татистическую  таблицу  и  доказывал,  что  из  шестидесяти  его
героинь тридцать восемь добродетельны; он даже соглашался пойти на уступки
и в своих новых  произведениях  выводить  на  сцену  только  уже  знакомых
читателю грешниц, чтобы не увеличивать их числа. Против него  объединились
политические противники, фарисеи и главное - мелкие завистники.
   В декабре 1834 года  журнал  "Мод",  некогда  дружески  настроенный  по
отношению  к  писателю,  осмеял  вездесущность  Бальзака,  "имя   которого
постоянно мелькает у вас перед глазами, словно  фантастическое  видение...
Без господина Бальзака немыслима книжная торговля; поймите нас  правильно:
книжная  торговля,  ибо  книжная  торговля  и  литература  -   отнюдь   не
синонимы... Не наша вина, что такие мысли приходят нам в голову по  поводу
господина Бальзака... Господин Бальзак разделяет вместе с господином Полем
де Коком сомнительную честь - видеть, как его имя четырехдюймовыми буквами
пишут в витринах всех читальных залов Парижа,  предместий  и  провинций...
Господин Бальзак обещает нам,  если  верить  каталогам  книгопродавцев,  в
ближайшие десять лет удовлетворять аппетиты самых ненасытных  потребителей
современной  литературы.  Господи,  спаси  нас!"   Журналисты   высмеивали
личность  автора,  дворянскую  частицу  "де"  перед  его   фамилией,   его
стремление к роскоши, даже его любовные связи. Когда речь идет о  человеке
недюжинном, злоба уже не соблюдает правил приличия.
   Он мог бы сказать: "Господи, избавь меня от друзей, а с врагами  я  сам
справлюсь". Но он выбрал упорный труд и - молчание. "Какими бы  неистовыми
ни были нападки и клевета, я стою выше их. Я ничего не отвечаю... Впрочем,
"Отец  Горио"  производит  фурор;  никогда  еще  публика  так  не  спешила
прочитать книгу; книгопродавцы заранее возвещают о ее выходе. Ей-богу, это
просто грандиозно!"



XVIII. УЛИЦА БАТАЙ

   Таинственный гермафродит чаще всего подобен
   некоему произведению в двух томах.
   Бальзак

   Перед  тем  как  приступить  к  работе  над  "Отцом   Горио",   Бальзак
опубликовал в составе "Сцен парижской жизни", издававшихся госпожой  Беше,
начало необычной и превосходной повести "Златоокая девушка"  (он  закончил
ее в 1835 году). Эта  небольшая  повесть,  представляющая  собой  один  из
эпизодов "Истории Тринадцати", имеет важное значение. И  вот  почему.  Она
открывается блестящим эссе о Париже,  что  подобен  "огромному  полю,  где
непрестанно бушует буря корысти"; там встречаешь не человеческие  лица,  а
личины. "Личины слабости, личины  силы,  личины  нищеты,  личины  радости,
личины ханжества;  все  истощенные,  все  отмеченные  несмываемой  печатью
распаленной алчности. Чего хотят они? Золота или наслаждения?"
   В этом аду, где "все дымится, все горит, все блестит,  все  кипит,  все
пылает, испаряется, гаснет", Бальзак различает пять кругов. Первый из  них
- мир неимущих: это рабочий, пролетарий, мелкий  лавочник;  затем  следует
второй круг - те, у кого уже есть кое-что за душой: это оптовые  торговцы,
чиновники, клерки - словом, буржуа. Что нужно буржуа? "Тесак  национальной
гвардии, к обеду - неизменное мясо с овощами, законным образом сколоченный
капиталец, чтобы обеспечить себя на старости лет,  и  приличное  место  на
кладбище  Пер-Лашез".  Третий  круг  этого  ада,  "который   когда-нибудь,
вероятно, обретет своего Данте",  составляют  стряпчие,  адвокаты,  врачи,
нотариусы - все исповедники этого общества, испытывающие к нему презрение.
Четвертый круг - люди искусства; лица их поражают своим изможденным,  хотя
и благородным  видом,  здесь  соперничество  и  клевета  убивают  таланты.
Наконец, пятый круг  -  аристократия,  владетельная  знать,  благоухающие,
золоченые  гостиные,  мир  богатый,  праздный,   обеспеченный.   Тут   все
нереально. Под личиной учтивости скрывается упорное презрение. Здесь царят
тщеславие и скука. Пустое существование  превращает  лица  в  безжизненные
маски,  в  обычную  "физиономию  богача,  искаженную  гримасой   бессилия,
освещенную отблеском золота, утратившую  признаки  мысли".  На  нескольких
страницах Бальзак создал гигантскую фреску, выдержанную в  мрачных  тонах,
но выписанную превосходно.
   Эта напряженная жизнь Парижа, продолжал писатель, идет на пользу  кучке
избранных  существ;  тут  есть  женщины,  живущие  на  восточный   лад   и
сохраняющие  благодаря  этому  свою  красоту,  здесь  можно  встретить   и
прелестные лица юношей. "Со свежим очарованием английской красоты лица эти
сочетают  выразительность,  французскую  одухотворенность,  чистоту  форм.
Горячий огонь очей, прелестные алые губы, шелковистый блеск черных кудрей,
белая кожа, нежный овал лица превращают этих  юношей  в  прекрасные  цветы
человеческие, производят блистательное впечатление  среди  массы  тусклых,
старообразных, носатых, кривляющихся физиономий".
   Таков главный персонаж повести - красивый,  как  Адонис,  и  загадочный
Анри де Марсе, побочный сын лорда Дэдли, один из Тринадцати. "Для  женщины
увидеть его значило потерять голову". Но свежий цвет лица и ясные глаза де
Марсе - только  обманчивая  личина,  он  уже  не  верит  ни  мужчинам,  ни
женщинам, не верит ни в Бога, ни в черта. И вот, прогуливаясь  по  террасе
Фельянов,  Анри  встречает  девушку  необычайной  красоты,  они   страстно
влюбляются друг в друга. Хотя Пакиту Вальдес, златоокую  девушку,  ревниво
стерегут, ему удается проникнуть в ее  жилище.  В  белом  будуаре,  словно
созданном для любви, в  обстановке  неслыханной  роскоши,  она  становится
любовницей де Марсе. Он обнаруживает, что она девственна и  вместе  с  тем
уже достаточно опытна. Паките ведомо наслаждение, ибо она  любит  женщину,
ту, что поручила стеречь ее мулату, готовому на  все,  даже  на  убийство,
женщина эта - маркиза де Сан-Реаль, она также дочь лорда Дэдли  и  сводная
сестра Анри де Марсе. Пакита обернулась  в  саду  Тюильри,  чтобы  получше
разглядеть молодого человека именно потому, что ее  поразило  удивительное
сходство между ним и маркизой. Отныне  она  будет  любить  одно  и  то  же
существо в двух лицах - в  облике  мужчины  и  женщины.  Это  подготовляет
свирепую и несколько экстравагантную развязку: в ту  самую  минуту,  когда
Анри де Марсе, один из Тринадцати,  узнав,  что  златоокая  девушка  любит
маркизу, врывается с помощью своих  друзей  в  ее  дом,  чтобы  отомстить,
маркиза кромсает кинжалом тело изменницы. Брат и сестра оказались с  глазу
на глаз в залитой кровью комнате. Маркиза уйдет в монастырь;  Анри  станет
любовником Дельфины де Нусинген.
   Такова, писал Гуго фон  Гофмансталь,  "эта  великолепная,  незабываемая
история, где сладострастие рождается из  тайны,  где  во  время  бессонной
парижской  ночи  Восток  раскрывает   свои   тяжелые   веки,   необычайные
приключения переплетаются с действительностью...  и  настоящее  освещается
таким  ярким  светом  факела,  что  начинает  походить  на   ослепительные
сновидения стародавних времен... Ее начало могло  бы  принадлежать  Данте,
конец словно взят из "Тысячи и одной ночи", а вся она могла  выйти  только
из-под пера того, кем написана".  Вот  мнение  поэта.  По  правде  говоря,
излишества в описаниях роскоши и выспренность  стиля  несколько  шокируют.
Однако следует помнить мудрую фразу Латуша: "Оставьте темное пятнышко  под
левой грудью вашей возлюбленной, - ведь это же родинка".
   Тема произведения, несмотря на всю занимательность  сюжета,  привела  в
ужас госпожу Ганскую; Зюльма Карро  также  в  негодовании  отвернулась.  А
между  тем  Бальзак  был  не  первым  романистом,  проявившим  интерес   к
лесбийской любви. Он был знаком с эротической литературой XVIII  столетия,
и "Монахиня" Дидро открыла ему глаза на неистовые проявления этой страсти.
В книге Латуша "Фраголетта" говорилось о двусмысленной дружбе  между  леди
Гамильтон и неаполитанской королевой Марией-Каролиной. Сам Бальзак писал в
"Физиологии  брака":  "Юная  девушка,  быть  может,  сохранит  в  пансионе
девственность, но отнюдь не целомудрие", и он описывал там "первые  утехи,
робкие проявления сладострастия, видимость блаженства".  В  тетради,  куда
писатель вносил свои планы, упоминается произведение  "Любовь  в  гареме":
"Одна из наложниц любит другую, она изо всех сил старается уберечь  ее  от
внимания властелина". Кроме того, Бальзак был наслышан о нежных отношениях
между Жорж Санд и Мари Дорваль. Об этом  много  толковали  в  столице.  Он
поселил у себя на улице Кассини Жюля Сандо, "который обожал первую из этих
женщин и взял себе в любовницы вторую" после разрыва  с  Жорж  Санд,  "ибо
вновь обретал этим дивное благоухание минувших дней", как выразился  Арсен
Уссэ. К тому же Бальзак был близким другом доктора Эмиля Реньо, одного  из
прототипов Ораса Бьяншона и наперсника четы Сандо-Санд.  В  послесловии  к
"Златоокой девушке" Бальзак намекнул, что он имел  в  виду  Мари  Дорваль,
сказав: "Если кого-нибудь интересует Златоокая девушка, он  может  увидеть
ее после того, как упал  занавес,  -  так  актриса,  желая  получить  свой
недолговечный венок, поднимается  в  полном  здравии,  хотя  на  глазах  у
публики была заколота кинжалом".
   Однако не только этот недавний пример подсказал Бальзаку выбор  сюжета.
Человек, желающий описать все стороны современного ему общества, не  может
пренебречь его, так сказать, изнанкой. Привязанность Вотрена  к  Эжену  де
Растиньяку напоминает страсть,  которую  маркиза  де  Сан-Реаль  питает  к
Паките  Вальдес.  "Дело  в  том,  что  я  люблю  вас!"  -  говорит  Вотрен
Растиньяку; создатель образа Вотрена,  Бальзак,  придавал  мужской  дружбе
почти мистическое значение. Хорошо  его  знавший  Теофиль  Готье  записал:
"Бальзак мечтал о героической и  преданной  дружбе,  о  том,  чтобы  душа,
мужество, ум двух людей слились в единую  волю".  Дружба  между  Пьером  и
Джафьером (персонажи из пьесы "Спасенная Венеция"  английского  драматурга
Отвея), заговорщиками, готовыми отдать  жизнь  один  за  другого,  глубоко
поразила его, и он несколько раз вспоминает о ней в  своих  произведениях;
Вотрен говорит Растиньяку: "Пьер и Джафьер - вот моя страсть".
   "История Тринадцати" - это история такого слияния воли нескольких людей
(между которыми не существует никакого  чувственного  тяготения).  Бальзак
был просто одержим подобной идеей, и позднее он  создаст  тайное  общество
"Красный  конь";  его  члены  должны  были   при   любых   обстоятельствах
поддерживать  друг  друга,  немедленно  откликаться   на   всякий   призыв
"конюшни", захватить "ключевые позиции"  в  книгоиздательствах,  прессе  и
театре. Теофиль Готье, Леон Гозлан, Гранье де Кассаньяк, Альфонс Карр, Луи
Денуайе, Жан-Туссен Мерль войдут в число "коней",  которых  Бальзак  будет
собирать за столом в  ресторане,  чтобы  изложить  свой  план  предстоящей
кампании. "Это не человек, а какой-то дьявол, - признавался Теофиль Готье,
- он обладал такой силой воображения, что во  всех  подробностях  описывал
каждому из нас блестящую и  полную  славы  жизнь,  которую  нам  обеспечит
содружество".  Действительно,  мысль  покорить  общество,  чтобы  "скромно
закончить свою жизнь, сделавшись пэром Франции, министром и  миллионером",
с юных лет преследовала Бальзака.
   Впрочем, писателю пришлось довольно скоро распустить общество  "Красный
конь"  и  прийти  к  следующему  выводу:  "Во  Франции  ассоциации  мужчин
невозможны".  Но  еще  долго  его  будет   соблазнять   роль   покровителя
какого-нибудь юноши. Он предоставил приют у себя на улице  Кассини  сперва
Огюсту Борже, а затем Жюлю Сандо. В той части своих "Мемуаров", которая не
увидела света, Филарет Шаль намекает, что дружба Бальзака с этими молодыми
людьми считалась порочной: "Он (Бальзак) не питал склонности к женщинам, и
единственная дама, которой он, как утверждала молва, восхищался -  госпожа
Канель  (супруга  его  издателя),  -  пленяла   его,   как   рассказывали,
необыкновенно красивыми и пышными  волосами,  которые  покрывали  ее  всю,
когда она их распускала:  наш  натуралист-романист  наслаждался,  погружая
пальцы в эти пушистые волны".
   Бальзак не питал склонности  к  женщинам!  Факты  и  письма  доказывают
нелепость подобного утверждения. Никто лучше, чем он, не описал  неистовое
влечение к женщине, которое испытывает юноша. Никто не  ожидал  от  женщин
больше, чем он;  и  никто  со  своей  стороны  не  давал  им  больше.  Все
возлюбленные Бальзака считали его превосходным любовником. Письма  госпожи
де Берни дышат удовлетворенной страстью;  его  письма  к  госпоже  Ганской
полны дерзкой интимности, герцогиня  д'Абрантес,  хорошо  разбиравшаяся  в
мужчинах,  не  пренебрегала  Бальзаком.  Он  был  не   только   прекрасным
любовником, но и другом. И понимал женщин лучше, чем  кто-либо  иной.  Тут
какой-нибудь Филарет Шаль сказал бы,  что  подобная  интуиция  как  раз  и
свидетельствует  о  том,  что  в  натуре  самого   Бальзака   было   нечто
женственное. Несомненно. Великий писатель должен  охватывать  все  стороны
человеческого существования. Для того чтобы написать  некоторые  страницы,
он должен чувствовать то, что чувствует женщина. Слов нет,  когда  Бальзак
описывает прекрасного юношу, его тон выдает восхищение  мужской  красотой.
Возможно, он в эти минуты испытывал к такому молодому  человеку  симпатию.
Он проникал  в  чувства  Вотрена;  мысленно  ставил  себя  на  его  место;
возможно, даже немного завидовал ему, но в жизни его примеру не следовал.
   Мы уже замечали в Бальзаке явный интерес к гермафродитам. В  "Златоокой
девушке" вновь появляется, правда, в несколько иной форме (Анри де Марсе и
его сестра), Серафит-Серафита - существо, соединяющее в себе  одновременно
и мужчину и женщину. Такая двойственность определяется тем,  что  в  самом
писателе жили как бы два человека: один - могучий  бунтарь  с  непомерными
желаниями,  жажда  могущества  заставляла  его  не  раз  мечтать  о  некой
магической силе или об опоре на тайное общество, он  с  суровым  героизмом
вел  "эту  ужасную  борьбу  с  ангелом",   какой   является   литературное
творчество; второй - "бедняга", легко ранимый, простодушный, нуждающийся в
чисто материнском покровительстве  (госпожа  де  Берни,  госпожа  Ганская,
Зюльма Карро); в любви он пользуется тем же чувствительным языком,  что  и
женщина. Но это не извращенность, не порочность, а  всего  лишь  слабость,
сочетавшаяся в Бальзаке с необычайной энергией;  подобная  двойственность,
без сомнения, необходима творцу.
   В случае с Сандо нет ничего неясного. В августе 1834 года, завтракая  с
Бальзаком, Жюль рассказал, что после разрыва с Жорж Санд он чуть  было  не
наложил на себя руки, что он утратил веру в себя, потерял цель в  жизни  и
не имеет средств к существованию. Бальзак  пожелал  стать  духовным  отцом
злополучного юноши и предложил ему поселиться на улице  Кассини  -  живший
там Огюст Борже в то время путешествовал. Чтобы  не  обидеть  щепетильного
Сандо, Бальзак поручил ему написать  драму  о  герцогине  Монпансье,  план
которой уже набросан им самим. "Я решил взять  Жюля  Сандо  к  себе;  надо
хорошо устроить  этого  чувствительного  юношу,  потерпевшего  крушение  в
житейском море,  и  направлять  его  плавание  по  литературному  океану".
Устройство юноши обойдется довольно дорого, направлять  его  работу  будет
нелегко. Неважно!  Сандо  (Бальзак  называл  его  "милый  Сандо")  за  все
расплатится, когда пьеса принесет ему богатство.
   Первого  ноября  "потерпевший  крушение   в   житейском   море"   Сандо
присутствовал на обеде, который Бальзак давал в честь пяти светских львов,
или "тигров"  из  "инфернальной  ложи".  "Я  разрешаю  себе  неоправданное
роскошество.  У  меня  будет  Россини  и   Олимпия,   его   cara   dona...
[возлюбленная (ит.)] Самые тонкие вина  Европы,  самые  редкостные  цветы,
самые изысканные  яства".  Форель,  цыплята,  мороженое  -  и  за  все  он
расплачивался  векселями.  Золотых  дел  мастер   Лекуэнт   прислал   пять
серебряных блюд, три дюжины вилок, лопатку для рыбы  с  резной  серебряной
ручкой,  и  это  после  торжественного  обеда  должно   было   отправиться
прямехонько в ломбард. Что думал обо всем увиденном "милый Сандо"? Он  был
буквально ошеломлен таким роскошным образом жизни,  а  главное  -  испуган
неистовым трудом Бальзака. "Сандо говорит,  что  никакая  слава  не  может
вознаградить за подобный труд, что он  предпочел  бы  лучше  умереть,  чем
работать с таким напряжением".
   С этой поры начинается  взаимное  разочарование.  Голова  у  Сандо  шла
кругом.  Бальзак  заставил   молодого   человека   заниматься   различными
разысканиями для будущей пьесы, но дело подвигалось туго.  "Я  лихорадочно
делал выписки, - говорит Сандо, - но его это не удовлетворяло. Когда же  я
в полном изнеможении растягивался на  своей  узкой  железной  кровати,  то
считал себя счастливым, если этот Титан  внезапно  не  будил  меня,  желая
прочесть свеженаписанные страницы своего нового романа или  засадить  меня
за правку своих бесконечных  корректур".  Сандо  писал  Бальзаку:  "Борьба
придает вам величие, а меня она убивает; вы  жаждете  бури,  а  мне  нужен
покой". Что касается Бальзака, то теперь он думал о юном Жюле примерно  то
же, что думала и Жорж Санд. Лень Сандо  удивляет  и  раздражает  труженика
Бальзака. "Вы даже вообразить себе  не  можете,  какой  это  бездельник  и
нерадивый человек. Он совершенно лишен энергии и воли... Ныне он  приводит
в отчаяние друга, как прежде приводил в отчаяние возлюбленную".
   Все же инициатором разрыва был Сандо, и Бальзак пострадал при этом "и в
денежном, и в моральном отношении". Однажды  в  марте  1836  года  молодой
человек сбежал, написав своему гостеприимному хозяину  ласковое  письмо  и
предоставив ему рассчитываться за жилье и расплачиваться с долгами.  Сандо
писал: "Дорогой Мар, я уже давно считал, что веду малодостойную  жизнь.  Я
пользовался роскошью, которую не заслужил своим трудом, долги мои росли  с
каждым днем, порою мне начинало казаться, что я близок к  самоубийству.  Я
хотел работать, но не мог... И вот я решил все  это  бросить...  Прощайте,
старина, Муш по-прежнему вас любит". И позднее: "Милый  Мар,  я  надеялся,
что в последний день смогу вас обнять". В этих  прозвищах  "Мар"  и  "Муш"
пожелали усмотреть доказательство подозрительной дружбы. На самом же  деле
то были шутливые имена, какие придумывают  друг  другу  приятели.  Подобно
тому как Вотрен  прибавлял  словечко  "рама"  ко  всем  словам  и  называл
Растиньяка "маркиз де Растиньякорама",  сам  Бальзак  превратил  жаргонный
суффикс "мар" в приставку  и  называл  себя  "мар-шал",  "мар-абу".  Из-за
монашеской сутаны Оноре друзья прозвали его "дон Мар". К тому  же  задолго
до получения этого письма Бальзак перестал  появляться  у  себя  на  улице
Кассини, и Сандо жил в его квартире один, в обществе  кухарки;  на  ограде
дома было прибито объявление: "Сдается квартира".  Писатель  тем  временем
приспособил для себя в Шайо, на улице Батай, "неприступное убежище".
   Зачем он это сделал? Отчасти для того, чтобы укрыться от преследовавших
его кредиторов. Хотя он за последние четыре года и заработал много  денег,
но еще не расплатился с заимодавцами. Помимо суммы,  которую  он  все  еще
должен матери, у него на  шее  сорок  шесть  тысяч  франков  долга.  Много
говорилось о том, что долги эти - результат банкротства его типографии, но
их подлинная причина - слишком роскошный  образ  жизни.  Расходы  Бальзака
поистине огромны. Для того чтобы успешно работать, он должен жить в хорошо
обставленных комнатах, где на полках стоят книги в  дорогих  переплетах  и
бронзовые статуэтки, а полы застланы пушистыми коврами. Золотых дел мастер
Лекуэнт присылает ему не только столовое серебро, но и  две  трости:  одна
украшена красным  сердоликом,  набалдашник  другой  -  с  инкрустацией  из
бирюзы. Вообще трости Бальзака - трости с  набалдашниками  из  золота,  из
кости носорога,