ливался в парке Саше,
кровь внезапно прихлынула к его голове и он упал у подножия дерева.  Перед
этим он за  несколько  дней  написал  половину  первой  части  "Утраченных
иллюзий", и это чудовищное напряжение "послужило причиной  кровоизлияния".
На следующий день он почувствовал себя лучше, остался только шум  в  ушах.
Бальзак нашел в себе силы дописать нужное число страниц, чтобы утихомирить
вдову Беше, ставшую госпожой Жакийа.  Наутро  после  приступа  он  написал
Эмилю Реньо чисто раблезианское письмо: "А  теперь  целую  вас  в  глаз  и
желаю, чтобы у вас все шло хорошо в нижних сферах, столь  любезных  вашему
сердцу".
   Герой романа Люсьен де Рюбампре - поэт, и  автору  надо  было  привести
несколько образцов его творчества.

   Бальзак - Эмилю Реньо:
   "Передайте, пожалуйста, милейшему Шарлю де Бернару, что мне понадобится
для "Утраченных иллюзий" небольшая, весьма  патетическая  поэма  в  манере
лорда Байрона... Будет очень мило, если он ее для меня напишет, потому что
я совершенно не располагаю для этого временем. Мне потребуется также нечто
в духе "Беппо" или поэм Мюссе "Намуна" либо "Мардош", произведения в сотню
стихотворных строк. Для первой поэмы нужно две песни".

   Шарль  де  Бернар  был  неплохой  писатель,  ученик  и  друг  Бальзака,
открывшего ему доступ на страницы "Ревю де Пари". Вот почему Оноре с такой
бесцеремонностью просил Шарля написать для него поэму из двух песен в духе
Байрона или Мюссе. Но Шарль де Бернар мог,  разумеется,  писать  только  в
своем духе, и Бальзак использовал для книги старое стихотворение,  которое
он сам написал  еще  в  1824  году  для  "цветка  Бенгалии",  Жюли  Кампи,
родившейся от любовной связи госпожи де Берни  и  "свирепого  корсиканца".
Художник,  подобно  изобретателю,  пускает  в  ход  любой  кусок   железа,
обнаруженный им среди обломков прошлого.
   Бальзак просил Зюльму Карро побыстрее прислать ему  подробное  описание
того перекрестка, где он хотел расположить типографию Сешара, и  особняка,
где он намеревался поселить Наис де Баржетон. "Если бы майор начертил  для
меня приблизительный план, было бы  еще  лучше...  Я  по-прежнему  борюсь,
барахтаюсь  из  последних  сил,  как  тонущий,  который   боится   вот-вот
захлебнуться".  10  июля  ему  пришлось  возвратиться   в   Париж,   чтобы
ликвидировать дела "Кроник де Пари". Когда газета  перестала  выходить,  у
Бальзака было 18217 франков  долга,  который  он  должен  был  погасить  в
кратчайший срок; кроме того,  он  остался  должен  24000  франков  госпоже
Делануа и 5000 франков дядюшке Даблену. Он упал  на  землю  с  позлащенных
облаков своей фантазии, и падение было  весьма  болезненным;  но  зато  из
своего одинокого полета он возвратился с первой частью самого  прекрасного
из его романов.




ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ КОМЕДИЯ

   В общем, в той игре, какую я веду, три человека  играют
   огромную роль:  Наполеон,  Кювье,  О'Коннель,  а  я  стану
   четвертым.  Первый  жизнью  своей  перевернул  Европу,  он
   сросся с армиями! Второй своими  трудами  объял  весь  шар
   земной! Третий олицетворял собою  народ.  А  мне  придется
   нести в своих мыслях целое общество.
   Бальзак


XXI. LA CONTESSA - ГРАФИНЯ

   Великие страсти столь же редки,
   как шедевры искусства.
   Бальзак

   Бальзак по-прежнему уверял мистическую супругу - божественную Еву  -  в
своей непоколебимой верности и беспорочном целомудрии; однако с  некоторых
пор он поддерживал самые  интимные,  и  на  первых  порах  весьма  тайные,
отношения с другой женщиной, которая вполне могла польстить его  самолюбию
и своей красотой, и знатностью, и  положением  в  свете.  Чтобы  выяснить,
когда началась  эта  связь,  надо  вспомнить  о  рекомендательном  письме,
полученном Бальзаком в  феврале  1834  года  в  Женеве  от  графини  Марии
Потоцкой к жене австрийского посла. Осенью следующего года он встретил  на
одном из больших  приемов  в  посольстве  молодую  женщину  лет  тридцати,
восхитившую его нежным румянцем,  пепельно-белокурыми  волосами,  стройным
гибким станом и очами, достойными принцессы Востока. "Ее вызывающая улыбка
сладострастной вакханки" привлекла внимание Бальзака. Он спросил, кто она,
и  узнал,  что  красавица  замужем  за  графом  Эмилио  Гидобони-Висконти,
принадлежащим к одному из самых знатных в Милане семейств, а  девичье  имя
его прелестной жены, англичанки по происхождению, - Френсис Сара Лоуэлл.
   Некий версальский судья, Виктор Ламбине, дал в своих мемуарах обильные,
но самые ложные сведения об этой супружеской  чете.  Если  верить  ему,  в
семействе Лоуэлл сила очарования соединялась с ужасными припадками безумия
и назойливыми мыслями о самоубийстве. Мать утопилась,  не  желая  стареть,
один из сыновей перерезал себе горло, второй повесился.

   "Младшая дочь, Юлия, - сообщает  Ламбине,  -  создание  сумасбродное  и
восхитительное, страдала  истерией,  гонялась  за  молодыми  цирюльниками,
совращала актеров, все больше опускалась, как ее старший брат, и  погрязла
в пьянстве. Эротизм ее несколько  уменьшился  под  влиянием  "божественной
бутылки",  и  она  вышла  замуж  за  старого  прусского  ученого,  доктора
Бидермана, который женился только для того, чтобы ему было с кем  чокаться
за столом..."

   В действительности же Френсис Сара Лоуэлл  (домашние  звали  ее  Фанни)
принадлежала к старинной семье небогатых помещиков Уилтшира - Лоуэллов  из
Коул-Парка. Мать графини была дочерью архидиакона  англиканской  церкви  и
внучкой епископа Батского. Благодаря такому происхождению Фанни Лоуэлл еще
до своего замужества была  принята  в  Англии  в  самых  замкнутых  кругах
общества. Никто из ее четырех братьев не кончал самоубийством:  один  умер
от рака печени, другой - от сердечного приступа, третий  -  от  пневмонии.
Самый младший брат, который, по словам Ламбине, сократил  распутством  дни
своей жизни, скончался только в 1906 году, прожив восемьдесят пять лет,  и
умер от воспаления легких.  Среди  россказней  Ламбине  есть  только  одна
правда: мать действительно утопилась, но в возрасте семидесяти двух лет  -
она наложила на себя руки в 1854 году, то есть через двадцать  девять  лет
после замужества Фанни. Следовательно, нечего задаваться вопросом, знал ли
граф Гидобони-Висконти, женясь на Фанни Лоуэлл, "эти ужасающие истории", -
ведь их на самом-то деле не было. Как  и  все  мужчины,  он  был  очарован
божественной красотой девушки и ее серебристым голоском, "словно созданным
для задушевных бесед".
   Очень  быстро  после  свадьбы  открылось,  что  Contessa  не  в   силах
"противиться веленьям чувств". Ее пылкий темперамент требовал  любовников,
а совесть прекрасно мирилась с таким поведением. Она взяла себе за образец
графиню Альбани и Терезу Гвиччиоли и восхваляла ту и другую за смелость их
связи с гениальными людьми: одна  была  возлюбленной  Альфиери,  другая  -
Байрона. Граф Гидобони-Висконти оказался marito [супругом (ит.)] еще менее
суровым,  чем  граф  Гвиччиоли.  Бедняга  был   человеком   незлобивым   и
бесхарактерным, и у него имелось только два пристрастия: музыка (он  любил
играть  в  театральном   оркестре   среди   музыкантов-профессионалов)   и
аптекарские занятия. Смешивать целебные  вещества,  наливать  лекарства  в
склянки, вытирать эти пузырьки,  надевать  на  каждый  бумажный  колпачок,
приклеивать этикетку доставляло ему наслаждение. "Он отличался  кротостью,
держался в тени, был переменчив в расположении духа, скучноват, придирчив,
совсем не глуп  и  даже  с  хитрецой,  к  которой  примешивалась,  однако,
грубоватая наивность", - пишет Аригон. Словом, он как будто создан был для
роли обманутого мужа, который все знает и терпит.
   Осмелев от  таких  характеристик,  Бальзак  попросил  представить  его.
Contessa читала его романы и очень охотно пригласила писателя в свой  дом.
Ее  несколько  огорчил  экстравагантный  наряд  Бальзака:  белый  жилет  с
коралловыми пуговицами,  зеленый  фрак  с  золотыми  пуговицами,  перстни,
унизывавшие пальцы. Вероятно, она сказала об  этом  своим  друзьям,  а  те
предупредили Бальзака, и при второй встрече костюм на  нем  был  скромный,
темных  тонов.  Впрочем,  нелестное  впечатление,   которое   он   вначале
производил на женщин, всегда менялось  очень  быстро.  Подруга  "белокурой
красавицы" Софья Козловская в письме к  отцу  дала  прекрасное  объяснение
этой связи.

   "Ты спрашиваешь: "Что это еще за новая страсть  у  госпожи  Висконти  к
господину де Бальзаку?" Да все дело в том, что госпожа Висконти полна ума,
воображения, свежих и новых мыслей. Господину де Бальзаку,  тоже  человеку
выдающемуся, нравится беседовать с госпожой Висконти, и так как он  многое
написал и продолжает писать, то  нередко  заимствует  у  нее  какую-нибудь
оригинальную  мысль,  которыми  она   богата,   и   их   разговор   всегда
необыкновенно интересен и занимателен. Вот  вам  и  объяснение  страстного
увлечения...
   Господина де Бальзака нельзя назвать красавцем: он  низенький,  тучный,
коренастый, широкоплечий; у него крупная голова, нос  мясистый,  тупой  на
конце; рот очень красивый, но почти беззубый,  волосы  черные  как  смоль,
жесткие и уже с  проседью.  Но  карие  его  глаза  горят  огнем,  выражают
внутреннюю силу, и вы поневоле  согласитесь,  что  редко  можно  встретить
такое прекрасное лицо.
   Он добрый, добрый до глупости - для тех, кто  ему  по  душе,  ужасен  с
теми, кого не любит, и безжалостен ко всему нелепому и смешному.  Зачастую
его насмешка убьет не сразу,  зато  уж  всегда  засядет  у  вас  в  уме  и
преследует ever after [с тех пор (англ.)], как призрак. Воля и мужество  у
него железные; ради друзей он забывает о себе самом, дружба его  не  знает
пределов. В  нем  сочетаются  величие  и  благородство  льва  с  кротостью
ребенка...
   Вот вам беглый набросок характера господина де Бальзака;  я  очень  его
люблю, и он очень добр ко мне. Ему тридцать семь лет..."

   Бальзак получил от супругов Гидобони-Висконти приглашение бывать у них;
они жили в Париже на авеню  Нейи  (позднее  переименованное  в  Елисейские
поля); на лето они переезжали в Версаль  и  занимали  там  так  называемый
Итальянский павильон. У Бальзака и графини Висконти нашлись в этом  городе
общие знакомые, которые рассказали ему о похождениях госпожи Висконти и  о
том, что самым последним ее поклонником состоял Лионель де Бонваль.
   Граф Лионель де Бонваль (родившийся в 1802  году)  был  тоже  женат  на
англичанке, Каролине-Эмме Голвэй. Впоследствии его родственники  говорили,
что он сохранял верность своей жене только после ее смерти.  Он  отличался
тонким вкусом, коллекционировал старинную мебель, бронзу, фарфор. Приведем
пример, свидетельствующий о его страсти к изящному: обедая у себя  дома  в
одиночестве,  он  ел  всегда  на  тарелках  севрского  фарфора,  достойных
фигурировать в  коллекции  любителя.  Может  быть,  с  него-то  и  списаны
некоторые черты Сикста дю Шатле из "Утраченных иллюзий".
   Бальзак  не  устрашился  соперничества  и  оказался  прав,   ибо   узы,
связывавшие его с прекрасной англичанкой, вскоре стали теснее.  Пополам  с
супругами Висконти он абонировал ложу в Итальянской опере и бывал там  три
раза в неделю. Все его друзья заметили, как  настойчиво  он  ухаживает  за
белокурой Фанни. Герцогиня д'Абрантес писала ему: "Сержусь на вас  за  то,
что не пришли обедать... Ну-ка, сделайте над собой  усилие,  приходите,  а
потом можете лететь на здоровье к своим Итальянцам..."
   Любил ли он графиню Висконти?  Ему  нравились  чувственные  женщины,  а
Фанни, дававшая волю своему темпераменту, подарила бы ему  блаженство;  он
искал дружбы  с  женщинами  знатного  рода,  это  тешило  его  гордость  и
честолюбие, а Фанни была замужем за человеком, принадлежащим к  старинному
роду Висконти (по крайней мере по матери); и, наконец, писателю нужна была
близость с женщинами, которые могли что-то дать ему для его творчества.  А
госпожа Висконти обладала богатым  воображением  и  так  же,  как  и  леди
Эленборо, прекрасно "позировала" для образа леди Арабеллы Дэдли из  романа
"Лилия долины".
   Как же относилась к нему Contessa? Несомненно, она привязалась к своему
"великому человеку", долгое время поддерживала Бальзака в  затруднительных
обстоятельствах его жизни; ей нравились его веселость, энергия, его весьма
непринужденные анекдоты  и  почти  женская  тонкость  его  ума,  благодаря
которой он был не только любовником,  но  и  поверенным  женщин.  Сент-Бев
писал:

   "Господин де Бальзак хорошо знает женщин, знает  тайны  их  чувств  или
чувственности; он без стеснения  задает  им  в  своих  рассказах  чересчур
смелые вопросы, равносильные вольности в  обращении.  Он  ведет  себя  как
доктор, еще молодой, имеющий доступ в альковы своих пациенток и получивший
право полунамеками говорить о некоторых тайных  подробностях  их  семейной
жизни, что  очень  смущает  и  вместе  с  тем  приводит  в  восторг  самых
целомудренных дам..."

   А какое же место занимает в  этой  новой  мизансцене  госпожа  Ганская,
обожаемая  Ева?  Бальзаку  нравилось   вести   сразу   несколько   интриг,
разделенных  непроницаемыми   перегородками.   Это   расширяло   горизонты
романиста. Разве не имеет право создатель целого  мира  прожить  несколько
жизней? С самого начала его романа с Эвелиной Ганской третьим  действующим
лицом была в нем Мари дю Френэ (Мария),  но  Ганская  об  этом  не  знала.
Возвратившись из Вены,  он  поостерегся  в  своих  письмах  к  Чужестранке
говорить о графине. "В моей жизни не только нет места для  неверности,  а,
скажу даже, нет и помыслов о ней... Вот уже месяц я не бывал в Опере...  А
ведь у меня, кажется, абонирована ложа у Итальянцев... Парижанки  до  того
страшат меня, что, спасаясь от них, я сижу за работой с шести  часов  утра
до шести вечера".
   К несчастью, госпожа Ганская достаточно хорошо знала Бальзака  и  могла
быть уверена, что в разлуке с нею он не будет  вести  целомудренный  образ
жизни. Но если она готова была терпеть некую Олимпию Пелисье или ничтожных
мещаночек, то о своей славе она заботилась и пришла бы  в  ужас  от  связи
Бальзака  с  какой-нибудь  светской   дамой,   известной   в   кругу   той
космополитической аристократии, к которой принадлежала  и  она  сама.  Она
знала, что своей новой любовнице  высокого  ранга  Бальзак  тоже  стал  бы
писать прекрасные письма, которые облетели бы весь Париж, и что автор  их,
гордясь своей победой, сам раструбил бы о ней.

   Бальзак - Ганской:
   "Госпожа Висконти, о которой вы пишете мне,  -  милейшая  и  бесконечно
добрая женщина, наделенная тонкой красотой, и весьма элегантная дама.  Она
очень помогает мне нести бремя жизни. Она добра и полна твердости и вместе
с тем непоколебима в своих воззрениях, неумолима в  своих  антипатиях.  На
нее можно положиться.  Она  не  из  богатых,  вернее  сказать,  ее  личное
состояние и состояние графа не соответствуют его прославленному  имени,  -
ведь граф представитель старшей  ветви  узаконенных  отпрысков  последнего
герцога Барнабо, после которого  остались  только  побочные  дети  -  одни
узаконенные, другие нет. Дружба с госпожой Висконти утешает меня во многих
горестях. Но, к сожалению, мы видимся очень редко. Вы и  представить  себе
не можете, на какие лишения обрекает  меня  мой  труд.  Что  возможно  для
человека при такой занятой жизни, как у меня? Ведь я ложусь в шесть  часов
вечера и встаю в полночь... Мне некогда выполнять светские обязанности.  Я
вижу госпожу Висконти в две недели раз и, право, очень сожалею, что  бываю
в ее обществе так редко, потому что  только  у  нее  и  у  моей  сестры  я
встречаю душевное сочувствие. Сестра моя сейчас в Париже, супруги Висконти
- в Версале, и я их почти не вижу. Разве можно это назвать  жизнью?  А  вы
где-то в пустыне, на краю Европы, никаких других  женщин  на  свете  я  не
знаю...
   Вечно мечтать, вечно ждать,  знать,  что  проходят  лучшие  дни  жизни,
видеть, как у тебя волосок за волоском вырывают  золотое  руно  молодости,
никого не сжимать в объятиях и слышать, как тебя обвиняют  в  донжуанстве!
Вот ведь какой толстый и пустой Дон Жуан!"

   Contessa не спешила сдаваться. Лионель де Бонваль старался  высмеять  в
ее глазах Бальзака, его дурной вкус, волосы, спускавшиеся на шею, кричащие
жилеты, его положение "бумагомараки". Графине импонировал престиж Бонваля,
"великого знатока в искусстве светской жизни". Некоторое время Бальзак мог
опасаться повторения неудачи,  постигшей  его  с  кокетливой  маркизой  де
Кастри. Тщетно надеялся он, что белокурая красавица навестит его на  улице
Кассини. На улице Батай он возобновил приготовления. Главным образом  ради
нее он заказал знаменитый белый диван, как в будуаре "Златоокой  девушки".
Кто же присядет на этот диван? Маркиза де Кастри или Contessa? Разумеется,
Contessa.
   Весна 1835 года ускорила счастливую развязку. И конечно,  роман  "Лилия
долины" обязан своим  названием  госпоже  Гидобони-Висконти,  по-английски
lily  of  the  valley  означает   ландыш.   Несомненно,   ему   доставляло
удовольствие рисовать на одном и том же полотне бок о бок два  контрастных
женских образа: госпожу де Берни и новую свою страсть - госпожу де  Морсоф
и леди Дэдли.
   Обладание не убило любви, наоборот. Любитель и знаток  женщин,  Бальзак
был опьянен великолепным типом англосаксонской красавицы, который ему дано
было наблюдать.

   "Английская женщина, - писал он  в  "Лилии  долины",  -  ...это  жалкое
создание,  добродетельное  по  необходимости,  но  всегда  готовое  пасть,
обреченное  вечно  скрывать  ложь  в  своем  сердце,  но  полное  внешнего
очарования, ибо англичане  придают  значение  только  внешности.  Вот  чем
объясняется особая прелесть англичанок: восторженная нежность,  в  которой
для них поневоле  заключена  вся  жизнь,  преувеличенные  заботы  о  себе,
утонченность их любви, так изящно изображенной в знаменитой сцене "Ромео и
Джульетты", где  гений  Шекспира  в  одном  образе  показал  нам  сущность
английской женщины.  Что  мне  сказать  вам  -  ведь  вы  столько  раз  им
завидовали, - чего бы вы не знали сами об этих  бедных  сиренах,  поначалу
таких загадочных, а потом таких понятных; они верят, что  любовь  питается
только  любовью,  и  вносят  скуку  в  наслаждения,  ибо  никогда  их   не
разнообразят; в душе у них всегда звучит одна струна, голос повторяет один
и тот же напев, но, кто не плавал с  ними  по  океану  любви,  никогда  не
познает всей поэзии чувств..."

   А дальше сказано так:

   "И наконец, задумывались  ли  вы  когда-нибудь  о  сущности  английских
нравов?  Разве  мы  не  видим  у  англичан  обожествления  материи,   ярко
выраженного эпикурейства, которому они предаются обдуманно и искусно?  Что
бы англичане ни говорили, что бы ни делали, Англия  материалистична,  быть
может, сама того не сознавая. Ее религиозные и моральные  принципы  лишены
божественной одухотворенности, католической восторженности, того глубокого
очарования, которого не может заменить лицемерие, какую бы личину  оно  ни
надевало. Англичане в совершенстве овладели искусством  жить,  наслаждаясь
каждой  крупицей  материального  мира;  вот  почему  их  туфли   -   самые
восхитительные  туфли  на  свете,  их   белье   обладает   непревзойденной
свежестью, их комоды благоухают особыми духами; в  определенные  часы  они
пьют умело заваренный ароматный чай;  в  их  домах  нет  ни  пылинки,  они
устилают полы коврами от нижней  ступеньки  лестницы  до  самого  дальнего
уголка а доме, моют стены подвалов, натирают до блеска молотки  у  входных
дверей, смягчают рессоры в экипажах; они превращают материю в  питательную
среду или пушистую оболочку, блестящую и чистую, в которой  душа  замирает
от наслаждения, но из-за этого их жизнь становится ужасно монотонной,  ибо
такое безоблачное существование не ставит перед ними никаких  препятствий,
лишает их непосредственности вос