онанс,  начертал
на нем: "Поскольку речь идет о госпоже де  Севинье,  постановление  должно
быть вынесено в ее пользу.  Не  хочу  ничего  рассматривать.  С  закрытыми
глазами утверждаю решение". Вероятно, прекрасная дама,  столь  родственная
по уму вам, польской  госпоже  де  Севинье,  написала  своей  дочери,  что
Людовик XIV - величайший и самый деликатный из всех монархов мира.  Так  я
думаю".

   Мнение это не понравилось.  Польская  госпожа  де  Севинье  приписывала
победу своим дипломатическим талантам, а не милостям двора. Затем  Бальзак
надавал ей всяких мудрых  советов.  Прежде  всего  надо  просить  Киевскую
судебную палату о немедленном вводе в наследство. "Ну  и  влюбленные,  эти
два волчка!.. Пишут друг другу письма, нашпигованные  цифрами  и  деловыми
соображениями!.. Но, милый мой волчишка, ведь эти цифры  -  основа  нашего
счастья!" Ганская возвратилась из  Санкт-Петербурга  в  Верховню.  Бальзак
советовал ей самой управлять  имением,  стать  француженкой,  то  есть  не
позволять себе никакой расточительности.  Она  должна  сразу  же  проявить
строгость.

   "Людовик XVI, который не решился обстрелять  чернь  картечью  в  начале
Генеральных штатов, сам же и является виновником всей резни, происходившей
в годы Революции. Так вот, востребуйте не выплаченные вам суммы  по  праву
вашего пользования доходами с имения. Пусть недоимку  обратят  в  денежный
капитал и точно установят его размер, хотя бы  вам  пришлось  и  не  сразу
получить этот долг, так же как и  возмещение  ваших  расходов  по  ведению
процесса  и  поездке  в  Санкт-Петербург.  Встряхните  вашего   апатичного
дядюшку. Чтобы подстегнуть его, сделайте все, что женщина и такая  любящая
мать, как вы, может сделать, не  роняя  своего  достоинства.  Он  стар  и,
несомненно, перед смертью обратится к религии, вы не знаете, как-действует
на этих неверующих запах могилы:  они  выкашливают  тогда  свои  пороки  и
считают себя очищенными от грехов. Старик снова  увидит  своих  мужиков  и
поймет, как он был виноват перед вами  и  своей  внучатой  племянницей.  А
главное - обратите свои доходы в капитал и последуйте  примеру  той  дамы,
которая пристроила свои деньги в совершенно надежное  предприятие.  Будьте
скупой! Вот так страницу я написал вам!"

   Но лишь только  Ганская  выиграла  процесс,  она  поспешила  бежать  из
России. Паспорт для выезда во Францию получить было невозможно, она  сразу
же  уехала  в  Дрезден  -  город,  где  полно  было   польских   беженцев,
Наскучавшись по ней, Бальзак попросил, чтобы она сняла для него комнату  в
Дрездене. Но прежде чем отправиться в Германию, ему нужно было во  что  бы
то ни стало закончить "Крестьян". Газета "Ла Пресс"  уже  начала  печатать
роман, а конец еще не был написан. После  первых  же  помещенных  отрывков
Бальзак сообщил Ганской о поразительном, превзошедшем все  надежды  успехе
его произведения. Но Теофиль Готье, преданный друг, наоборот,  утверждает,
что в редакцию газеты ежедневно поступали письма с требованиями прекратить
печатанье этого скучного романа. Роман был малопригоден  для  того,  чтобы
ежедневно кромсать его на куски, и Бальзак работал над ним без  увлечения.
Его мучила невралгия. "Я писал "Бирото", поставив ноги в горчичную  ванну,
а "Крестьян" пишу, успокаивая головные боли опиумом".
   Шестого декабря 1844 года "Ла Пресс" объявила, что  вскоре  она  начнет
печатать  роман  Александра  Дюма  "Королева  Марго"  -   Жирарден   хотел
занимательной интригой привлечь  подписчиков  в  новом  году.  Когда  срок
возобновления подписки истек, газета потребовала от  Бальзака  продолжения
"Крестьян" (за роман было заплачено заранее), но "пружина уже  сломалась".
Первые отзывы в печати оказались откровенно "разносными".  "Вот  еще  одна
книга, - говорил критик, - начатая для того, чтобы  автор  прервал  ее,  а
закончил неизвестно когда и неизвестно как... В  ней  Фигаро  клевещет  на
бедняков, вместо того чтобы злословить о богачах...  Он  упорно  старается
очернить всю сельскую жизнь... На крестьян он  смотрит  как  на  варваров,
подкрадывающихся к  вратам  общества..."  Сам  Бальзак  говорил,  что  ему
опротивела  эта  книга.  "Никогда  не  прощу  себе,  что  сунулся   писать
"Крестьян". Он знал, что Жирарден, как Шейлок, готов  вырвать  у  него  за
долг фунт живого  мяса,  но  всякий  раз,  как  Бальзак  садился  за  этот
проклятый роман, лицо у него передергивалось гримасами, словно у обезьяны.
   Ему так хотелось помчаться в Дрезден, вновь изведать счастье любви.  Но
Ева решительно воспротивилась его приезду. И тогда им  овладело  настоящее
безумие. Почему она обрекает его на адские муки?  Почему  доводит  его  до
беспросветной тоски и желания покончить с  собой?  Почему  ее  так  пугает
мысль увидеться с ним в Дрездене? Боится, что окружающие враждебны к нему?
А разве не так же было и в Санкт-Петербурге? Какие  еще  "русские  княгини
отравили" сердце  его  Эвелины?  И  если  Лиддида  (слово,  означающее  на
древнееврейском  языке  "возлюбленная")  не  хочет,  чтобы  он  приехал  в
Дрезден, то разве она не может  встретиться  с  ним  где-нибудь  в  другом
месте?
   Работал он мало и плохо и ежедневно долгие часы  тратил  на  то,  чтобы
подыскать в Париже дом для "двух волчков". (Со времени поездки в Россию он
именовался "волчком", она - "волчишкой",  а  их  состояние  -  "сокровищем
волков".) Он отбросил намерение украсить Жарди. Чтобы оказаться  достойным
владелицы замка в Верховне и ларя Марии Медичи,  жилищу  будущих  супругов
полагалось быть очень красивым, радовать взор садом, разбитым за домом,  и
возвышаться  на  земельном  участке,  стоимость  которого   в   дальнейшем
непременно возрастет. "Отчего такая страсть к  спекуляции?"  -  спрашивала
Ганская. Да ведь нужно большое состояние,  чтобы  Чужестранка  могла  и  в
Париже вести привычный для нее образ жизни. "Я тебе прощаю, волчишка, ведь
ты не ведаешь, что говоришь". А какую  обстановку  он  создаст  для  своей
жены! Ведь один уж ларь Марии Медичи представляет собою  целое  состояние.
Стоимость этого ларя  с  золотыми  и  перламутровыми  инкрустациями  может
покрыть все его долги, но он  согласился  бы  продать  его  только  такому
коллекционеру, как Ротшильд, или же знатоку-англичанину вроде сэра Роберта
Пиля, и то за три тысячи фунтов стерлингов.
   И вот он осматривает один дом за другим - в Пасси, в самом  Париже,  на
улице Нев-де-Матюрен, в парке Монсо, на Вдовьей аллее, на Елисейских Полях
(в квартале, у  которого  большое  будущее,  ибо,  как  предсказывает  он,
земельные участки там будут когда-нибудь цениться по сто тысяч франков  за
квадратную сажень). Общая  стоимость  будущего  дома  новобрачных,  считая
ремонт и переделки,  составит  около  двухсот  тысяч  франков,  и  Бальзак
производит оптимистические подсчеты: продажа  Жарди,  да  "Крестьяне",  да
"Человеческая комедия", да вклад  в  двадцать  тысяч  франков  со  стороны
волчишки... Можно уложиться. Но почему же она не привезла больше  денег  с
Украины, где в один прекрасный день у  нее  конфискуют  все  ее  владения?
Почему она так недоверчиво относится к финансовым  планам  своего  волчка?
Ведь в делах она как маленькая девочка, а он старый стреляный воробей.
   Впрочем, почему бы ей не приехать в Париж и самой не посмотреть? Ничего
нет легче. Анну и госпожу Ганскую он впишет в свой  паспорт,  одну  -  как
сестру, а другую - как племянницу. Он снимет для них в Шайо  или  в  Пасси
маленькую квартирку с обстановкой.  Обе  путешественницы  будут  инкогнито
ездить в город. К услугам Анны -  выставка,  дюжина  театров,  концерты  в
Консерватории и так далее. Двухмесячное пребывание в Париже  обойдется  не
больше, чем по три с половиной тысячи франков в месяц, считая  расходы  на
кухарку, горничную и мальчишку-грума. За всем надзирать будет  госпожа  де
Бреньоль. Но когда же Лиддида решится наконец? Ведь в разлуке он  тоскует,
терзается и совсем отупел: "Я не могу извлечь из своего мозга ни  строчки.
У меня нет больше ни мужества, ни сил, ни воли..." Чтобы не сойти  с  ума,
он стал играть в ландскнехт и ходить  на  вечера!  Несомненно,  есть  доля
правды в этом  рассказе  об  оцепенении  и  любовной  тоске,  которые  его
сковывают.  Но  он  несколько  преувеличивал  свои  бедствия.   Он   хотел
разжалобить жестокую красавицу. Вряд ли Бальзак чувствовал себя  отупевшим
в тот день, когда, завершая "Беатрису",  где  ему  нужно  было  нарисовать
страдания молодой женщины, которой изменяет муж, он отправился к  Дельфине
де Жирарден и долго  расспрашивал  хозяйку  дома  о  горестном  начале  ее
супружеской жизни. По неизменному своему инстинкту пчела повсюду  собирает
мед:  недавняя  связь   Жирардена   с   госпожой   д'Агу   дала   Бальзаку
животрепещущий материал для развития образа Беатрисы.
   Из Дрездена ничего не отвечали; отчасти молчание объяснялось  семейными
делами. Анна, польская патриотка, решившая выйти замуж только  за  поляка,
"отличила" графа Георга Мнишека,  кроткого  мистика  с  шелковистой  русой
бородой, собиравшего коллекцию жесткокрылых насекомых, знатока искусств  и
человека столь же богатого,  как  и  сама  невеста.  Может  быть,  госпожа
Ганская опасалась, как бы молодой граф, пока он не  связал  себя  с  Анной
бесповоротным обещанием, не изменил своего решения, узнав, что его будущая
теща собирается выйти замуж за француза. Может быть, ее рассердили  выпады
Бальзака, когда он позволил себе рьяно порицать предполагавшуюся помолвку?
"Дочь твоя богата, и к тому же она полька, -  писал  Оноре,  -  а  поэтому
находится в исключительном и  опасном  положении".  Чего  хочет  император
России? Единства своей империи,  а  следовательно,  уничтожения  польского
национализма и влияния римско-католической церкви. На его  месте  Бальзак,
поклонник  макиавеллиевской  политики,  действовал  бы   точно   так   же.
Следовательно, всех непокорных и богатых поляков возьмут  на  прицел.  Эта
участь ждет и молодых супругов Мнишек. Все мог бы спасти "смешанный"  брак
(с каким-нибудь немецким или австрийским аристократом). Анна находит,  что
ее жених хорош  собой?  "Она  не  знает,  что  в  браке  может  проявиться
физическое  отвращение",  -  говорит  с  уверенностью  специалиста   автор
"Физиологии брака".
   Что  касается  его  самого,  то  бесконечное   ожидание   и   тягостная
неуверенность губительны для него. "Право,  состояние  мое  можно  описать
двумя словами: я чахну". И хоть бы знать, что Эвелина  остается  верна  их
чудесному плану. Она  пишет  редко,  коротенькие  письма  -  едва  черкнет
несколько ласковых слов. Чтобы поговорить о ней, ему  приходится  вызывать
Лиретту к решетке монастырской приемной. Если он  осмелится  в  чем-нибудь
упрекнуть Эвелину, та обижается. Однажды он назвал ее  "казаком"  (это  не
было такой уж нелепостью); она возмутилась, пригрозила, что тоже  уйдет  в
монастырь, потом смилостивилась: "Я тебя прощаю", и,  по  его  словам,  он
поцеловал на листочке письма эти три  слова,  доказывающие  ее  милостивое
великодушие.
   Наконец 18 апреля 1845 года запрещение было снято. "Я хотела бы увидеть
тебя", - написала она,  и  Бальзак  помчался  в  Дрезден.  "Я  приезжаю  с
флаконами духов, с целым облаком благоухания". Она сняла для него комнату,
не очень дорогую, в гостинице "Город Рим", сама же с дочерью поселилась  в
"Саксонской гостинице". Он истосковался по своей Еве: "Дрезден - это голод
и жажда, это скудное счастье; это  нищий,  который  накинулся  на  богатое
пиршество богача". В Дрездене он узнал, что в Париже официально сообщено о
награждении его орденом Почетного легиона, но он, кажется, не  обратил  на
это большого внимания. Кавалер ордена... Невысокая и  запоздалая  награда.
Но разве он мог обидеть Вильмена  отказом  принять  ее?  Карикатуристы,  у
которых Бальзак был излюбленной мишенью, изображали,  как  он  привязывает
орден к набалдашнику своей исполинской трости.
   Бальзак нашел, что у жениха Анны много хороших качеств, но он резковат.
"Он не отличается ни учтивостью, достойной его  имени  и  его  звания,  ни
Приветливостью большого барина". Следует, конечно, пожалеть  об  этом,  но
есть ли на земле совершенство, кроме Евы и  Анны?  "В  Георге  Мнишеке  не
чувствуется влияния женщины, одной из тех  пожилых  женщин,  которые  учат
своих любимцев правилам света,  законам  жизни  и  формируют  юношей".  Но
теперь уж, когда Георг стал женихом, поздно искать для него некое  подобие
госпожи де Берни.
   Тотчас же "волчок" и "волчишка" решили убежать от дрезденских  сплетен,
отправились  в  Гамбург  и  Канштадт,  на   воды,   прописанные   Эвелине.
Последующие четыре месяца были временем безумной, рассеянной  жизни  -  по
сравнению с обычным трудовым, одиноким существованием  Бальзака.  Жених  и
невеста,  Анна  и  Георг,  приняли  с  искренней  приязнью  занимательного
спутника. Вдохновившись модной в ту  пору  клоунадой  Дюмерсана  и  Варена
"Уличные  акробаты",  эта  странствующая  труппа  дала  Бальзаку  прозвище
Бильбоке, Еве Ганской  -  Атала,  Георгу  Мнишеку  -  Гренгале  и  Анне  -
Зефирина. В компании  четырех  "акробатов"  благодаря  Бальзаку  постоянно
царило веселье. С тех пор как он снова обрел источник любовных восторгов в
женщине, "созданной для любви", к нему вернулись вся его  жизнерадостность
и остроумие. Позднее он отмечал  в  письмах  к  Ганской  оттенки  любовных
воспоминаний, которые оставили в нем пребывание и объятия в каждом городе:
"Канштадт - это тонкие лакомства,  пригодные  лишь  для  десерта,  слишком
тонкие  для  ненасытного  обжоры.  Карлсруэ  -  это  милостыня,  брошенная
бедняку. Но  Страсбург  -  это  уже  любовь,  искусство  любви,  сокровища
Людовика XIV, это уверенность во взаимном счастье..."
   В Страсбурге он купил три места в дилижансе, отправлявшемся в  Париж  7
июля. Георг должен был присоединиться к ним позднее, в Бельгии. Госпоже де
Бреньоль были даны  точные  указания,  сопровождавшиеся  похвалами  по  ее
адресу: "Я только что получил ваше письмо, такое же ласковое и доброе, как
ваша душа. Вы, как всегда, верны себе..."  Неосторожная  похвала,  которая
могла пробудить опаснейшие надежды.  Госпоже  де  Бреньоль  было  поручено
снять в районе церкви Мадлен (не больше, чем за триста  франков  в  месяц)
квартиру с мебелью, "но на ваше имя, - добавлял Бальзак, - так как  у  дам
не будет паспортов... Госпожа Ганская хочет теперь, чтобы там и  для  меня
была комната, в которой я мог  бы  временно  поселиться...  Надо  все  это
хранить в глубокой тайне... В будущем я во всех отношениях уверен...  Анна
очень меня любит, и я не сомневаюсь, что в доме  будет  чудесное  и  самое
сердечное согласие..." Итак, служанка-госпожа с  явной  снисходительностью
принимала мысль о женитьбе Бальзака на богатой женщине и даже мысль о  его
добрачной  связи  с  ней.  Ей  поручалось  постелить  на  пол  в   спальне
приезжающих дам голубой ковер и подписаться на месяц на "Антракт" (на  имя
мадемуазель  де  Полини,  улица  де  ла  Тур,  18),  чтобы  Анна,  большая
театралка, была хорошо осведомлена о спектаклях.
   Симфония любви и городов продолжалась.

   "А Пасси, а  Фонтенбло!  Это  гений  Бетховена,  возвышенные  творения.
Орлеан, Бурж, Тур и Блуа - это концерты, любимые симфонии, каждая со своим
характером, то более, то менее веселым, но в каждую страдания  влюбленного
"волчка" вносят строгие ноты. Париж,  Роттердам,  Гавр,  Антверпен  -  это
осенние цветы. Однако Брюссель достоин Канштадта и нас с вами. Это  триумф
двух слившихся воедино сердец, исполненных нежности..."

   Все эти музыкальные ласки стали  вехами  четырехмесячного  путешествия,
когда  Бальзак  был  совершенно  счастлив,  если  не  считать   нескольких
столкновений  в  Голландии,  -  госпожа  Ганская  весьма  горячо  упрекала
Бальзака за его разорительные покупки в антикварных  лавках.  Особенно  ее
возмутил шкаф черного дерева, Купленный в Роттердаме за  триста  семьдесят
пять флоринов. "Но ссоры двух волчков происходили только из-за шкафов". По
поводу Луизы де Бреньоль ссор  не  было,  тут  Чужестранка  просто  отдала
приказ в самой своей казацкой манере. Будучи в Париже,  она  сочла  весьма
подозрительной фамильярность экономки с хозяином. Женщины  друг  другу  не
понравились, и госпожа Ганская потребовала увольнения "домоправительницы".
Бальзак обещал произвести по  возвращении  эту  затруднительную  для  него
экзекуцию. Чтобы успокоить Эвелину, он уже называл экономку  "эта  особа",
"эта дрянь", "мегера"  и  "чертова  тварь".  В  сентябре  Бальзак  сообщил
госпоже де Бреньоль, что ей следует самое большее через полгода  подыскать
себе другое место, и она заплакала.
   Вдали от своих дорогих "акробатов" Бальзак впал в уныние, хотя разлука,
так удручавшая его, предполагалась недолгой;  уладив  кое-какие  дела,  он
должен был присоединиться к Ганской.

   "Никогда еще мне не  было  так  хорошо,  я  жил  душа  в  душу  с  моей
Эвелеттой; и вот оборвались все  милые  привычки,  все  нечаянные  радости
жизни, возникшие для меня. Я страдаю оттого, что прервано возрождение моей
молодости, дивная супружеская близость, превосходившая все мои желания".

   Без всяких доказательств утверждали,  что  Эвелина  Ганская  совсем  не
любила его. У нас нет ее писем, но  мы  знаем  по  ответам  Бальзака,  что
нередко они были очень нежными: "Три твоих последних  письма  -  сокровище
для сердца. Ты отвечаешь всем моим честолюбивым стремлениям,  всем  грезам
любви, рожденным воображением. Как я счастлив, что внушил такую  любовь...
В разлуке твои три письма приводят мне на память ту Еву, какой ты  была  в
Бадене, тот чудесный порыв сердца..." А это  восклицание:  "Ах,  волчишка,
любовь, бурная и долгая любовь, неразрывно связала нас".
   Все "акробаты" держались одинакового мнения о Бальзаке, все  относились
к нему с дружеской симпатией. По возвращении в Париж  он  получил  рисунок
медали  (произведение  Георга  Мнишека)  с  надписью:   "Бильбоке   -   от
признательных акробатов" и очаровательное письмо от Атала - Ганской. Итак,
в любви у счастливого Бильбоке все шло прекрасно. Житейские дела оказались
не так хороши. В Пасси разгневанная  госпожа  де  Бреньоль  потребовала  в
качестве возмещения за свое увольнение 7500 франков и патент  на  табачную
лавочку. Вмешался доктор  Наккар,  приятель  главного  директора  табачной
монополии,  но,  когда  Наккар  уже  почти  добился   успеха,   норовистая
домоправительница не  захотела  держать  табачную  лавочку.  ("Это  как-то
низко", - заявила она.) Она пожелала  продавать  гербовые  марки.  Госпожа
Бальзак и Лора жалели и поддерживали ее, и она сделала  последнее  усилие,
чтобы остаться в доме. "Но я сказал  ей:  "Если  вы  произнесете  то  имя,
которое я чту наравне с именем Господа Бога, вы тотчас покинете дом. Я дам
вам денег, чтобы вы поселились в другом месте, а есть я буду в  трактире".
Она умолкла и с тех пор ничего не говорит", - сообщал Бальзак Еве Ганской.
Быть может, ему она и  не  говорила  ничего,  но  его  родным  жаловалась.
Матушка писала Лоре:  "Госпожа  де  Бреньоль  мне  сказала,  что  с  Оноре
столковаться невозможно. Я ответила ей: "Да ведь он  всегда  такой,  когда
много работает; голова у него забита всякими мыслями,  не  стоит  на  него
обижаться".
   Стряпчий Гаво тоже впал в немилость: "ужасно вялый  человек"  и  никуда
больше  не  годится.  Ликвидировать  долги  поручено  было  теперь  Огюсту
Фессару, и этот делец совершил чудо - добился, чтобы кредиторы согласились
на уплату лишь пятидесяти процентов, все, кроме портного Бюиссона,  крепко
верившего в будущность своего гениального заказчика: он попросту переписал
вексель. Весьма трудной задачей было найти дом "для  волчка  и  волчишки".
Казалось просто невозможным подыскать в Париже резиденцию, достойную  Евы.
Однако Атала и Бильбоке могли бы найти средства на покупку красивого дома.
Бальзак еще раз делает свои гибкие арифметические  подсчеты.  У  Ро