вторую колонку сделай горизонтальной, ибо
матушка больна и лежит в постели,  она  решила,  будто  у  нее  воспаление
легких, и это до такой степени сместило  две  следующие  колонки,  которые
отведены Лорансе и Оноре, что мы даже перестали тебе писать, ибо не знали,
что сообщить  -  дурное  или  хорошее.  Что  касается  колонки  наблюдений
кассовой наличности, колонки будущих мужей и жен, а также колонки  сплетен
и пересудов,  их  было  бы  нетрудно  заполнить,  но  для  этого  придется
дождаться более спокойных времен.
   Когда ты станешь читать мое письмо, постарайся представить себе  мамину
спальню, затем сад  свирепого  господина  д'Орвилье,  который  бродит  там
вместе с сыном, поливая цветы, а потом мысленно вообрази своего дражайшего
брата, который пишет,  сидя  против  камина  за  маленьким  столиком,  где
некогда стоял  твой  письменный  прибор,  припомни  мой  голос  и  все  те
глупости, что мы болтали; вообрази  все  это,  ибо  нынче  суббота,  канун
воскресного дня. Как? Удалось? Ну же, еще усилие. Вот теперь ты все хорошо
представила себе".

   А вот еще одно письмо, отосланное несколько дней спустя.

   Лоранса Бальзак - Лоре Сюрвиль, 10 июня 1821 года:
   "Оноре твердо решил ехать в Турень, но  до  этого  ему  надо  закончить
роман, первый  том  которого  уже  написан,  и  очень  славно;  там  много
остроумия и воображения. Он должен также завершить вместе со своим  другом
книгу в четырех томах, к которой Они только приступили.
   До сих пор интрига развивается живо, характеры обрисованы  превосходно;
авторы ловко вывели на сцену двух очень веселых персонажей, и  те  помогут
слишком чувствительным женщинам удержать слезы, которые навернутся  у  них
на глаза в местах по-настоящему драматических. Пожалуй, мне  следовало  бы
вкратце рассказать тебе  обо  всех  событиях  романа;  но  так  как  я  не
сомневаюсь, что он получит широкое распространение во всей Европе  и  даже
обойдет мир, а его триумфальный путь  по  Франции  начнется  с  Байе,  то,
пожалуй, лучше, чтобы чтение его стало для тебя  приятным  сюрпризом.  Как
только роман будет опубликован, мы сообщим тебе его название, и ты не дашь
покоя тем книгопродавцам, которые не приобретут его. Вот как  надо  делать
дела!"

   Весь дом скучал по Лоре.

   Бальзак - Лоре Сюрвиль, июнь 1821 года:
   "Ты горюешь, что тебе приходится жить вдали от  близких,  а  мы  горюем
оттого, что тебя нет с нами, что мы не видим и не слышим, как ты смеешься,
болтаешь, споришь, скачешь, резвишься... Скажу еще: не по душе мне, что ты
сама ходишь на рынок. Хотя у вас в Байе жизнь ведут простую, все же это не
резон, чтобы и ты следовала примеру окружающих. Если станешь применяться к
обычаям каждого  края,  то  сделаешься  податливой  и  мягкой,  как  воск.
Довольно уже того, что тебе приходится мириться с неизбежностью  -  дышать
тамошним воздухом, пить местный сидр и есть местный хлеб!.. Ты  еще,  чего
доброго, вздумаешь ходить к мессе, преклонять колени перед статуями святых
и уважать прочие церковные предрассудки? Только вчера я видел, как  отлили
из гипса сотню святых, которым станут поклоняться  сто  тысяч  простофиль.
Ваш Байе, где полным-полно святош, - самое  подходящее  место  для  этого;
представляю, сколько у вас там любовных приключений и интрижек, ведь такие
дела всегда прикрывают показной набожностью".

   Лоранса подробно описывала Лоре жизнь их семьи в Вильпаризи:

   "Мы  не  предаемся  безудержному  веселью,  но   и   не   унываем,   мы
добропорядочные буржуа и не  любим  крайностей;  по  вечерам  -  вист  или
бостон, изредка - экарте, охота за комарами, молочная каша... Оноре острит
и дурачится, а потом мы отправляемся спать".

   Оноре просил Лору подыскать ему в Байе какую-нибудь "богатую вдовушку",
на которой он мог бы жениться.

   Бальзак - Доре Сюрвиль, июнь 1821 года:
   "...И  расхвали  меня  получше:  двадцать  два  года,  хорошие  манеры,
добродушный нрав, живой взгляд, бурный темперамент - словом, самый  лучший
муж из всех, каких когда-либо создавало небо. Обещаю тебе пять процентов с
приданого, да еще на булавки от меня получишь".

   Он бы охотно удрал из Вильпаризи.

   "Скажу тебе по секрету, что бедная наша матушка  начинает  вести  себя,
как бабуля, а то и хуже. Я надеялся, что возраст, в который она  вступила,
благотворно повлияет на ее организм и изменит к лучшему  характер.  Ничего
подобного! О Лора, остерегайся! Нам обоим с тобой надо  остерегаться,  ибо
мы - люди нервические: в молодости еще можно питать иллюзии на  сей  счет,
но с годами все больше поддаешься этому недугу. Самое  забавное  то,  что,
как говорится asinus asinum fricat [осел  об  осла  трется  (лат.)].  Мама
постоянно твердит: "Ох уж эта бедная мамочка, до чего  она  утомительна...
Какая у нее докучная болезнь!" И все в том же роде. Но еще вчера я обратил
внимание, что наша матушка сама жалуется на  манер  бабули,  тревожится  о
канарейке вроде бабули, сердится то на Лорансу, то на Оноре, настроение  у
нее меняется в мгновение ока и она  принимает  в  расчет  только  то,  что
согласуется с нынешним ее мнением. А мамина склонность все преувеличивать!
Быть может, я так мрачно смотрю на вещи потому,  что  вижу,  как  меняется
мама. Во всяком случае - и ради нее самой, и ради нас, - мне бы  хотелось,
чтобы этого не происходило. Тяжелее всего то, что в доме у  нас  постоянно
друг на друга обижаются. Ведь нас тут трое или четверо, а живем мы точно в
осажденном  городе:  каждый  следит  за  соседом,  как   Монтекукулли   за
Тюренном... Второй такой семьи, как наша, во  всем  свете  не  сыскать,  я
думаю, мы единственные в своем роде..."

   Однако заканчивалось письмо бодрой нотой:

   "Прощай, сестра. Встань со своего кресла и проводи брата, ведь он  тут,
на пороге твоей гостиной.
   - Какие у тебя славные лампы, сестрица!
   - Они тебе и в самом деле нравятся?
   - А до чего изящны стенные часы!
   - Так мы ждем тебя к обеду. Смотри только не заблудись у нас в Байе.
   - Не беда! Чтобы разыскать меня, будете бить в барабаны.
   - Помни же, в пять часов.
   - Хорошо.
   - Я вижу,  ты  решил  пройтись?  -  говорит  попавшийся  мне  навстречу
Сюрвиль.
   - Угадал.
   - Отлично! Подожди меня, я составлю тебе компанию.
   Goddam! [Черт побери! (англ.)]  Это  только  сон...  Прощай  же,  нежно
обнимаю тебя и остаюсь твоим неизменно любящим, никчемным братом".

   В этих удивительно живых письмах, в  глубоких  и  метких  замечаниях  о
характере госпожи Бальзак,  в  постоянной  готовности  перейти  на  диалог
проницательный  наблюдатель  мог  бы   предугадать   будущего   романиста,
расправляющего крылья.
   Лорансе не терпелось выйти замуж. В семье  к  ней  были  несправедливы.
Ранняя зрелость, остроумие, здравый смысл Лоры - все это затмевало младшую
сестру. Между тем и  ей  были  свойственны,  пишет  Мадлен  Фаржо,  "такие
блестки остроумия и такая верность суждений, что,  будь  она  единственной
дочерью, мать могла бы ею гордиться". Письма девушки были "полны прелести,
свежести  и  непосредственности".  Она  отваживалась  дерзко  нападать  на
доктора Наккара, чья особа была священна в глазах семьи.

   "Ваш хваленый господин  Наккар  выражается  весьма  выспренне,  хохочет
весьма громко, напускает на себя весьма важный вид, держится о себе весьма
высокого мнения; человек он весьма  обязательный,  но  малоталантливый  и,
по-моему, такой же врач, как  и  все  другие;  о  больном  он  не  слишком
тревожится: исчерпав все свое красноречие, посылает вас в деревню подышать
свежим воздухом или же рекомендует путешествие, что в общем-то одно  и  то
же".

   После отъезда Лоры Лоранса могла больше рассчитывать на успех.

   Бальзак - Лоре Сюрвиль, июль 1821 года:
   "...Кроме  того,  тебе  надлежит  знать,  что  наша  Лоранса  -  просто
прелесть, такие изящные пальцы и руки не часто увидишь, к тому  же  у  нее
ослепительной белизны кожа и  восхитительная  грудь;  когда  с  ней  тесно
общаешься, видишь, что она очень умна, и это ум  природный,  которому  еще
предстоит развиться. Особенно хороши у нее глаза, а то, что лицо  чересчур
бледное, это как раз  и  нравится  многим  мужчинам.  Не  сомневаюсь,  что
замужество пойдет ей на пользу".

   Однако Бернар-Франсуа не дал дочери времени ни  расцвести,  ни  сделать
собственный выбор. 19 июля 1821 года он писал Лоре, что свадьба Лорансы  -
"дело решенное".  Жениха  отец  выбрал  по  своему  вкусу.  Он  именовался
Арман-Дезире де Сен-Пьер де Монзэгль. Двойная дворянская частица - двойной
источник гордости. Монзэгль действительно принадлежал к дворянскому  роду,
хотя и не очень древнему; его предки некогда владели в Вильпаризи замком и
несколькими фермами. Правда,  ни  фермы,  ни  замок  Монзэглям  больше  не
принадлежали. Однако Бернар-Франсуа Бальзак был знаком  с  отцом  молодого
человека -  они  встречались  сперва  в  Королевском  совете,  а  затем  в
Интендантском ведомстве. К тому же оба были франкмасоны: все это  казалось
ему достаточной гарантией. Жениху было тридцать  три  года,  он  служил  в
Париже в управлении по взиманию городских пошлин. "Чего желать лучшего? Не
принца же в самом деле дожидаться?"
   Слов нет, прошлое суженого внушало некоторые  опасения:  "Он  настоящее
дитя Парижа и немало проказничал, хотя ничего позорящего не совершил". Да,
он вел рассеянный образ жизни, как и подобает молодому человеку, а  теперь
ему самое время остепениться и стать хорошим мужем. Он,  кажется,  задира?
"Безусловно, - говорила госпожа Бальзак, - и происходит это потому, что он
превосходно владеет шпагой, метко стреляет.  Вот  его  недостатки.  Дай-то
Бог,  чтобы  не   обнаружилось   других".   Оноре,   которого   раздражала
самоуверенность  будущего  зятя,  прозванного  им  Трубадуром,  с  иронией
описывал его:

   "Наш герой сочиняет стихи, он необычайно  меткий  стрелок  и  на  охоте
двадцатью выстрелами убивает двадцать шесть штук  дичи...  Он  превосходно
играет на бильярде; он вальсирует, он стреляет,  он  охотится,  он  правит
лошадьми, он... он... он..."

   Лоранса   без   всякой   радости   соглашалась   на   это   замужество,
продиктованное тщеславием отца. Судя по всему. Трубадур  ее  не  любил.  В
этом не было ничего удивительного. Парижской полиции он был  известен  как
молодой человек, склонный к  разгулу,  часто  посещавший  игорные  дома  и
публичных женщин.
   Бернар-Франсуа торопился закончить дело, боясь,  как  бы  этот  "орел",
Монзэгль [фамилия Монзэгль (Montzaigle)  образована  из  двух  французских
слов: mont (гора) и aigle (орел)] не нашел  себе  более  выгодной  партии.
Извещения о свадьбе были разосланы в двух вариантах. В  одних  говорилось,
что  господин  Бальзак,  бывший  секретарь  Королевского  совета,   бывший
директор Интендантской службы, и госпожа Бальзак выдают  замуж  свою  дочь
Лорансу; в других - господин де Бальзак и госпожа де  Бальзак  сообщали  о
предстоящей  свадьбе  мадемуазель  Лорансы   де   Бальзак   с   господином
Арманом-Дезире Мишо де Сен-Пьер де Монзэгль. Брачный контракт был подписан
12 августа 1821 года. Бальзаки дали за  дочерью  тридцать  тысяч  франков.
"Матушка считает, что даже душевное спокойствие всей  жизни  не  оправдает
такой денежной жертвы". Это семейное событие торжественно отпраздновали  в
Вильпаризи: "Было  мороженое,  родственники,  друзья  и  просто  знакомые,
пирожные, нуга и прочие лакомства". Бернар-Франсуа был  менее  импозантен,
чем обычно. Кучер сельского дилижанса по неловкости задел кнутом его глаз,
поранив роговицу, а ведь старик так заботился  о  своем  зрении,  о  своем
здоровье вообще. "Нет более душераздирающего зрелища, чем горе женщины или
старца", - с сочувствием писал Оноре.
   Молодой человек смертельно  боялся,  как  бы  доктор  Наккар,  движимый
излишней доброжелательностью, не подыскал ему какое-нибудь место.  Ведь  в
этом случае он, Оноре, превратится

   "...в писца, в машину, в манежную  лошадь,  которая  покорно  ходит  по
кругу, пьет, ест и спит в положенные часы. Я стану тогда как все.  И  люди
называют жизнью это вращение мельничного колеса, этот постоянный возврат к
одному и тому же? Если бы еще кто-нибудь освещал мое унылое  существование
своей прелестью! Мне пока не довелось срывать цветы жизни, а ведь я сейчас
как раз в том неповторимом возрасте, когда они распускаются! Для чего  мне
богатство и удовольствия в шестьдесят лет? К чему пышные актерские  наряды
тому, кто больше не живет, а лишь  наблюдает  чужую  жизнь,  как  зритель,
уплативший за место в театре? Всякий старик подобен человеку, который  уже
отобедал и взирает на тех, кто только принимается за трапезу. Так вот, моя
тарелка пуста, на ней нет позолоты, стол покрыт жалкой скатертью,  кушанья
безвкусны. Я голоден, а насытиться нечем! Чего я хочу?.. Рябчиков! Ведь  у
меня только две страсти: любовь и слава; пока что  я  не  удовлетворил  ни
одной из них, неужели так никогда и не удовлетворю?.."

   "У меня только две страсти: любовь  и  слава"  -  вот  его  излюбленная
фраза. Какой юноша с сильным  характером  не  произносил  ее?  Но  молодой
Бальзак чувствует себя ненасытным.  Он  жаждет  обладать  миром  и  боится
обмануться в своих надеждах. В октябре он несколько успокаивается.  Участь
писца ему больше, видимо, не угрожает, ибо сотрудничество с  Ле  Пуатвеном
начинает приносить плоды.  Книгопродавец  Юбер,  чья  лавка  помещается  в
деревянных галереях Пале-Рояля,  купил  у  молодых  авторов  за  восемьсот
франков роман "Наследница Бирага", который они подписали: "Вьейрглэ и лорд
Рооне" ("Рооне" - анаграмма "Оноре"). Книга эта, по признанию Бальзака,  -
"сущее литературное свинство".  Злодей  стремится  завладеть  наследством;
речь идет о семейной  тайне,  вмешивается  нежданный  покровитель.  Однако
образы  двух  старых  вояк,  комических  персонажей,  навеянных  Вальтером
Скоттом,  нарисованы  довольно  правдиво.  Роман,  должно  быть,   неплохо
разошелся, потому что за следующий -  "Жан-Луи,  или  Обретенная  дочь"  -
книгоиздатель заплатил уже тысячу  двести  франков.  Публиковать  подобные
книги  было  унизительно,  но  зато  как  приятно  говорить  близким:   "Я
зарабатываю себе на жизнь". Впрочем, все ли так уж плохо  в  этих  опусах?
Силач Жан-Луи походил  на  Пантагрюэля.  А  ловкость,  с  которой  Бальзак
переплетал нити запутанной интриги, напоминала порою Бомарше. Несмотря  на
множество нелепостей, живость действия  и  мастерство  рассказчика  немало
обещали. Подражание готовым образцам помогало  рождению  нового  писателя,
который, сам того не подозревая, отмечал свои  романы  печатью  дарования.
Однако постоянная нужда в деньгах вредила его таланту, заставляла работать
слишком торопливо. В мыслях Бальзака уже то и дело возникали цифры:  "Если
я продам за две тысячи франков роман "Клотильда Лузиньянская, или Красавец
еврей", который напишу один, и если я буду публиковать по четыре романа  в
год, то разбогатею". Действительно, он зарабатывал бы тогда больше  денег,
чем получал его отец в Интендантском ведомстве. Однако  все  эти  подсчеты
были лишь плодом фантазии Оноре.
   Он сообщал Лоре грустные  новости  о  чете  Монзэгль.  Со  дня  свадьбы
Лоранса хворала, у нее были нервные припадки, и она теряла  свои  чудесные
темные волосы. Муж ездил на охоту, оставляя ее одну. Больная, тоскуя вдали
от родных,  она  читала  "Дух  законов"  Монтескье  в  "большой  гостиной,
казавшейся особенно мрачной". Сразу же  после  женитьбы  кредиторы  начали
преследовать Монзэгля, ибо Трубадур был в долгу как в шелку. Лоранса,  вся
в слезах, приехала в  Вильпаризи  жаловаться  на  мужа.  Госпожа  Саламбье
заявила, что супруг  ее  внучки  вовсе  не  "орел",  а  просто  негодяй  и
распутник, который "даже самого Великого Могола разорит". Подобно  зятю  и
внуку, бабуля любила исторические сравнения,  у  нее  была  склонность  ко
всему грандиозному и преувеличенному. "Что касается паны, то он только что
не молодеет, он подобен египетской  пирамиде,  недвижимой  среди  толчков,
сотрясающих земную кору". Госпожа Бальзак чувствовала себя  превосходно  и
ездила в Париж в "элегантной коляске своей соседки госпожи де  Берни,  над
которой она всю дорогу  посмеивалась".  "Делайте  после  этого  добро!"  -
заканчивал Оноре, жалевший милую соседку.
   Дело в том, что "дамы  с  околицы",  госпожа  де  Берни  и  ее  дочери,
занимали теперь много места в  мыслях  семейства  Бальзаков.  Супругам  де
Берни принадлежали два дома в Вильпаризи: один - рядом с домом  Бальзаков,
его сдавали отставному полковнику, другой дом, купленный де Берни  в  1815
году у разорившихся Монзэглей, был расположен на краю  селения,  почему  и
стали говорить "дамы с околицы". Этот крайний дом отличался  от  остальных
домов Вильпаризи только своими  размерами  да  множеством  окон  с  частым
переплетом. Он мало походил на дворянский  особняк,  но  был  просторен  и
удобен; перед домом была песчаная площадка,  окаймленная  апельсиновыми  и
гранатовыми деревьями в кадках.  Бернар-Франсуа  давно  знал  Габриэля  де
Берни, советника Королевского суда (а еще раньше -  Императорского  суда).
Оба семейства жили по соседству и  в  квартале  Марэ,  но  дамы  де  Берни
относились к  госпоже  Бальзак  с  некоторой  снисходительностью,  а  дамы
Бальзак относились к ним с известной почтительностью. Отправляясь к "дамам
с околицы", чтобы  пригласить  их  на  какое-либо  домашнее  торжество  "с
угощением", Лора и  Лоранса  надевали  нарядные  платья.  Де  Берни  имели
гораздо больше прав на дворянскую частицу "де", чем Бальзаки,  и  занимали
более высокое положение в обществе.
   Во времена якобинской диктатуры, 8 апреля 1793 года, Габриэль де  Берни
женился на Лоре Иннер, дочери арфиста, выходца из  Германии,  и  Луизы  де
Лаборд,  камеристки  Марии-Антуанетты.  Крестным  отцом  маленькой   Лоры,
родившейся 23 мая 1777  года,  был  Людовик  XVI,  а  крестной  матерью  -
королева.  Поэтому  девочку  нарекли  Луиза-Антуанетта-Лора.  Это  звучало
пышно. Ребенком Лора жила  среди  придворных  и  на  всю  жизнь  сохранила
изящество и благородство манер. После смерти музыканта  Иннера  его  вдова
вторично вышла замуж  -  за  шевалье  де  Жаржэ,  одного  из  приверженцев
Марии-Антуанетты,  который  позднее  пытался  устроить   побег   королевы,
заключенной  в  башню  Тампля.  Жаржэ  послужил  прототипом  героя  романа
Дюма-отца "Шевалье де Мэзон-Руж". В обстановке  надвигавшихся  трагических
событий Лору Иннер, которой  исполнилось  всего  шестнадцать  лет,  спешно
выдали  замуж  за  графа  де  Берни.  Новобрачные  почти  тотчас  же  были
арестованы. Падение Робеспьера спасло им жизнь. В 1799  году  Габриэль  де
Берни поступил на службу по ведомству снабжения армии провиантом (тогда-то
он  и  сделался  коллегой  Бернара-Франсуа).   В   1800   году   он   стал
столоначальником в одном из отделений министерства  внутренних  дел,  а  в
1811 году сделался советником парижского суда.
   У супружеской четы было девять детей, двое  из  них  -  сын  и  дочь  -
умерли. В семье многое не ладилось. Габриэля де Берни мучили недуги,  и  в
пятьдесят лет он казался стариком. Сварливый, желчный, вечно брюзжащий, он
постепенно терял зрение и  предоставлял  жене  полновластно  распоряжаться
поместьем, "которое она  кроила  и  перекраивала  по  своему  усмотрению";
однако муж постоянно попрекал ее, донимал своими сетованиями и  срывал  на
ней гнев. Прошлое супругов было омрачено странной и прискорбной  историей.
С 1800 по 1805 год граф и его жена жили раздельно. В ту пору Лора де Берни
страстно  влюбилась  в  "свирепого  корсиканца,  которому  и  отдала  свою
молодость"; от этой связи у нее родилась дочь Жюли.  Потом  ужасный  Кампи
исчез, супруги помирились, и господин де Берни порой терпел  в  Вильпаризи
Жюли Кампи: это была девушка "редкой красоты, дивный цветок Бенгалии".
   После возвращения в Вильпаризи Оноре де Бальзак часто встречал  госпожу
де Берни и ее