так  и  не
родился на свет; Бальзак наконец отважился стать самим собою  и  подписать
роман "Молодец" собственным именем.
   Сюжет  ему  был  уже  совершенно  ясен.  Не  хватало  непосредственного
знакомства с краем, с  пейзажами.  Ничто  не  может  заменить  этих  живых
впечатлений; когда романист своими глазами видит место действия, его герои
ведут себя более естественно. Оноре рассчитывал на друзей, живших  в  краю
шуанов.  Читатель,  верно,  не  забыл,  что  в  Туре  семейство  Бальзаков
поддерживало близкие отношения с префектом,  генералом  де  Померелем.  Он
умер в 1823 году, но сын покойного, Жильбер,  также  генерал  в  отставке,
проживал в Фужере. В городе у него был великолепный дом; кроме  того,  ему
принадлежали два замка и обширные земельные владения.  Фужер  находился  в
самом сердце того края, где действовали шуаны. В 1828 году почтенный кузен
Седийо  ликвидировал  наконец  дела  Бальзака,  и  Оноре  решил   написать
генералу.

   Бальзак - генералу де Померелю, 1 сентября 1828 года:
   "Мое небольшое состояние пошло прахом, и я упал  с  облаков  на  землю.
Финансовые бури, которые  сотрясают  деловой  мир  Парижа,  вынудили  меня
отказаться от дальнейшей борьбы.  Благодаря  преданности  отца  и  доброте
матери нам удалось спасти честь семьи и наше  доброе  имя,  но  для  этого
пришлось пожертвовать и моим собственным и их состоянием... Продав дело, я
полностью  расплатился  с  долгами,  и  теперь,  к  тридцати  годам,   мое
единственное достояние - мужество и незапятнанное имя.
   Я рассказываю вам, генерал, об этих печальных событиях  только  потому,
что возникли особые обстоятельства, связанные с моими  новыми  планами.  Я
решил опять взяться за перо, и быстрое воронье или  гусиное  крыло  должно
отныне дать мне средства к жизни и помочь расплатиться с матушкой. Вот уже
месяц, как я работаю над историческими трудами. По  чистейшей  случайности
мне указали на один исторический факт, который произошел  в  1798  году  и
связан с войною шуанов и вандейцев; он послужит основой для  произведения,
которое я легко напишу. Для этого не понадобятся никакие  изыскания,  надо
только познакомиться с местами, где будут происходить события романа.
   Я тотчас же вспомнил о вас и уже решил было попросить приюта недели  на
три. Муза, ее свирель, десть бумаги и сам я не слишком обременительны,  но
затем я подумал, что, пожалуй, окажусь для вас обузой... Так вот, генерал,
знайте, что походная кровать и тюфяк, стол, если только он походит на всех
четвероногих и не хромает, стул да крыша над головой -  это  все,  чего  я
прошу; разумеется, я надеюсь также на ваше столь чудесное  и  дорогое  для
меня доброжелательство".

   Это было  милое  письмо,  продиктованное  молодостью  и  доверчивостью.
Генерал де  Померель  ответил:  "Жду  вас".  Бальзак,  не  мешкая,  сел  в
дилижанс,  отправлявшийся  в  Бретань;  в  Алансон  он  прибыл  вечером  и
остановился в гостинице "Мавр", которая ему была  уже  знакома.  Гуляя  по
городу, он обратил внимание на  стоявший  на  улице  Валь-Нобль  старинный
особняк, как бы олицетворявший собою  незыблемость  провинциальной  жизни.
Образ этот навсегда врезался в его память. По дороге из Алансона  в  Фужер
он  внимательно  вглядывался   в   окрестные   пейзажи,   и   они   словно
отпечатывались в его мозгу. Наконец  он  прибыл  к  Померелям.  Баронесса,
которая была намного моложе своего мужа-генерала,  встретила  Оноре  очень
любезно. Поначалу супругов несколько смутил жалкий вид  путешественника  и
его "дрянная шляпа". Но их беспокойство  быстро  рассеялось.  Когда  гость
снял эту "дрянную шляпу", они увидели очень живое и веселое лицо,  высокий
лоб, "словно озаренный светом", и темные глаза, где вспыхивали  золотистые
искорки. Оноре так  занимательно  рассказывал  о  своем  путешествии,  что
генерал и его жена смеялись до слез.
   Между хозяином и гостем  сразу  же  установились  дружеские  отношения.
Госпожа де Померель и ее горничная Луиза решили  "подкормить"  исхудавшего
путешественника. Бальзак окрестил хозяйку дома "леди-кормилица". Он  любил
свою комнату, зеленый столик, за которым работал с таким  увлечением,  что
Луизе, входившей со словами: "Кушать подано", с трудом удавалось  оторвать
его. В столовой, рядом с его прибором,  всегда  стояли  баранки  и  масло.
Неизменная мягкость госпожи де Померель  врачевала  раны  его  измученного
сердца.  Каждое  утро  Оноре  в  сопровождении  хозяина  дома  отправлялся
знакомиться с окрестностями,  он  обозревал  пустынную  равнину,  поросшую
дроком и ярко-желтым утесником, любовался лесами  в  позолоченном  осеннем
уборе, разглядывал  гору  Пелерину,  где  в  пору  гражданских  войн  была
устроена знаменитая засада.
   Он входил в дома, выспрашивал людей, изучал нравы  и  обычаи.  Писатель
может и должен выдумывать, но  отправляться  следует  от  правды.  Генерал
рассказывал ему о гражданских войнах, о нападении восставших  крестьян  на
Фужер; он познакомил Бальзака с несколькими еще живыми  участниками  былых
событий, подробно описывал фанатичных священников - аббата Бернье,  аббата
Дюваля; из двух этих фигур романист слепил образ свирепого Гюдена.  Каждый
день после обеда Бальзак садился за рукопись "Молодца" и работал над  нею,
обогащая всем тем, что услышал и увидел. Госпоже де Померель не  нравилось
название книги, и она убедила автора изменить его.  После  долгих  поисков
Бальзак нашел другое название: "Шуаны, или Бретань  тридцать  лет  назад",
затем он придумал новый вариант:  "Последний  шуан,  или  Бретань  в  1800
году". Так назывался роман в первом  издании.  Работал  он  с  увлечением,
чувствуя,  что  наконец-то  ему  удается  сплавить  воедино  романтику   и
действительность, историю и вымысел. Но само  обилие  образов,  событий  и
персонажей подавляло автора, ему с трудом давалась композиция книги.
   От Латуша приходили негодующие письма: он возмущался долгим отсутствием
Оноре.

   Латуш - Бальзаку, 9 октября 1828 года:
   "Фужер - город,  насчитывающий  7200  жителей;  суд  первой  инстанции,
фабрика сурового полотна, кожевенный завод на реке Куэнон: 3o36'  западной
долготы, 48o20' широты. Вот он,  укромный  романтический  уголок,  который
избрал для себя местом изгнания мой безрассудный друг! Как это  далеко  от
улицы Анфер, от улицы Сент-Оноре! Денежные  траты,  ночи,  проведенные  на
кожаном сиденье дилижанса, головная боль, ссадины на заду -  и  ради  чего
все это?.. Возвращайтесь же домой со своим шедевром или без оного; со  дня
вашего отъезда я ни разу не улыбнулся".

   Латуш сердился на своего собрата за то,  что  тот  забрался  Бог  знает
куда, в захолустье, и живет там вдали от предметов  первой  необходимости,
иначе говоря, новых романов: "Пусть Бог вдохновения покарает вас!"
   Госпожа де Берни тоже страдала, но говорила она об этом с любовью.

   Госпожа де Берни - Бальзаку:
   "Добрый вечер, милый котик, скоро уже  десять  часов,  и  мне  радостно
думать, что ты в эту минуту выводишь на бумаге ласковое словечко  "киска",
которое мне так приятно слышать или читать... Мой обожаемый, мой  любимый,
позволь твоей кошечке примоститься у тебя на коленях,  позволь  ей  обвить
рукой твою шею и склони свою милую голову к ней на  плечо.  Но  только  не
засыпай, нет! И чтобы эта мысль не пришла тебе на ум, я дарю тебе один  из
тех поцелуев, которые так хорошо нам знакомы. Какая прелестная картина!  И
как чудесно было бы, если бы она могла в этот же миг стать реальностью!  Я
так боюсь, что ты еще надолго  там  задержишься.  И  все-таки,  если  тебе
хорошо и ты работаешь, я должна быть довольна. Милый, рассудок мой во всем
тебе послушен, но сердце подобно избалованному ребенку, и оно отказывается
добровольно соглашаться на лишения, которым его подвергают".

   В конце октября Оноре вернулся к себе,  на  улицу  Кассини;  он  просил
Латуша прийти к  нему  с  несколькими  страницами  романа  "Фраголетта"  -
причудливого   произведения   о    неаполитанце-гермафродите:    ворчливый
доброжелатель Бальзака уже давно трудился  над  этой  книгой.  А  сам  он,
Оноре, прочтет другу сцену из "Шуанов".
   "Хорошо, приду! - ответил Латуш. - Я буду у вас на  улице  Кассини,  но
только между пятью и шестью часами.  Надеюсь,  что,  уделив  минут  десять
"Фраголетте", вы поднесете мне  новый  плод,  четвертую  долю  той  груши,
которая созрела, едва успев расцвести".
   Чтение Бальзака имело огромный успех. Брюзга Латуш пришел в восторг и -
вещь совсем уж удивительная - сказал об этом вслух. Разумеется, можно было
внести еще немало улучшений. Как человек со вкусом,  он  сделал  несколько
замечаний. Но роман следовало публиковать.

   Латуш - Бальзаку:
   "Что до вашей книги, то пусть она exeat  [выходит  (лат.)],  сотню  раз
exeat! К чему мне твердить вам одно и то же! Ради Бога, не подумайте,  что
я отказываюсь и дальше слушать чтение отрывков из нее; для меня это всегда
удовольствие, да и польза; но я  жду  продолжения.  Не  станем  без  конца
склонять слово Муза. Я охотно даю советы тем, чей талант ценю; я испытываю
к ним признательность и тут же говорю, как бы я сам поступил, выслушав тот
или иной совет; но уж если я подал на стол бычий бок целиком, то не  стану
затем потчевать гостя  тонкими  ломтиками  мяса.  Довольно,  довольно,  вы
просто дитя! Если бы я умел заклинать духов, то непременно бы  это  сделал
сейчас,  ибо,  судя  по  той   неожиданной   и   совершенно   необъяснимой
медлительности, с которой наш хват Оноре, обычно пекущий романы как блины,
по четыре штуки за полтора месяца, доделывает своего "Шуана",  я  полагаю,
что в этом "Шуане" сам черт сидит. Эх! Право же, не терпится  мне  увидеть
вашего маркиза изданным в четырех томах,  в  красивом  синем  переплете  и
изящными заставками.
   Не довольно ли вам корпеть над этим романом? Мы станем  продавать  его,
как хлеб".

   "Мы станем продавать его..."  Дело  в  том,  что  Латуш  взял  на  себя
переговоры с Юрбеном Канелем относительно издания "Шуанов". Почему он  так
поступил? Бальзак и сам хорошо знал  Канеля.  Он  питал  слабость  к  жене
книгопродавца. Оноре называл госпожу Канель "мисс" или "мисс Анна" и любил
гладить ее по роскошным волосам. Но Капель не хотел покрывать все  расходы
по изданию; Латуш принял их на себя. Принесла ли ему  книга  прибыль?  Или
же, напротив, он разделил убытки  вместе  с  Канелем?  Известно  одно:  за
первое издание романа Бальзаку была  предложена  тысяча  франков.  Правда,
книгу выпустили в количестве тысячи экземпляров, после их распродажи автор
вновь получал право собственности на свое произведение.

   Латуш - Бальзаку:
   "А  теперь,  если  только  вы  не  самый  неисправимый  хвастун   среди
хвастунов, строящий воздушные замки в стране химер, приходите с бумагами в
руке или с обещаниями на устах. Мы готовы подписать с вами контракт".

   Вести переговоры с Бальзаком не так-то просто. Затратив  немало  труда,
человек добирался через весь Париж на улицу Кассини; но Оноре там не было,
большую часть времени он проводил в Версале, у родителей или у сестры, где
стол и кров ничего ему не стоили. Что было  делать?  Ехать  к  нему  туда?
"Куда как приятно тащиться в Версаль за здорово живешь!" Писать  на  стене
флигеля бранные слова? Слабое утешение. Бальзак вечно жалуется на нехватку
денег. Но кто в этом виноват?

   Латуш - Бальзаку, 30 ноября 1828 года:
   "Сегодня,  30  ноября,  ваше  положение  такое  же,  каким   оно   было
пятнадцатого. Но почему, собственно, вас это  огорчает?  Вы  все  тот  же:
поселились на улице Кассини,  но  там  никогда  не  бываете;  ходите  куда
угодно, но только не туда, где вас ждут контракты, дающие деньги на жизнь;
вы влезаете в долги ради ковров,  шкафа  красного  дерева,  книг  в  таких
богатых переплетах, какие нравятся только глупцам, никому не нужных часов,
гравюр; вы заставляете меня бегать высунув язык по всему Парижу в  поисках
канделябров, которые стоят потом у вас без свечей, и в то же время  у  вас
никогда не найдется  в  кармане  тридцати  су,  чтобы  приехать  навестить
больного друга! Тому, кто продает себя обойщику на два года вперед,  место
в Шарантоне! Можно чувствовать себя хорошо  и  на  чердаке  с  мебелью  из
некрашеного дерева, питаясь черствым хлебом и общаясь с друзьями,  которым
не нужно  проделывать  одиннадцать  лье  для  того,  чтобы  вас  ободрить,
похвалить и развеселить. Но вы сами этого хотите".

   Хотел ли этого Оноре? И чего он вообще хотел? Он и сам толком не знал.

   Бальзак - Латушу:
   "Дорогой друг, я во всем полагаюсь на вас. Подпишите договор  за  меня,
предоставляю вам полную свободу действий... Поступайте во всем  по  своему
усмотрению".

   Оноре был в такой  растерянности,  что  даже  написал  Латушу  о  своем
согласии поселиться вместе с ним неподалеку от Онэ.

   Латуш - Бальзаку:
   "Кто станет доставлять все необходимое для двух людей, живущих в  доме,
расположенном в лесу? Кто станет стелить постели, готовить завтрак и обед?
Может быть, вы? Да вам целого дня не  хватит,  чтобы  поддерживать  дом  в
порядке. Боже правый! Ведь мы уже на следующий  день  выколем  друг  другу
глаза... Улица Анфер, Фужер, Версаль, Онэ - что это вам, право,  на  месте
не сидится! Вас бы прогнали из любого племени кочевников  как  немыслимого
непоседу. Агасфер не захотел бы взять вас себе в спутники".

   Письмо заканчивалось предложением Латуша купить у Бальзака всю рукопись
в  подготовленном  для  печати  виде;  заплатит  он  "недорого,  но   зато
наличными". Латуш, человек  здравомыслящий,  отлично  видел,  что  Бальзак
нуждается в  звонкой  монете;  и  у  него  было  достаточно  вкуса,  чтобы
понимать, каким редкостным талантом наделен его друг.  К  сожалению,  этот
одаренный молодой человек доставлял Латушу немало неприятностей.
   Наконец 15 января 1829  года  договор  был  подписан,  аванс  выплачен.
Оставалось только получить от автора рукопись, за которую он держался  так
цепко, как держится  участник  конкурсного  экзамена  за  свое  сочинение,
упорно надеясь сделать из него шедевр.



X. ПЕРВЫЕ ЛУЧИ СЛАВЫ

   Любовный пламень так не согревает,
   как согревают первые лучи славы.
   Вовенарг

   "Последний шуан" (позднее роман получил другое название  -  "Шуаны")  -
книга необычная. Белые и  синие,  роялисты  и  республиканцы  сражались  с
яростным ожесточением и "убивали друг друга, как убивают зайцев". На  чьей
стороне был сам Бальзак? По воспитанию и семейным традициям  он,  казалось
бы, должен тяготеть к синим. Его друг, бонапартист Померель, без сомнения,
описывал ему синих с большей симпатией. Отряды  синих  представляли  собою
регулярные части, ими командовали кадровые офицеры; белые  сражались,  как
могикане. Однако Бальзак никого не судил; он только  описывал.  Для  него,
как и для Гегеля, Вандея была примером трагического  в  истории.  Шуаны  -
герои, пришедшие слишком поздно, ими  движут  благородные,  но  устаревшие
идеи. В густых зарослях и на  песчаных  равнинах  мелькают  грозные  тени.
Полицейский сыщик Корантен пользуется  услугами  падшей  женщины  Мари  де
Верней; влюбившись в человека, которого она должна выдать, Мари  вместе  с
ним идет на смерть после полной сладострастия  и  отчаяния  брачной  ночи.
Роман заканчивается выразительной картиной: безобидный  крестьянин  бредет
через  площадь,  ведя  за  собой  на  веревке  корову,  -  это  знаменитый
Крадись-по-Земле, некогда один из наиболее свирепых  шуанов.  Быть  может,
Померель,  проходя  мимо  рынка,  указал  на  него  своему  гостю.   Самые
прекрасные эпилоги рождаются из таких вот случайных встреч.
   Молодой автор знает,  что  он  наконец-то  создал  свой  первый  роман.
Закончилась карьера бакалавра Ораса де Сент-Обена; закончилась, так  и  не
начавшись, жизнь мертворожденного Виктора  Морийона.  Роман  "Шуан"  будет
подписан: Оноре Бальзак. Вот почему автор хотел видеть его совершенным. Но
книга получилась тяжеловесная (как ему казалось), и первый вариант его  не
удовлетворял. Он испещрял корректуру  поправками  и  дополнениями.  Латуш,
принявший на себя расходы по изданию, приходил в ярость. Все эти  помарки,
исправления и  переделки  стоили  очень  дорого.  "Чем,  черт  побери,  вы
забиваете себе голову? Оставьте темное пятнышко  под  левой  грудью  вашей
возлюбленной - ведь это же родинка". Бальзак попросил месяц для  окончания
книги; через полтора месяца он все еще работал над  нею.  Кроме  того,  он
требовал экземпляры  для  родных,  для  госпожи  де  Берни,  для  супругов
Померелей.  Это  было  естественно,  но  Латуш  злился:  "Если  бы  я  мог
предвидеть, что расходы  вырастут  на  пятьсот  франков  да  еще  придется
бесплатно давать экземпляры из моей тысячи, поверьте, я ни за  что  бы  не
связался с этим делом". А ко всему еще он теперь совсем не видел Бальзака:
"Не могу допустить, что вы дуетесь. Человек воспитанный может вспылить, но
никогда не позволит себе дуться".
   А воспитанный человек был занят тем, что извещал друзей о выходе  своей
книги.

   Бальзак - генералу барону де Померелю, 11 марта 1829 года:
   "Что это я говорю: "Моя книга"?.. Она в какой-то мере и ваша,  ибо,  по
правде сказать, составлена из множества занимательных историй, которые  вы
так  чудесно  и  с  такой  щедростью  рассказывали  мне   за   стаканчиком
восхитительного гравсково вина, коим так вкусно была  запивать  баранки  с
маслом. Вы найдете там все, начиная от песенки "Пришла пора, красавица"  и
до башни Мелузины... И все это принадлежит вам, как и сердце  автора,  его
перо и самые теплые воспоминания.
   Надеюсь,  что  госпожа  де  Померель  посмеется,   прочитав   некоторые
подробности касательно масла, кувшинчиков, смолистых свечей,  изгородей  и
плетней, а также описание того, как трудно порой попасть на бал:  все  это
она найдет в моем романе, если  ей  удастся  дочитать  его  до  конца,  не
заснув. Я принял во внимание, что вашей очаровательной жене не  понравился
первоначальный заголовок романа "Молодец", и он изменен".

   Роман появился в марте 1829 года.  Латуш  поместил  в  газете  "Фигаро"
благоприятный отзыв, его примеру последовали другие, но об успехе говорить
было нельзя. Книга не продавалась.

   Латуш - Бальзаку, 15 апреля 1829 года:
   "С коей легкой руки на вас просто сыплются хвалебные статьи.  Возможно,
роман начнут в конце концов покупать. Но пока что у  меня  нет  больше  ни
денег, ни советов для вас. Мы ведь теперь с вами вовсе не видимся.  Это  в
порядке вещей. Так вот, любезный мой друг, разве я был  не  прав,  приведя
вам однажды свое любимое изречение: "Человек, который к тридцати годам  не
стал мизантропом, родился на свет бессердечным"? Прощайте, эгоист".

   Прошло восемь месяцев, а Юрбен Канель продал всего четыреста  пятьдесят
экземпляров. Латуш с грустью подводил итоги. Он даже не  вернул  издержек.
Когда немного позднее появился его роман "Фраголетта", Бальзак опубликовал
в "Меркюр" почти враждебную и, уж  во  всяком  случае,  весьма  сдержанную
статью. Он говорил в ней о Наполеоне, о Везувии, о Восемнадцатом  брюмера,
но не давал никакого представления о самом произведении. Об авторе  романа
Бальзак писал: "Мы слышим горький смех человека, не верящего ни в счастье,
ни в свободу... В его душе есть нечто от Вольтера и  от  лорда  Байрона...
Пусть тот, кто отважится, займется разбором книги. Я на это не  решаюсь...
Лаконизм господина де Латуша слишком походит на молнию. Он вас  ослепляет,
и вы уже толком не знаете, куда вас ведут. Впрочем, каково бы ни было  мое
собственное мнение, книга эта наделает шума, у нее не будет недостатка  ни
в похвалах, ни в критике". Ни  один  недоброжелатель  не  мог  бы  сильнее
уязвить автора, и Латуш негодовал. Какой он все же эгоист, этот Бальзак! А
тут еще Шарль Седийо, человек необыкновенно педантичный,  "со  слишком  уж
непомерным рвением" следил  за  тем,  чтобы  все  до  последнего  векселя,
выданные его родственнику