" (сначала  повесть  эта  называлась  "Мировая
сделка")  и  продолженную  "Делом  об  опеке".  Показывая,   что   грозные
потрясения в частной жизни нередко облекаются в нотариальные акты, которые
затрагивают имущественные  интересы  сторон,  Бальзак  открыл,  по  словам
Бардеша,  "совершенно  нетронутую  область  драматических  конфликтов",  и
помогли ему это сделать воспоминания той поры, когда он служил  клерком  у
стряпчего.

   Бальзак - Лоре Сюрвиль:
   "Я с честью выполнил то, что наметил. Описав одну только сцену брачного
контракта, я осветил будущее двух супругов".

   Во время своего пребывания в Булоньере он заметил, что госпожа де Берни
как  будто  меньше  страдает  от  приступов  сердцебиения.  Однако  судьба
по-прежнему упорно преследовала ее.  Месяц  спустя  больной  женщине,  уже
похоронившей четверых детей и ставшей свидетельницей безумия своей  дочери
Лоры-Александрины, пришлось просиживать ночи напролет у изголовья любимого
сына Армана, заболевшего  чахоткой.  Сраженная  этим  новым  несчастьем  и
испытывая смутные  угрызения  совести,  она  умоляла  Бальзака  больше  не
приезжать и даже не писать ей. "Вы знаете, что в минуты, когда у  человека
все внутри напряжено, малейшее потрясение, вызванное сильным чувством  или
неосторожным словом, может сразить  наповал.  Какое  грустное  положение!"
Арман скончался, и убитая горем мать теперь лишь изредка переписывалась  с
Оноре. Он понимал, что она обречена.

   Бальзак - госпоже Бальзак:
   "Ах, милая матушка, я вне себя  от  горя.  Госпожа  де  Берни  умирает!
Надеяться больше не на что! Один только я да Господь Бог знаем, как велико
мое отчаяние. А ко всему еще надо работать!"

   Бальзака снова преследует свора  заимодавцев.  Прекрасная  вдова  Беше,
которая в 1833 году была так любезна,  показывала  в  ярости  свои  острые
зубки. Она выплатила аванс за романы и теперь тщетно  их  ждала;  милейшая
дама жаловалась на "коммерческие затруднения". С  "необыкновенной  злобой"
она угрожала прекратить всякие выплаты, если рукописи не поступят в  срок.
Бальзак в свою очередь жаловался на эти "мелкие придирки", обещал прислать
"Музей древностей", "Утраченные иллюзии" и в обмен на эти  посулы  получил
еще 5000 франков. Но он забрал уже почти всю  сумму,  которая  причиталась
ему по договору за "Этюды о нравах". Подумать только: за 5000 франков  ему
надо написать целых два тома! "Я должен трудиться, почти ничего не получая
за это". Не будь он Бальзаком, его финансовое положение к концу 1835  года
было бы просто катастрофическим!  Денежные  дела  подобны  "проволоке,  по
которой он то и дело съезжает с высот славы в грязное болото". Он берет  в
долг у доктора Наккара, у Борже, у отзывчивой госпожи Делануа,  у  дядюшки
Даблена. Верде со своей стороны заранее выплатил  ему  гонорар  за  "Лилию
долины". Домовладелец с улицы Кассини (живя уже на  улице  Батай,  Бальзак
сохраняет за собой прежнюю квартиру) требует причитающуюся ему за  полгода
плату.  Госпожа  Бальзак  весьма   нерегулярно   получает   обещанную   ей
ежемесячную ренту.
   И все-таки он не сдается. В его  распоряжении  есть  крайние  средства:
во-первых, можно выпустить новое издание  юношеских  романов,  подписанных
псевдонимом "Орас де Сент-Обен". Скажут, что  автор  -  он.  А  он  станет
отрицать. Никто не поверит? Не велика важность. Ведь ему предлагают  10000
франков. Во-вторых, он  может  на  свои  средства  издать  третий  десяток
"Озорных рассказов", а потом уступить весь тираж  за  более  высокую  цену
Верде. Кроме того,  когда  госпожа  Беше  полностью  распродаст  "Этюды  о
нравах", их можно будет предложить другому издателю за 45000 франков.
   Стало быть, он богат. Почему бы не приобрести наконец собственный  дом?
Недвижимость необходима ему для избирательного ценза; это  нужно  для  его
политической карьеры, ведь он  лишается  ценза  из-за  того,  что  госпожа
Бальзак вздумала вдруг продать свой дом. Увы! На самом деле в декабре 1835
года пассив его баланса составляет 105000 франков. Если исключить  из  них
45000 франков, которые Бальзак должен матери, то  остается  все  же  60000
франков долга посторонним лицам и издателям. Верде, этот ангел-хранитель в
обличье книгоиздателя, находится при последнем издыхании. Но разве у Оноре
нет  чудодейственного  перстня  Бедук?  Какой-нибудь   счастливый   случай
непременно спасет и автора, и  издателя.  Бюлоз,  начавший  публиковать  в
своем журнале  "Серафиту",  отказался  печатать  продолжение  романа,  ибо
читатели ничего не могли понять  в  этой  "несусветной  галиматье".  Верде
"берет  произведение"  и  выпускает  его  вместе  с   "Луи   Ламбером"   и
"Изгнанниками" в одном  томе  под  общим  названием  "Мистическая  книга".
Разрыв со всемогущим Бюлозом казался сущим безумием. Но Верде не  скупится
на объявления, а ссора с прежним издателем, о которой  раструбили  газеты,
послужила неплохой рекламой. Первое издание "несусветной галиматьи" быстро
расходится. Вновь появляется надежда.  "Таких  книг,  как  "Горио",  можно
написать много; "Серафиту" создают только раз в жизни".
   Но три  месяца  спустя  наступило  разочарование:  "Мистическая  книга"
особого успеха тут не имеет. Второе издание распродается туго". Госпожа де
Берни писала из своего уединения суровые письма.

   "Только она одна имела мужество говорить мне  прямо,  что  речь  ангела
смахивает на речь гризетки; начало книги казалось мне хорошим, но  теперь,
когда появился конец, оно  выглядит  мелким,  и  я  сам  вижу,  что  нужно
нарисовать обобщенный образ женщины, как  я  это  делал,  создавая  другие
образы  произведения.  К  несчастью,  мне  понадобится  полгода  для  этой
переделки, а тем временем люди с возвышенной душою станут упрекать меня за
погрешности, которые бросаются в глаза".

   Правда, ревностный католик  Томасси,  прочитав  "Серафиту",  приехал  в
столицу,  чтобы  обнять  Бальзака;  правда,  выдающийся   ученый   Жоффруа
Сент-Илер, которым некогда так восхищался юноша  Бальзак,  взял  эпиграфом
для   своего   капитального   труда   "Синтетические,    исторические    и
физиологические   понятия   натурфилософии"   фразу,   заимствованную   из
"Мистической книги": "Наука едина, а вы расчленили ее".  При  этом  ученый
прибавил: "Я обязан этим эпиграфом одному из величайших  писателей  нашего
века". Однако госпожа  Ганская,  которой  была  посвящена  книга,  получив
рукопись, переплетенную в лоскут материи, отрезанный от ее серого  платья,
"так  легко  соскользнувшего  на  паркет"  в  Женеве,  хранила   молчание,
тревожившее  автора.  Грозная  тетушка  Розалия  Ржевусская,   по-прежнему
враждебно относившаяся к  французу,  любовнику  Эвелины,  посеяла  в  душе
Ганской  сомнения  в  ортодоксальности  "Серафиты"!  В  конце  концов  Ева
написала об этом Бальзаку. Он возмутился: "Ни один из авторов  религиозных
книг не доказывал с  большей  энергией  существование  Бога".  Разумеется,
Сведенборг не исповедовал религию апостола Петра и Боссюэ.  "Ваша  тетушка
напоминает мне  убогого  христианина,  который,  увидя,  что  Микеланджело
рисует в Сикстинской капелле голую женщину, с возмущением спрашивает,  как
это  папы  позволяют   украшать   стены   собора   Святого   Петра   столь
возмутительными изображениями?..  Путь  к  Богу  лежит  через  веру  более
возвышенную,  чем  вера  Боссюэ;  это  вера  святой  Терезы  и   Фенелона,
Сведенборга, Якова Беме и Сен-Мартена".
   Короче говоря, Эвелина исповедует догматы  римско-католической  церкви;
Бальзак - последователь Сведенборга, но он  рассматривает  католицизм  как
поэзию и "могучее оружие в борьбе  духа  и  плоти".  Разве  не  доказывает
"Лилия долины", что Бальзак признает величие римской церкви не меньше, чем
та, что стремилась "обратить его в истинную веру"? Отныне он  отваживается
полемизировать с владелицей Верховни, соблюдая, однако, при  этом  должную
учтивость и постоянно напоминая о своей любви.



XX. УТРАЧЕННЫЕ ИЛЛЮЗИИ

   Все, что делаешь, надо делать хорошо,
   даже если совершаешь безумство.
   Бальзак

   Всем  членам  "небесного  семейства"  была  присуща   общая   черта   -
невероятная способность создавать  себе  иллюзии.  Они  предпочитали  свои
упования реальности и, точно  дети,  не  умели  отделять  воображаемое  от
действительного. Таков был Бернар-Франсуа, такой  была  Лора,  таким  -  в
тридцать семь лет - оставался и Оноре. Он не без некоторого  самолюбования
признавал это сам. Подобная эксцентричность была удобна, а  порою  служила
прекрасным извинением. Зюльма Карро, которой  дружеская  привязанность  не
мешала трезво судить о  Бальзаке,  говорила:  "Бедный  Оноре,  химера,  за
которой он вечно гонится, неизменно ускользает от него!"
   Все друзья Бальзака - Готье, Гозлан, Верде - рассказывали  невероятные,
часто приукрашенные истории о его сумасбродных  начинаниях.  Он  признавал
свой недостаток, но старался оправдать  себя  в  глазах  госпожи  Ганской,
которая упрекала Оноре в том, что в делах его  постоянно  надувают,  между
тем как в своих произведениях он выказывает необычайную проницательность.

   "Увы! Разве вы любили бы  меня,  если  бы  я  постоянно  не  оказывался
жертвой надувательства?.. Дни и ночи, напрягая все силы и  способности,  я
работаю: пишу,  изображаю,  описываю,  вспоминаю;  я  медленно,  с  трудом
взмахивая   ранеными   крыльями,   пролетаю   над   духовными    областями
литературного творчества; как же я могу стоять обеими ногами на  житейской
почве? Когда Наполеон находился в Эслинге,  он  не  мог  присутствовать  в
Испании. Если человек не хочет быть обманутым в житейских делах, в дружбе,
в своих начинаниях, в отношениях всякого  рода,  он  не  должен,  любезная
графиня и затворница, живущая  в  уединении,  заниматься  ничем  иным,  он
должен быть  только  финансистом,  или  светским  человеком,  или  деловым
человеком. Разумеется, я отлично вижу, что меня обманывают или  собираются
обмануть, что тот или иной человек предает  меня,  либо  вот-вот  предаст,
либо поспешно скроется, вырвав у меня клок шерсти. Но в ту минуту, когда я
это предчувствую, предвижу или узнаю, мне нужно сражаться в другом  месте.
Я обнаруживаю козни именно тогда, когда я полностью поглощен  творчеством,
судьбой книги, спешной работой, которая пойдет прахом, если я  не  закончу
ее в срок. Часто я достраиваю хижину, освещенную заревом пожара, в котором
сгорает один из моих домов".

   Блистательная защита и, в сущности, убедительная. У него были "золотые"
идеи. Почти все деловые начинания, в которых он потерпел неудачу, принесли
богатство другим людям:  не  только  словолитня  и  спекуляции  земельными
участками, но и переиздания  классиков,  и  реклама  парфюмерных  изделий.
Однако дело в том, что художник творит в мире, где  он  подобен  божеству;
когда же он вынужден бороться со случайностями и препятствиями, созданными
не им, он тотчас ищет спасения в творчестве, где самые тяжелые его неудачи
оборачиваются великолепными сюжетами. Лора  Сюрвиль  описывает,  как  брат
иногда приходил к ней -  угрюмый,  подавленный,  с  пожелтевшим  лицом.  И
начинал рассказывать о своих новых затруднениях:

   "- Я погибаю, сестра!
   - Пустяки! С такими произведениями не погибают, - отвечала Лора.
   - Ты права, черт побери! Такие  книги  заставляют  жить...  К  тому  же
слепая фортуна может улыбнуться  Бальзаку,  ведь  улыбается  же  она  даже
глупцу... А ну как один из моих друзей миллионеров (у меня есть такие) или
какой-нибудь банкир, не знающий, куда девать деньги, возьмет да и  скажет:
"Мне ведом ваш огромный талант и ваши невзгоды; вам нужна такая-то  сумма,
чтобы  почувствовать  себя  независимым;  примите  же   ее   без   боязни,
впоследствии вы со мной рассчитаетесь, ваше перо стоит моих миллионов".

   И тут же от грядущего он переходил к настоящему. Банкир уже  спас  его:
"Ведь это немало - сказать себе:  Я  спас  самого  Бальзака!..  И  Бальзак
независим! Вы еще увидите, любезные мои друзья и любезные мои недруги, как
быстро он зашагает вперед!" И грезы  или  роман  развивались  дальше.  Вот
Бальзак уже член Академии. Оттуда до палаты пэров  всего  один  шаг.  Став
пэром, он сделается  затем  министром,  дела  в  его  министерстве  пойдут
превосходно; и он снова мысленно возвращался к банкиру, который помог  ему
выйти из трудного положения. "Он уготовит себе прекрасное будущее.  О  нем
станут говорить: "Этот человек  понял  Бальзака,  поверил  в  его  талант,
ссудил ему деньги и помог достичь славы, которой сей писатель заслуживает.
Честь ему и хвала".
   В начале 1836 года Бальзак сильно нуждался в  таком  человеке,  который
снабдил бы его деньгами. 11 декабря 1835 года весь тираж третьего  десятка
"Озорных  рассказов",  принадлежавший  автору  и  хранившийся   на   улице
По-де-Фер, сгорел во время пожара. Тяжелая потеря для человека, который  и
без того находится в отчаянном  положении.  Бальзак  вконец  рассорился  с
Бюлозом, он возбудил процесс против этого издателя  в  связи  с  тем,  что
роман   "Лилия   долины"   был   без   согласия   автора   перепечатан   в
Санкт-Петербурге; писатель стал мишенью для  враждебных  статей  и  лживых
заметок многочисленных журналистов, находившихся на  жалованье  у  Бюлоза;
кроме того, ему не давала покоя вдова Беше. И  Бальзаку  захотелось  иметь
трибуну, откуда он мог бы отвечать на все нападки. Как  раз  в  это  время
продавалась газета "Кроник  де  Пари",  небольшой  легитимистский  листок,
почти не имевший читателей. Газета эта принадлежала человеку  сомнительной
репутации, Уильяму Даккету, печатали ее типографы Бетюн и Плон. 24 декабря
1835 года Бальзак вместе с Максом Бетюном и  Уильямом  Даккетом  образовал
акционерное общество по изданию "Кроник  де  Пари".  Даккету  принадлежала
восьмая часть акций, Бетюну - столько же, шесть восьмых оставил  за  собой
Бальзак. Надо сказать, что газета была приобретена всего за  сто  двадцать
франков, ибо, не имея ни подписчиков, ни материальных ценностей,  она,  по
существу, ничего не  стоила.  Но  Бальзак  принял  на  себя  обязательство
предоставить оборотный капитал в размере 45000 франков для издания газеты:
нечего и говорить, что такой огромной суммой он не располагал.
   Судя по всему, эта затея была делом безнадежным, но в уме Бальзака  она
тотчас же превратилась в блестящее начинание. Во-первых, он  каждый  месяц
будет давать в газету свой рассказ, что  привлечет  подписчиков.  В  новом
органе станет сотрудничать  Виктор  Гюго.  Гюстав  Планш,  повздоривший  с
Бюлозом, будет вести  отдел  литературной  критики.  Жюлю  Сандо  поручили
пригласить в газету Теофиля Готье, талант которого был замечен  Бальзаком;
вскоре он превратит Теофиля в одного  из  "коней"  своей  конюшни.  Сердце
Готье сильно колотилось, когда  его  принял  Бальзак,  облаченный  в  свою
сутану из белого кашемира с  капюшоном.  Прославленный  романист  дружески
заговорил с молодым писателем, а  тот  любовался  его  атлетической  шеей,
напоминавшей колонну, носом необычной формы, высоким и благородным лбом, а
главное - его глазами, "глазами, взгляда которых не выдержал бы даже орел,
глазами,  способными  видеть  сквозь  стены,  читать  в  сердцах,  глазами
властелина, ясновидца, укротителя".
   Готье обещал дать статьи. Газетный король Бюлоз в бешенстве. "Планш,  -
говорил он, - обнимается с Бальзаком, которого, как вам известно,  терпеть
не может, и целует в  зад  Гюго,  которого  прежде  поносил!  Превосходный
альянс!.. Неужели вам не смешно?" Однако Бальзак относился вполне серьезно
к "Кроник де Пари". Опираясь на этот "влиятельный орган", каковым он будет
полновластно   распоряжаться,   он   сможет   наконец   сделать    карьеру
политического деятеля, о  которой  давно  мечтал.  Но  главное  -  "золото
потечет рекой", он будет иметь по крайней мере 20000 франков  в  год,  ибо
Бальзак  -  директор  издания  станет   по-королевски   расплачиваться   с
Бальзаком-редактором, а Бальзак-администратор станет получать, кроме того,
приличное  жалованье.  Таким  образом,  все  проблемы   будут   разрешены.
Оставалось только одно препятствие:  нужны  были  наличные  деньги,  чтобы
сняться с якоря. Ну, за этим дело не станет! Добрый ангел  семьи,  госпожа
Делануа, ссудила 15000 франков. "Дело пойдет на лад, - писал Бальзак Лоре.
- Передай славному Сюрвилю, что первый шаг к власти уже сделан".  Как  все
чудесно устраивается! "Славный Сюрвиль" разработал проект  нового  канала;
это предприятие  должно  было  принести  ему  200000  франков.  Сделавшись
влиятельным политическим деятелем, Бальзак добьется утверждения проекта  и
разделит доходы  со  своим  зятем.  Они  все  разбогатеют.  Они  уже  были
богачами... в воображении.
   Первый номер "Кроник де Пари" появился 1 января 1836 года. Виктор Гюго,
Гюстав Планш, Альфонс Карр, Теофиль Готье, Шарль де Бернар вошли в  состав
новой блестящей редакции. Анри Монье, Гранвиль, Домье обещали  карикатуры.
Будущий министр Бальзак оставил за собой хронику  международной  политики.
Он пригласил к себе в качестве секретарей для подготовки  материалов  двух
молодых аристократов, нуждавшихся в деньгах не меньше, чем он сам: то были
маркиз де Беллуа (Бальзак называл  его  Кардиналом)  и  граф  Фердинан  де
Граммон. На деле же Бальзаку одному приходилось заниматься газетой,  и  он
справлялся с этим легко. Каждую субботу он приглашал своих  сотрудников  к
себе на изысканный обед: зажаренный окорок, зуек в  сухарях,  фрикандо  из
телятины, осетровое филе, спаржа, ананасы. Эти пиры происходили в доме, за
который уже давно не платили. Гостеприимный хозяин, напоминавший  "атамана
вольницы", тщетно требовал статей: они никогда не бывали  готовы  в  срок.
Собравшиеся пели, смеялись. Альфонс Карр  венчал  голову  Оноре  бумажными
розами. А когда приглашенные и метрдотель удалялись, Бальзаку  приходилось
"выполнять работу всей редакции газеты" - иначе говоря, чуть ли не  одному
готовить весь номер.
   Что за важность!  Зато  славно  посмеялись.  Бальзак  любил  веселье  и
понимал толк в шутках. С особым удовольствием он сочинял "приблизительные"
поговорки.  Наиболее  удачные  он  аккуратно  записывал:  "Случай   хватов
плодит", "Пей, да мимо рта не лей", "Скажи мне, кто твой  друг,  я  скажу,
кто твой враг". Если  кто-либо  из  друзей  придумывал  забавный  вариант,
раскатистый смех сотрясал внушительное брюшко Бальзака. Игру слов -  любит
пустослов? Возможно, но человек, который вынашивает  в  мозгу  целый  мир,
вправе хоть на один вечер сбросить с плеч свое бремя. К тому  же  шутливые
поговорки  он,  подобно  всему  прочему,  бросал  в  тигель  "Человеческой
комедии", и позднее мы  услышим  их  из  уст  ученика  живописца  Мистигри
("Первые шаги в жизни").
   В январе - феврале 1836 года Бальзак работает лихорадочно, но все,  что
создано им, превосходно. В эти месяцы он  публикует  в  "Кроник  де  Пари"
несколько новелл - одни написаны специально для газеты,  другие  лежали  в
ящиках его  письменного  стола;  это  "Обедня  безбожника"  (он  мастерски
изобразил в ней под именем Деплена знаменитого хирурга Дюпюитрена),  "Дело
об опеке", "Фачино Кане", рассказ старого врача из "Неведомых  мучеников".
"Никогда еще уносящий меня поток не был столь стремительным;  никогда  еще
столь чудовищно величественное  произведение  не  овладевало  человеческим
мозгом. Я сажусь за работу, как игрок за игорный стол".
   И самое удивительное было то,  что,  как  ни  быстро  работал  Бальзак,
подстегиваемый  необходимостью,  качество   его   произведений   неизменно
оставалось высоким. Даже политические статьи были написаны с  блеском.  Он
высмеивал близких к правительству журналистов, которые  разглагольствовали
об "идеях" Тьера и Гизо: "И у господина Гизо, и  у  господина  Тьера  есть
только одна идея - управлять  нами...  Господином  Тьером  всегда  владела
только одна мысль: он постоянно думал лишь о господине  Тьере...  Господин
Гизо подобен флюгеру,