что вам не понравился "Альбер Саварюс", - печально  говорит
в  письме  Бальзак.  Правда,  Эвелина  Ганская  могла  угадать  в  княгине
Гандольфини некоторые  черты  графини  Гидобони;  правда  также,  что  муж
(Эмилио Гандольфини) носит то же имя, что и  граф  Гидобони.  По  этой  ли
причине или по другой, но она раскритиковала книгу, столь дорогую  автору.
Она говорила, что это "мужской  роман".  В  этом  она  не  ошибалась.  Это
действительно было произведение встревоженного зодчего, подсчитавшего, что
он выполнил лишь половину обширнейшего строительства; человека,  знающего,
как ему еще много надо сделать, чтобы  закончить  свои  дворцы;  человека,
который  видит,  что  каждый  день  уносит  "частицу  его  личной  жизни",
сокращает самое жизнь; человека, который чувствует, как у него в  жилетном
кармане все больше сжимается лоскуток  шагреневой  кожи;  творца,  который
мечтает отбросить свои сверхчеловеческие планы,  отдохнуть  наконец  после
тяжких трудов близ любовницы, исполненной  материнской  заботы  о  нем,  и
боится, что, если эта надежда будет отнята, у него уже  не  хватит  больше
силы жить.



XXXII. ВСТРЕЧА В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ

   Надежда - это память и желание.
   Бальзак

   У каждого в жизни бывает полоса ожидания.  Человек  ждет  какого-нибудь
события, решения; жизнь продолжается; счастье жизни где-то в  воздухе.  Со
времени смерти Венцеслава Ганского Бальзак был воплощенным  ожиданием.  "Я
теперь очень  не  доверяю  жизни  и  боюсь,  что  со  мной  должно  что-то
случиться", - тревожно писал он своей Еве. Эта  северная  любовь,  которая
тлела несколько лет, вдруг разгорелась под ветром  надежды.  Но  неистовый
труд изнурил Бальзака. "У меня непрестанно подергиваются веки, и  я  очень
беспокоюсь, так как вижу в этом признак какого-то надвигающегося  нервного
заболевания", - писал он Ганской.  Доктор  Наккар,  сторонник  натуральных
методов лечения, еще раз уложил своего пациента в постель на  две  недели.
"Подумайте, лежать две недели, ничего не делая! И это мне, когда  я  полон
жажды деятельности! Приходится утешаться мыслями о  нас  с  вами,  строить
планы, проекты, "раскидывать карты", как говорят гадалки".
   Лежа  в  постели,  он  в  лихорадочном  состоянии  пытался   вообразить
прекрасное будущее. Его стряпчий и подставной покупатель сохранят для него
Жарди; он все устроит там для Евы. Немного времени, терпения,  денег  -  и
получится очаровательный уединенный уголок. "А кроме  того,  дом  в  самом
Париже, двадцать четыре тысячи франков дохода по государственной  ренте  -
вот прекраснейшая в мире жизнь, так как я буду получать пятнадцать тысяч в
Академии; к тому же мое перо, если я  даже  стану  работать  только  шесть
часов в день, всегда будет приносить мне двадцать тысяч франков  в  год  в
течение еще десяти лет, и это позволит мне скопить  кое-что..."  Строитель
счастья в царстве миражей! Стряпчий Гаво не только ничего не делал,  чтобы
спасти  Жарди,  а  добивался  разрешения  продать  его,  и  на  этот   раз
бесповоротно.

   "Это сущий разор, говорит он, и обязуется найти мне что-нибудь  получше
за те деньги, которые выручит от продажи... Гаво искренне любит меня... Он
оберегает мое самолюбие куда больше, чем я сам, но он  ужаснейший  копуша.
Ему очень хотелось бы заплатить кое-какие вопиющие долги, и  я  плачу  эти
страшные долги - из тех денег, которые хотел оставить  себе  на  жизнь.  А
ведь чтобы заработать денег, надо творить, всегда творить. Я  уже  начинаю
бояться, как бы не утратить обычной своей работоспособности".

   Но этого он напрасно страшился. Несмотря на  разочарования  и  болезни,
продукция его была все так же обильна  и  достойна  его  таланта.  Повесть
"Онорина", которую, по его словам, он написал в  три  дня  (он  любил  так
пококетничать), оказалась новеллой чистой по тону и вместе с тем смелой по
сюжету, такой же изящной, такой же очаровательной, как "Покинутая женщина"
и "Дочь Евы". Онорина  оставила  мужа,  благороднейшего  из  мужей,  графа
Октава де Бован, ради недостойного любовника, который тотчас же ее бросил.
Она живет одиноко, пытаясь зарабатывать на жизнь ремеслом цветочницы, хотя
муж только о том  и  мечтает,  чтобы  она  вернулась  к  нему.  Но  у  нее
физическое отвращение к мужу, и она предпочитает трудную,  одинокую  жизнь
положению царицы светского общества, которое обрекло бы ее  терпеть  ласки
ненавистного человека. Он издали опекает  ее  и  тайком  ей  помогает,  по
дорогой цене скупая через магазин искусственные цветы, которые она делает.
В анализе любви  Октава  к  непокорной  беглянке  Онорине  сквозят  страхи
Бальзака, который жаждет близости с Евой Ганской и не знает,  вернется  ли
она  когда-нибудь.  Он  описывает  ей  (через  посредство   Октава)   свои
мучительные ночи:

   "Разве  вы  можете  видеть,  как  я  усмиряю  самые  жестокие  приступы
отчаяния, любуясь миниатюрой, на которой мой взгляд узнает овал  ее  лица,
мысленно целую ее лоб, ее улыбающиеся уста, впиваю аромат ее белой кожи; я
смотрю, вглядываюсь, и мне кажется, я ощущаю и могу погладить  шелковистые
локоны ее черных волос. Разве вы знаете, как я  трепещу  от  надежды,  как
ломаю руки от отчаяния, как брожу по грязным парижским улицам, чтобы  хоть
усталостью укротить свое нетерпение?.. Иногда по ночам  я  боюсь  сойти  с
ума, меня ужасают внезапные переходы от вспышек слабой  надежды,  рвущейся
ввысь, к полному отчаянию,  низвергающему  меня  в  такие  бездны,  глубже
которых не найти... За три дня до прибытия Марии-Луизы Наполеон в Компьене
в нетерпении катался по брачному ложу... Все великие страсти на один  лад.
В любви я поэт и император!.."

   Рассказ написан проникновенно.  Однако  Бальзак  сомневался  в  успехе:
"Онорина" сама по себе хороша, беспокоит только сдержанность стиля -  пока
она беспокоит лишь меня  одного,  есть  люди,  которые  находят,  что  это
великолепно. Но может быть, это убого!.." - делится он  с  Ганской  своими
опасениями. Неудивительно, что Бальзак сомневается в себе,  ведь  на  пего
так яростно нападают. Критики  плохо  приняли  "Альбера  Саварюса":  "Слог
тяжелый, неповоротливый... от него отдает усталостью". Появился новый  бог
романа-фельетона - Эжен Сю. Вся Франция ждет продолжения "Парижских тайн".
В журнале "Ревю де Де Монд" критик  заявил,  что  автор  "Луи  Ламбера"  и
"Евгении Гранде" пережил себя. А ведь это было несправедливо до нелепости.
Неужели можно сказать о писателе, что он  "пережил  себя",  когда  его  ум
почти одновременно  вынашивает  столько  произведений:  конец  "Утраченных
иллюзий",  "Провинциальная  муза",  "Эстер",  или   "Торпиль",   "Изнанка"
современной истории"! И все это создается отрывками,  наспех,  потому  что
журнал "Мюзе  де  Фамий"  или  какая-нибудь  газета  требовали  немедленно
представить рукопись, а Бальзаку нужно было в это время мчаться  в  Ланьи,
читать и перечитывать в провинциальной типографии корректуру "Человеческой
комедии" - по двести часов в месяц. Ведь как ни был задерган Бальзак, а он
по десяти, по одиннадцати раз выправлял текст своих произведений, чего  не
делали ни Дюма, ни Эжен Сю.
   Он жил тогда, словно каменщик, которому пришлось бы строить четыре-пять
домов сразу, или как шахматист, играющий десять партий одновременно и  все
их выигрывающий. Он с легкостью принимается за роман, прерванный несколько
лет назад. Так, например, "Провинциальная муза" долго "доходила на  слабом
огне" невидимого очага Бальзака. В 1832 году был задуман рассказ  "Большая
Бретеш". В 1837 году в "Сценах провинциальной жизни"  мы  находим  новеллу
"Большая Бретеш, или  Три  мести",  где  говорится  о  живущей  в  Сансере
добродетельной и несчастной супруге  карлика,  которую  любит  королевский
прокурор и которой два парижанина, доктор Бьяншон и журналист Лусто, желая
напугать красавицу, рассказывают три ужасных случая мести обманутых мужей.
Тут был использован, хотя  и  не  полностью,  бурный  поток  доверительных
сообщений  Каролины   Марбути;   но   вместо   Лиможа,   фигурирующего   в
"Провинциальной музе", Бальзак описал  здесь  Сансер,  маленький  городок,
который он знал по рассказам своего друга доктора Эмиля Реньо.
   В 1843 году ему пришла  мысль  по-своему  перевернуть  роман  Бенжамена
Констана "Адольф" и показать такую же драму, но с точки зрения женщины;  и
тогда он опять извлекает из склада своих аксессуаров  Каролину  Марбути  и
превращает ее (при помощи примесей и переделок) в  "Провинциальную  музу".
Героиня романа Дина Пьедефер, принадлежащая (как  и  Каролина  Марбути)  к
протестантской семье, выдана была родителями замуж за богатого и  похожего
на насекомое уродца Ла Бодрэ. У  нее  (так  же  как  у  Каролины  Марбути)
литературный салон,  где  она  читает  свои  стихи  местной  знати,  своим
восторженным поклонникам или завистливым соперницам. Так же как и Каролина
Марбути, Дина Пьедефер, хотя за  ней  очень  ухаживали,  долго  оставалась
верна своему карлику.
   Однажды в Сансер приезжают (как приехал в дом Марбути доктор Дюпюитрен)
в связи с  предстоящими  парламентскими  выборами  два  уроженца  Сансера,
ставшие в Париже знаменитостями: доктор Орас Бьяншон и  фельетонист  Этьен
Лусто, лентяй и хвастливый болтун. Дина, ослепленная краснобайством Лусто,
становится его любовницей и после его отъезда узнает,  что  беременна.  "В
характере Дины есть черты "женского донкихотства",  что  и  определяет  ее
судьбу, - пишет Бардеш. - Она потеряла десять лет жизни,  разыгрывая  роль
странствующего рыцаря в сфере интеллектуальной... И такую  же  ошибку  она
совершает в любви..." Она ринулась в Париж, решив жить там с Лусто, и  тут
роман становится жестоким. Женщина большой души натолкнулась  на  человека
недостойного, который, призвав на помощь шайку лореток и таких же, как он,
шалопаев-приятелей,  разыгрывает  фарсовую  сцену,  чтобы  избавиться   от
любовницы. Дина, благородное создание, верит всему, ничего не  понимает  и
отвечает на издевательства чудесной  преданностью.  Но  через  шесть  лет,
когда перед ней открывается вся подлость ее  любовника,  она  отказывается
играть роль Элеоноры  из  романа  "Адольф",  который  внимательно  прочла.
Вместо  того  чтобы  стонать  и  плакать,  она   возвращается   к   своему
насекомообразному мужу, и тот принимает ее вместе  с  двумя  сыновьями  от
Лусто. Эта книга, полная горького  и  сильного  чувства,  показывала  (что
весьма характерно для Бальзака) неизбежное  вырождение  всякой  любви,  не
считающейся с законами общества.
   Каролина Марбути возмущалась "Провинциальной музой" и со страхом ждала,
какую реакцию роман вызовет в Лиможе: там, пожалуй, заподозрят, что и она,
Каролина, тайком произвела на свет незаконнорожденных детей. Чего доброго,
ее девочки прослывут дочерьми Жюля Сандо! Да  еще  ее,  бежавшую  из  дому
Музу, обвинят  в  том,  что  она  содержит  на  мужнины  деньги  какого-то
второстепенного писателя. Но ее опасения не оправдались. В Лиможе мало кто
читал книги.
   Каролине следовало бы восхититься характером  Дидины,  как  ее  называл
Лусто, ибо эта мужественная женщина, преодолев горькую  неудачу,  остается
госпожой положения и даже после разрыва  великодушно  приходит  на  помощь
Лусто, который остается для нее человеком,  открывшим  ей  "жгучее  пламя"
желания. Но нет, Каролина Марбути сочла нужным  написать  под  псевдонимом
Клэр Брюнн роман в свою защиту, назвав его  "Ложное  положение".  Там  она
нарисовала себя в двух видах: сначала тоскующей провинциалкой, не нашедшей
счастья в замужестве, а потом оторвавшейся  от  своего  буржуазного  круга
парижанкой. Героиня романа Камилла, под именем  которой  Каролина  Марбути
живописала себя, - "избранная натура". В Париже эта провинциалка проникает
в литературный мир и  там  знакомится  с  Ульриком  (двойником  Бальзака),
которого сочинительница не щадит в  своем  произведении.  "Выдающийся,  но
грубый и до того опьяненный своим поздно пришедшим успехом, что он уж и не
знал, как нести это бремя, он тешил себя  мечтами,  планами  и  надеждами,
которые стали гигантскими так же, как и его самомнение. Тщеславие в  конце
концов сделало Ульрика  смешным  маньяком,  порождало  у  него  надуманные
потребности... Как человек гениальный, Ульрик шел в ногу со  своим  веком.
Он все оценивал на вес золота, определял с помощью золота, во всем исходил
из значения золота. Но он простодушно признавался в этом... оттого у  него
было много врагов..." Из-за романа "Ложное положение",  опубликованного  в
1844 году, Каролина Марбути лишилась дружбы всех, кто узнавал  себя  в  ее
злобной книге и воспринимал ее  выпады  как  оскорбления.  Она  больше  уж
никогда не виделась с Бальзаком. Он даже снял свое посвящение ей  рассказа
"Гренадьера". Но к  благородной  Дидине,  героине  "Провинциальной  музы",
читатели до сих пор хранят  уважение.  Портрет  оказался  бесконечно  выше
натуры. Никогда еще Бальзак не проявлял такого мастерства. А все же...
   А все же недовольство  и  глубокая  усталость  закрались  в  его  душу.
Когда-то он писал Ганской: "Мои произведения - вот  великие  события  моей
жизни..." Теперь  происходит  странный  поворот.  Уже  не  вся  его  жизнь
посвящена литературному творчеству; ею завладели, твердит он  Чужестранке,
сердце, потребность встретить  чувство  столь  же  горячее,  как  у  него,
воспоминания о блаженных минутах: "Я вновь вижу перед  собою  тропинку  на
вилле  Диодати  или  камешки  на  аллее  у  дома  Мирабо,  по  которой  мы
прогуливались; мне  вспоминается  какая-нибудь  особая  интонация  голоса,
пожатие руки... когда мы рассматривали гравюры. И многое,  многое  другое,
от чего я сейчас бледнею!.."
   И вдруг - взрыв долго  сдерживаемой  любви:  "Боже  мой!  Когда-нибудь,
дорогая,  вы  узнаете  мою  детскую,  правдивую,  искреннюю  натуру,   мою
неисчерпаемую  нежность,  постоянную   сердечную   мою   привязанность   и
убедитесь, что я до конца дней своих буду цепляться за вашу  юбку.  Знаете
ли вы, чего я боюсь? Мне страшно наскучить вам, услышать: "Убирайся!", как
говорит хозяин собаке, которая всегда ложится  у  его  ног..."  Он  часами
вдыхает аромат духов, исходящий от писем Евы; он работает только для  нее.
Una fides [единая вера (лат.)].
   Он умел "убедить других во многом, а самого себя  -  в  чем  угодно"  и
поэтому твердо был уверен, что с 1832 года у него  была  лишь  одна  вера,
одна любовь и одна надежда. Кто, кроме Евы, его любил? "Если бы вы  знали,
- пишет он ей, - что представляет собою моя мать!  Это  чудовище  и  сущее
уродство! Сейчас она убивает мою сестру, после того как убила  мою  бедную
Лорансу и мою бабушку... Я едва не порвал всякие отношения с матерью.  Это
было просто необходимо. Но я предпочел страдать. Эту рану ничто  не  может
исцелить. Мы думали, что наша мать сошла с ума. Посоветовались с врачом, с
которым она дружит уже тридцать три года, и он ответил нам: "Увы!  Она  не
сумасшедшая, она злая!" В  этих  яростных  обвинениях  есть  доля  правды,
большая доля неблагодарности и неутолимая потребность жаловаться. "У  меня
не было ни матери, ни детства". Он забыл веселые дни жизни  в  Вильпаризи,
шутки "небесного семейства" и преданность бедной старухи.
   Госпожа Де Берни? Да, она заменила ему мать, она его  сформировала,  но
разве могла она дать ему  то,  о  чем  он  мечтает,  -  любовь  молодой  и
прекрасной женщины? Графиня Гидобони-Висконти? "Версаль? Живите  спокойно,
не тревожьтесь... Версаль уже давно и навсегда проклят. Неблагодарность  и
легкомыслие - вот история Версаля. Людовику XIV  пришла  фантазия  избрать
своей  резиденцией   Версаль,   место   холодное   и   бездушное..."   Эти
несправедливые слова имели единственной  своей  целью  успокоить  ревность
Эвелины Ганской. На деле же Бальзак продолжал  подписываться  "Балли"  под
своими ласковыми письмами к графине Висконти и  даже  в  качестве  высшего
доказательства дружбы все еще  занимал  у  нее  деньги.  Но  с  любовью  к
"англичанке" покончено, торжественно заверял он Ганскую. Каролина Марбути?
Он ее неизменно отталкивал, когда она пыталась увидеться с ним.  "Господин
де Бальзак  не  забыл  прелестей  госпожи  Марбути.  Но  госпожа  Марбути,
вероятно, позабыла  условия  существования  несчастных  писателей,  участь
которых - писать для того, чтобы жить", - писал он Каролине.
   Нет, никто в мире для него не существует, кроме его ангела, его дорогой
милочки, его светозарного цветка.  Он  называл  Эвелину  Ганскую  "госпожа
Скромница", потому что она не желала  ни  славы,  ни  известности.  Но  он
все-таки заставит ее разделить  с  ним  его  славу  и  почести.  Ведь  его
наверняка  выберут  во  Французскую  Академию.  Он  виделся  в  библиотеке
Арсенала с Шарлем Нодье, весьма влиятельным академиком, и тот сказал ему:

   "Дорогой Бальзак, в Академии за вас  большинство.  Но  Академия  охотно
примет какого-нибудь политического злодея, который в анналах истории будет
пригвожден к позорному столбу. Академия выберет даже мошенника,  сумевшего
благодаря огромному своему богатству увернуться от суда присяжных, но  она
падает в обморок при мысли о неоплаченном векселе,  из-за  коего  должника
могут посадить в тюрьму Клиши. Она безжалостна, бессердечна по отношению к
гениальному человеку, если он беден  или  дела  его  идут  плохо...  Итак,
постарайтесь приобрести положение путем женитьбы, или докажите, что у  вас
нет никаких долгов, или купите собственный дом, и вы будете избраны".
   А ведь как только меня выберут, я  буду  назначен  членом  Комиссии  по
составлению словаря, эта должность - несменяемая, с окладом в шесть  тысяч
франков, да еще я  буду  получать  как  академик  две  тысячи  франков  и,
несомненно, буду назначен в Академию  надписей  и  изящной  словесности  и
стану постоянным секретарем".

   По своему обыкновению  он  переводил  глаголы  из  будущего  времени  в
настоящее.

   "Итак, у меня, помимо политической деятельности, несколько несменяемых,
ни  от  кого  не  зависящих  должностей  на  четырнадцать  тысяч  франков.
Выигрывайте же свой процесс! Вы выиграете и мой..."

   Чужестранка со своей стороны слала  ему  доверительные  письма,  полные
жалоб одинокой женщины, удрученной сложными хлопотами. "Три года  ожидания
- это смерть", - писала она, и это казалось  многообещающим.  Не  бойтесь,
отвечал ей Оноре, "ручаюсь за будущее, ничто не заставит меня  измениться,
да и вас также. Ну и вот, положимся на милость Божию". Впрочем,  два  этих
раненых голубка весело влачили вдали друг от друга подшибленные  крылышки.
Бальзак, весьма довольный, обедал у герцогини де Кастри с Виктором Гюго  и
Гозланом, радуясь пиршеству с участием  тонких  умов.  Госпожа  Ганская  в
Санкт-Петербурге  принимала   ухаживания   господина   Балка,   любезного,
оригинального и образованного  старика.  Этот  перезрелый  Адонис  возымел
некоторые надежды и даже мечтал о браке. Госпожа Ганская ласково успокоила
его,  дав  ему  почувствовать,  что  союз  их  невозможен,  и  постаралась
"привести его к Богу". Бальзак признался, что всякий раз, как ему выпадает
счастье провести близ нее несколько минут, он становится лучше,  набожнее.
Ловкая тактика, которую  применял  в  "Опасных  связях"  Вальмон,  осаждая
благочестивых дам.  Госпожа  Ганская  указала  ему  путь  к  мистицизму  и
рассказала всю историю Бальзаку. Он испугался. "Боже мой! Не смею  сказать
вам, как я страдаю из-за того, что вы дарите кому-то счастье,  даже  этому
бедному старику, который вам пишет..."
   С поразительной неосторожностью писатель, который  так  хорошо  знал  и
мужчин, и женщин, и всякие неожиданности в  любви,  совершил  безрассудный
поступок: написал Листу, уезжавшему в Санкт-Петербург, где этот знаменитый
виртуоз  должен  был  дать  концерт,  рекомендательное  письмо   к   своей
возлюбленной.

   "Дорогой Франц... если хотите оказать мне дружескую  услугу,  проведите
вечер у той особы, которой передадите от моего имени эту запи