писала Бальзаку: "Возвратились ли вы уже в свою элегантную келью?
Покидаете ли вы ее когда-нибудь ради госпожи Аппоньи? Она жалуется на  вас
и совсем отчаялась  заманить  вас  к  себе,  даже  применяя  все  средства
обольщения. У них началась пора завтраков с танцами; вы там  увидите  весь
Париж, самых  красивых  женщин  столицы".  Бальзак  сделался  завсегдатаем
салона графини  Аппоньи.  "Надо,  чтобы  дом  Бальзаков  жил  в  дружбе  с
австрийским царствующим домом", - шутил писатель. Госпожа Ганская получала
от своих польских друзей  в  Париже  письма,  где  говорилось  о  светских
успехах ее возлюбленного; она всполошилась: неужели в нем снова заговорило
"сердце француза"? Зачем он переписывается с графиней Потоцкой?
   "Напрасно письмо госпожи П. вызывает у тебя ревность, нужно, чтобы  эта
женщина была за нас; я польстил ее самолюбию и  хочу,  чтобы  она  думала,
будто между тобой и мною ничего  нет".  Однако  это  вовсе  не  устраивало
госпожу Ганскую, которая  хотела  слыть  неотразимой.  Ей  писали,  что  у
Бальзака есть любовницы.  Он  успокаивал  Еву:  "Ваш  бенгали  ведет  себя
благоразумно". Всякий, читавший переписку Бальзака с Ганской,  знает,  что
он имел в виду под словом "бенгали", для которого у милой кошечки  Эвелины
была уготована  "чудесная  клетка".  Бальзак  уверял,  что  слишком  много
работает и потому не бывает в свете. Когда человек ложится спать  в  шесть
вечера, а в полночь уже сидит за письменным столом, ему  не  до  галантных
приключений. Он даже поссорился (на некоторое время) с  Жирарденами  и  их
окружением, это произошло из-за пустякового  недоразумения,  связанного  с
какой-то публикацией. "Госпожа де Жирарден несколько раз пыталась залучить
меня к себе, но ваш упрямый мужик - а ведь он не был бы мужиком,  если  бы
не научился говорить "нет", - ответил ей:  "Нет".  Правда,  самым  учтивым
образом, ибо он уже малость пообтесался, ваш преданный мужик".
   Никто не может безнаказанно работать день и ночь. В  начале  апреля  он
ощутил крайний упадок сил  и  все  нараставшую  слабость.  Доктор  Наккар,
пригрозив писателю, что у него может начаться воспаление мозга,  предписал
перемену обстановки и полный покой. Это уже превращалось в некий ежегодный
ритуал. Бальзак отправился в Берри, где ненадолго остановился (на восемь -
десять дней) в поместье Фрапель, в просторном и уютном доме Карро.  Однако
пребывать в бездействии он не умел. Он работал там над "Цезарем Бирото"  и
"Щеголем" (впоследствии  произведение  это  было  названо  "Старая  дева")
[Бальзак предполагал также дать это название ("Щеголь") своей  повести,  в
окончательном  варианте  озаглавленной  "Брачный  контракт"  (прим.авт.)].
Повесть "Серафита" давалась ему с трудом, и  работа  над  ней  подвигалась
очень медленно.

   Бальзак - маркизе де Кастри, 10 марта 1835 года:
   "Вот произведение, которое требует изнурительного, непосильного  труда.
Я долго бился над ним и теперь  еще  бьюсь  дни  и  ночи  напролет.  Пишу,
переписываю и опять пишу наново; однако через  несколько  дней  все  будет
ясно: либо я прославлюсь, либо парижане ничего не смыслят".

   Книга  эта  его  буквально  убивала.  У  него  было  впечатление  (увы,
правильное), что он  работает  в  какой-то  разреженной  атмосфере,  точно
где-то над землей. Но он верил в эту  книгу,  он  хотел  превратить  ее  в
вершину своего творчества, да и она ждала от него этой книги.
   Он гулял по саду с Зюльмой,  которая  тяжело  переносила  беременность.
Помогал своей приятельнице обставлять  дом  и  попутно  описывал  ей  свои
любовные успехи. Она уже слышала о них от молодого художника Огюста  Борже
- тот случайно встретил Бальзака в обществе супругов Ганских. Оноре сказал
Зюльме, что вскоре вновь свидится со  своими  боярами  в  Вене.  Вместе  с
майором  Карро  он  бродил  по  Иссудену,  расспрашивал  жителей,  и   они
рассказывали ему всякие истории. Все это в  один  прекрасный  день  должно
было найти себе место в  романе  "Жизнь  холостяка".  Этот  необыкновенный
человек за несколько дней  узнавал  о  любом  городке  больше,  чем  знали
старожилы.
   Жизнь его как бы шла в двух  планах.  В  реальном  мире  он  успокаивал
Зюльму,  писал  ласковые  письма  Еве,  интриговал  Анриетту  де   Кастри,
рассуждал в австрийском  посольстве  о  магнетизме,  завтракал  с  сыщиком
Видоком и с парижскими  палачами  -  отцом  и  сыном  Сансонами,  в  своем
воображаемом мире он мало-помалу создал целое общество. Определенное место
там предстояло занять Иссудену, как и Алансону. Из воспоминаний о квартале
Марэ медленно возникали контуры "Цезаря Бирото";  горестные  воспоминания,
связанные  с  виллой  Диодати,  породили  "Герцогиню   де   Ланже".   Одно
соседствовало с другим:  литературные  поделки  ради  заработка,  этюды  о
нравах и  великие  замыслы.  Истинная  сущность  Бальзака  не  в  денежных
хлопотах, не в любовных интрижках, а в творческом горении.
   Двадцатого  апреля  он  отправился  в  Консерваторию  послушать   Пятую
симфонию Бетховена и признал в композиторе собрата по духу,  равного  себе
художника. Он писал Ганской:

   "Ах, как я жалел, что вас не было рядом! Я сидел  в  ложе  один.  Один.
Какая это невыразимая мука. Во мне живет потребность в душевных излияниях,
я ее обманываю упорным трудом, но при первом же  волнении  слезы  бегут  у
меня из глаз... Я завидую только  знаменитым  людям,  которых  уже  нет  в
живых: Бетховену, Микеланджело,  Рафаэлю,  Пуссену,  Мильтону,  -  словом,
всякий, кто был велик, благороден и одинок, не оставляет меня равнодушным.
Обо мне еще не все сказано; я создал только часть великого творения".

   Он походил на зодчего,  который  носит  в  себе  замысел  кафедрального
собора, но пока не располагает необходимыми средствами  для  осуществления
своего грандиозного проекта и  вынужден  ваять  и  высекать  лишь  детали.
Непосвященные, видя отдельные камни, осуждают  их  форму,  не  понимая  их
предназначения. "Мы замечаем только красоты стиля; когда  же  надо  спешно
воздвигнуть здание, не заботясь еще о  резьбе  капителей  и  о  пропорциях
колонн, во Франции часто, не дожидаясь конца работы,  выносят  беспощадный
приговор". Временами он ощущает усталость.

   "Боюсь, что я в значительной мере  уже  проел  свой  капитал.  Курьезно
будет, если автор "Шагреневой кожи" умрет молодым.  Порою  я  с  отчаянием
думаю, что мне так и не удастся завершить труд всей моей жизни!"

   Затем им вновь  овладевает  законная  гордость.  Какой  урожайный  год!
"Евгения Гранде", "Шуаны" (он переработал  эту  книгу),  "Щеголь";  вскоре
увидят свет "Серафита", "Взгляд на мир", "Воспоминания  молодой  женщины".
Без сомнения, он забегал вперед; только еще  задуманные  произведения  уже
казались ему законченными; но какой  другой  писатель  успел  уже  создать
столько шедевров?
   Однако нужно было жить, и  реальный  мир  предъявлял  свои  требования.
Младший брат Бальзака Анри  всегда  был  мечтателем,  совершенно  лишенным
жизненной  энергии,  которой  в  избытке  обладал   Оноре.   Избалованный,
боготворимый матерью, он, "вступая в жизнь, уже  заранее  был  обречен  на
поражение". Читатель помнит,  что,  безуспешно  меняя  одну  должность  за
другой, Анри  в  конце  концов  очутился  на  острове  Маврикий.  Там  ему
предложили место школьного учителя. Он поселился  у  вдовы  Мари-Франсуазы
Балан,  которой  покойный  муж  (Констан  Дюпон)  оставил  сына,   дом   и
кругленькое состояние. Перезрелая вдова Дюпон влюбилась в Анри и вышла  за
него замуж. Молодой человек, как истинный  представитель  рода  Бальзаков,
потребовал лошадей, кабриолет, слуг, званых обедов и вскоре  разорил  свою
супругу. Тем не менее Лора Сюрвиль, видевшая все в розовом свете  и  плохо
осведомленная, писала своей приятельнице, жене генерала де Помереля: "Анри
просто творит чудеса, зарабатывает много денег, хорошо  себя  ведет...  Он
только что женился на вдове, которая принесла ему в приданое сто пятьдесят
тысяч франков. Ма