оллежа в четыре  часа  утра;  мальчики
проходят четыре лье пешком,  осматривают  кузницы,  стекольный  завод  или
астрономическую  обсерваторию;  они  скромно  завтракают   на   травке   и
возвращаются к себе сильно утомленные".

   Надо  признать,  что  подобные  развлечения  воспитывали  стойкость   и
простоту нравов. Жизнь в коллеже была суровая. В библиотеке города Вандома
сохранился рисунок, изображающий урок математики. Несмотря  на  то  что  в
классе горит печурка, учитель  в  головном  уборе,  воротник  его  сюртука
поднят.
   Применялись тут и телесные наказания:  провинившихся  били  по  пальцам
линейкой, обтянутой кожей (ultima ratio Partum) [высший довод святых отцов
(лат.)], и это было весьма болезненно; им давали  дополнительные  задания;
непослушных  надолго  запирали  в  некое  подобие  карцера  (эту  каморку,
помещавшуюся под  лестницей,  воспитанники  именовали  "альковом")  или  в
"деревянные клетки" - чуланы размером шесть квадратных  футов,  устроенные
для строптивых при каждом дортуаре.
   Когда Оноре Бальзак поступил в младший класс  Вандомского  коллежа,  он
был толстощекий румяный мальчуган, но молчаливый и грустный. О  пребывании
в родительском доме  у  него  сохранились  самые  печальные  воспоминания.
Впоследствии он не раз будет описывать преступных матерей,  которые  любят
незаконного ребенка и преследуют родного сына. В коллеж он принес с  собой
тягостную настороженность, держался как затравленный зверек. Он чувствовал
свою неуклюжесть и робел.

   "Если кто хочет вообразить себе уединенность  большого  коллежа  с  его
монастырскими зданиями в центре маленького  города  и  четыре  парка  [для
воспитанников  самых  младших,  младших,   средних   и   старших   классов
(прим.авт.)], в которых мы размещались по иерархии,  тот  ясно  представит
себе, какой интерес возбуждало в нас появление новичка, нового  пассажира,
попавшего на корабль" [Бальзак, "Луи Ламбер"].

   Юному Бальзаку трудно было добиться  уважения  у  орды  школьников.  По
милости своей предусмотрительной мамаши он почти не имел карманных денег и
потому не мог участвовать в общих развлечениях и покупках. Родители других
воспитанников приезжали в Вандом в  дни  раздачи  наград  за  успехи;  его
родители никогда при этом не присутствовали. За шесть лет - с 1807 по 1813
- мать, по словам Бальзака, только дважды посетила его,  видимо  не  желая
отступать от духа, царившего в  коллеже.  Первое  из  сохранившихся  писем
будущего писателя адресовано госпоже Бальзак.

   Вандом, 1 мая (1807):
   "Любезная матушка,
   Я думаю, папа был огорчен, когда узнал, что меня посадили  в  "альков".
Прошу тебя, успокой его, скажи, что я получил похвальный лист при  раздаче
наград. Я не забываю протирать зубы носовым платком. Я завел себе  толстую
тетрадь и переписываю туда начисто все из своих тетрадок, и у меня хорошие
отметки, надеюсь, это доставит тебе удовольствие.  Обнимаю  от  всей  души
тебя и всех родных, а также всех, кого я знаю. Я узнал имена  учеников  из
Тура, которые получили награды:
   Буалеконт.
   Других не запомнил.
   Бальзак Оноре, твой послушный и любящий сын"
   [Переписка Бальзака цитируется по изданию:
   Balzac. Correspondance. Textes reunis, classes et annotes par
   Roger Pierrot. Paris, Editions Gamier freres, 1960].

   Похвальный лист при раздаче наград по устной латыни, который должен был
"успокоить" папу, оказался просто скромным томиком в рыжеватом  сафьяновом
переплете, то была "История короля Швеции Карла XII"; по книге  золочеными
буквами шла надпись: "Награда Оноре Бальзаку, 1808 год".
   Встречал ли он со стороны педагогов то ласковое  отношение,  в  котором
ему отказывали родители? Один из преподавателей, отец Лефевр [Иасент-Лоран
Лефевр, присягнувший на верность нации священник, наставник пятого  класса
в Вандомском коллеже (прим.авт.)], занял большое место в  жизни  мальчика.
Этот преподаватель, как гласит отзыв о нем, приведенный  в  книге  Филиппа
Берто  "Бальзак  и  религия",  в  годы  своего  послушничества   выказывал
"недюжинные способности, ум, обладал хорошей памятью, живым  воображением,
но его суждения не всегда отличались основательностью; он глубоко верил  в
чудеса и не отступал от догматов". У него было много  общего  со  странным
учеником, который также жаждал чудес. Считая себя изгоем  на  земле,  юный
Бальзак ждал чудес от неба. В обязанности отца Лефевра входило  приведение
в порядок громадной библиотеки коллежа, которая частично  была  составлена
во времена Революции, когда громили окрестные  замки.  Отец  Лефевр  давал
дополнительные уроки по  математике  Оноре  Бальзаку,  ибо  Бернар-Франсуа
мечтал, что в один прекрасный день  его  сын  поступит  в  Политехническое
училище; однако добрый священник был  скорее  поэт,  нежели  математик,  и
охотно разрешал своему ученику читать в часы,  отведенные  для  повторения
уроков.

   "Таким образом,  между  нами  был  молчаливо  заключен  договор;  я  не
жаловался на то, что ничему не учусь, а он молчал по поводу  того,  что  я
брал книги" [Бальзак, "Луи Ламбер"].

   Мальчик уносил из библиотеки множество книг, а отец Лефевр  никогда  не
проверял, какие именно произведения  выбирает  юный  Бальзак,  который  на
переменах усаживался под деревом и  читал,  между  тем  как  его  товарищи
резвились. Часто он намеренно старался попасть в  карцер,  чтобы  там  без
помехи читать. Постепенно в нем развилась настоящая страсть к  чтению;  он
мало-помалу накапливал обширные, но беспорядочные познания, которые в силу
самой  этой  беспорядочности  сообщали  его  мышлению  рано   проявившееся
своеобразие. "Еще в детстве я решил стать великим человеком и, ударяя себя
по лбу, говорил, как Андре  Шенье:  "Здесь  кое-что  есть!"  Я  как  будто
чувствовал, что во мне  зреет  мысль,  которую  стоит  выразить,  система,
достойная быть обоснованной, знания, достойные быть изложенными" [Бальзак,
"Шагреневая кожа"]. Впрочем, только сам он верил,  что  его  ждет  великое
будущее. В глазах наставников и товарищей юный  Бальзак  оставался  весьма
заурядным учеником, примечательным разве  только  тем,  что  он  буквально
глотал всякую печатную страницу и отличался  самомнением,  которое  ничем,
казалось, нельзя было оправдать.
   По примеру Андре Шенье он также пытался писать стихи.

   "Увлеченный  этой  несвоевременной  страстью,  я  пренебрегал  уроками,
сочиняя поэмы, которые, конечно же, не много обещали, если судить по одной
знаменитой среди  моих  товарищей  слишком  длинной  стихотворной  строке,
которой начиналась эпопея об инках:
   О инка! Властелин несчастный, злополучный!
   В насмешку над моими опытами я был прозван Поэтом, но такие насмешки не
могли меня исправить. Я продолжал рифмовать строчки,  несмотря  на  мудрый
совет господина Марешаля, нашего директора, который пытался излечить  меня
от моей пагубной застарелой болезни,  рассказав  о  несчастьях  малиновки,
которая выпала из гнезда, попытавшись летать раньше,  чем  у  нее  выросли
крылья. Я продолжал читать и  стал  самым  бездеятельным,  самым  ленивым,
самым задумчивым  учеником  младшего  отделения,  и,  следовательно,  меня
наказывали чаще других" [Бальзак, "Луи Ламбер"].

   Приведенная выше характеристика относится к одному из героев  Бальзака,
но свидетельства соучеников писателя говорят о том,  что  персонаж  и  его
создатель походили друг на  друга.  Тринадцатисложный  стих  об  инке  был
написан воспитанником Вандомского коллежа Оноре Бальзаком. Однако на самом
деле в ту пору призвание толкало его не к поэзии и не к науке, а к поискам
наивной, оккультной  философии.  Когда  руки  мальчика  болели  от  ударов
линейки, а сердце ныло  от  безответной  нежности,  "он  находил  приют  в
небесах, которые открывались ему силой воображения". Быть  может,  Бальзак
созрел не так рано, как Луи Ламбер,  но,  подобно  своему  герою,  он  еще
подростком читал произведения писателей-мистиков, и они, по словам Филиппа
Берто, "приучили его  к  бурным  движениям  души,  причиной  и  следствием
которых служит состояние экстаза".
   "Он был бы огорчен, если бы его посчитали  слишком  благочестивым":  во
время  вечерней  молитвы  он  "рассказывал  сам  или  выслушивал  рассказы
товарищей о дневных проказах", а за воскресной мессой  подсчитывал  в  уме
свои  карманные  деньги  и  с  горечью  сознавал,   как   недоступны   ему
"вожделенные предметы, во множества выставленные в лавочке  при  коллеже".
Неверие  среди  воспитанников   Вандомского   коллежа   было   не   просто
распространенным  явлением,  а  неким  молодечеством.   Сын   вольтерьянца
Бернара-Франсуа никогда не отличался природной покорностью,  присущей  тем
детям, которые без усилий  и  рассуждений  приобщаются  к  вере.  Он  слыл
вольнодумцем и вступал в споры со священником коллежа.

   "Когда я подрос и спросил  перед  своим  первым  причастием  у  доброго
старичка, обучавшего нас катехизису, откуда Господь Бог взял  мир,  он  не
ответил  мне,  как  отвечают  на  вопрос,  откуда  взялись  дети,  -  "под
капустой", но привел прекрасные слова из Евангелия от  Иоанна:  "В  начале
было Слово, и Слово было у Бога". Никто в мои годы не мог бы понять  смысл
этой фразы, на которой покоятся все философские доктрины и которая как  бы
резюмирует их. Подобно всем неверующим, я жаждал  позитивного,  мне  нужны
были не идеи, а факты. И я спросил его, откуда взялось  это  "слово".  "От
Бога", - ответил он мне. "Но если все сущее от Бота, - возразил  я,  -  то
почему в этом мире существует  зло?"  Добрый  священник  не  был  силен  в
полемике; он понимал религию как чувство и принимал все догматы  на  веру,
будучи не в силах их объяснить. Однако он  не  был  святым;  и,  не  найдя
никаких новых доводов, он вышел из себя и засадил меня на два дня в карцер
за то, что я прервал его, когда он объяснял нам катехизис".

   Но если ортодоксальность юного Бальзака была весьма спорной, если любые
догматические оковы тяготили его, он тем не менее в  пору  своего  первого
причастия отличался "жаждой божественного".  Худой,  с  красивыми  черными
блестящими глазами, "он стал на колени и в радостном, восторженном  порыве
возблагодарил Бога. Он чувствовал себя счастливым, на  душе  у  него  было
легко, хорошо..." Вечером "ему казалось, что он уподобился ангелам, потому
что за целый день  не  согрешил  ни  словом,  ни  делом,  ни  помышлением"
[Бальзак, "Красная гостиница"]. Несмотря на домашнее  воспитание,  которое
благодаря взглядам отца и холодности матери было не  слишком  религиозным,
Бальзак со времен Вандомского коллежа  считал  себя  "предназначенным  для
тесного общения с ангелами". Им предстояло вскоре занять огромное место  в
его помыслах.
   Директора коллежа отнюдь  не  были  склонны  поддерживать  в  подростке
такого рода мистицизм, смешанный с гордыней. Жан-Филибер Дессень рассуждал
скорее как ученый, чем как церковник. Его правнук Рибемон-Дессень писал  о
нем:

   "Человек энциклопедически  образованный,  он  без  труда  переходил  от
преподавания риторики и философии к преподаванию естественных наук, физики
или химии. Он даже приступил  к  изучению  физиологии,  написан  небольшой
популярный трактат, предназначавшийся для воспитанников класса философии".

   Наблюдатель   и   исследователь,   автор   примечательных   работ    по
фосфоресценции, он был склонен искать физиологические объяснения состоянию
экстаза; он готовил большой  труд,  где  хотел  показать,  что  чувства  и
страсти связаны с изменениями, происходящими в организме человека.
   Дессень учил, что наблюдения над фактами и их анализ - занятие  гораздо
более плодотворное,  нежели  разработка  любой  системы  взглядов.  Однако
воспитанник Бальзак в противоположность своему учителю обладал умом, более
склонным к построению различных систем, чем к  методическому  исследованию
явлений, и втайне выработал довольно  расплывчатую  философскую  доктрину.
Случалось, что этот слишком юный философ, отбывая наказание в  "деревянной
клетке" или в каморке  под  лестницей,  старался  постичь  единство  мира,
исходя из представления, что мысль  и  воля  -  это  реальные  субстанции,
флюиды, аналогичные электричеству. Дессень выдвинул новое и смелое по  тем
временам положение о том,  что  все  невесомые  флюиды  -  теплота,  свет,
электричество, магнетизм - всего лишь различные проявления  всепроникающей
среды, мирового эфира, приводимого в движение различными силами. Беседовал
ли он на эту тему с любознательным мальчиком? Развивал  ли  при  нем  свои
соображения  о  физиологии   мышления?   Это   возможно   (ведь   Бальзак,
выздоравливая после болезни, некоторое время жил в Лезоньере, в загородном
доме директоров  коллежа,  вместе  с  которыми  он  собирал  растения  для
гербария), но маловероятно. Дессень, кабинетный ученый, почти  не  общался
со своими учениками. "Он жил вдали от нас, - пишет Эдуард де Вассон,  -  и
эта удаленность увеличивала его престиж и авторитет".
   Вправду ли ученик коллежа  Оноре  Бальзак  написал  "Трактат  о  воле"?
Действительно ли  отец  Огу  разорвал  рукопись  трактата?  Вернее  всего,
Бальзак придумал этот эпизод. Но одно, видимо,  бесспорно:  в  коллеже  он
много размышлял над природой воли и ее  проявлениями.  Отбывая  в  карцере
наказание вместе со своим весьма развитым товарищем  Огюстом-Илером  Баршу
де Пеноэном, он беседовал с ним  на  философские  темы.  Баршу  де  Пеноэн
склонялся к скептицизму; Бальзак верил  в  почти  безграничное  могущество
воли и  в  то,  что  мысль  оказывает  физическое  воздействие.  Возможно,
вспоминая отрочество, писатель преувеличил степень  достигнутой  им  в  ту
пору духовной зрелости; но несомненно, что  уже  тогда  в  сонном  с  виду
подростке  таился  удивительный  ум  и  ненасытное  честолюбие.  "Я   буду
знаменит", - утверждал этот посредственный ученик. Товарищи  смеялись  над
его самонадеянностью, и он вторил им, потому что был незлобив.
   С детства чтение превратилось для него в "некую жажду, которую ничто не
могло утолить: он глотал подряд  все  книги,  причем  его  в  равной  мере
занимали произведения, толкующие о религии и об истории, о философии  и  о
физике... Одним взглядом он охватывал сразу семь или восемь строк,  а  его
ум постигал их смысл, не уступая в скорости глазу;  часто  ему  достаточно
было одного слова, чтобы уловить суть фразы.  Он  с  одинаковой  точностью
удерживал в памяти и мысли, почерпнутые из книг, и  те,  что  возникали  у
него в часы раздумий или во время беседы".

   "К  двенадцати   годам   его   воображение,   возбужденное   постоянным
упражнением  всех  его  способностей,  необыкновенно  развилось,   и   это
позволяло ему получать такие точные  представления  о  вещах,  которые  он
познавал только через книги, что образ, запечатлевавшийся в его  душе,  не
мог бы быть более живым и при  непосредственном  наблюдении.  Он  достигал
этого, быть может, потому, что пользовался аналогиями, или потому, что был
одарен вторым зрением,  с  помощью  которого  он  охватывал  всю  природу"
[Бальзак, "Луи Ламбер"].

   Очень рано слово "ясновидец"  входит  в  лексикон  Бальзака.  Ясновидец
мысленно созерцает одновременно прошлое, настоящее и  будущее.  А  почему,
собственно, это невозможно? Лежа в постели,  я  в  мечтах  путешествую  во
времени и  в  пространстве.  Стало  быть,  пространство  и  время  целиком
умещаются в моем мозгу.  С  другой  стороны,  коль  скоро  разум  способен
путешествовать таким образом, коль скоро мысль  действует  на  расстоянии,
значит, можно читать в мыслях другого,  значит,  возможно  как  бы  второе
зрение, которое позволяет созерцать в  воображении  предметы,  находящиеся
вдалеке. Волю можно собирать в некий сгусток и устремлять  ее  вовне,  что
позволяет воздействовать на других; воздействие  этой  магнетической  силы
ощущается на расстоянии, и  он,  Оноре  Бальзак,  воспитанник  Вандомского
коллежа, владеет ею.
   Помощник директора коллежа Дессеня, Лазар-Франсуа Марешаль, не  обладал
таким множеством оригинальных идей,  как  его  старший  коллега,  но  зато
отличался  добротою,  которую  ученики  очень   ценили.   Марешаль   писал
эротические и игривые стихи, но следил, чтобы они ненароком не  попали  на
глаза воспитанникам коллежа. Однако мальчики пользовались составленной  им
латинской грамматикой, где было  немало  любопытных  примеров:  "Господин,
помоги этой женщине разрешиться от  бремени  и  впредь  не  грешить"  (Di,
facultatem concedite huic pariendi atque non peccandi); "Девица скрывалась
за кустарником" (Puella post carectes latebat); "Босоногая Венера" (Venus,
nuda  pedes).  Шатобриан  был  обязан  латинским  поэтам  первыми   своими
желаниями; повторяя причудливые примеры из школьной  грамматики,  Бальзак,
наделенный  живым  воображением,  конечно  же,   мысленно   рисовал   себе
пластические образы языческих богинь.  "Разве  нельзя  допустить,  что  со
страниц скромных латинских книг, которые держал в своих руках  воспитанник
Оноре Бальзак, вставали первые силуэты  его  грез?"  -  спрашивает  Филипп
Берто.
   Так он дошел до предпоследнего  класса.  Неумеренное  чтение,  видения,
которые оно рождало в его мозгу, дни  одиночества  в  карцере  -  все  это
привело  к  тому,  что  он  впал  в  какое-то  странное  состояние  полной
отрешенности,  болезненного  оцепенения,  и  это  тем   более   беспокоило
наставников, что они не понимали причин такого состояния.  А  отрешенность
эта была вызвана тем, что мысли его были далеко, что он  пребывал  в  иных
мирах,  навеянных  прочитанным.  По  мнению  ораторианцев  из  Вандомского
коллежа, Оноре Бальзак был нерадивым учеником - занимался он мало,  и  то,
что с ним происходило, не было  умственным  утомлением.  Мальчик  исхудал,
зачах и походил на лунатика, спящего с открытыми  глазами;  большей  части
обращенных к нему вопросов он попросту не слышал, и, когда его  неожиданно
спрашивали: "О чем вы думаете? Где витают ваши  мысли?"  -  он  растерянно
молчал.
   Это удивительное состояние,  которое  Оноре  осознал  гораздо  позднее,
объяснялось тем, что он не в силах был переварить все мысли и впечатления,
теснившиеся у него в голове. В годы созревания, когда  избыток  физических
сил ищет выхода, он жил  только  духовной  жизнью  и  со  стороны  казался
отупевшим. Добрый Марешаль  перепугался,  вызвал  госпожу  Бальзак,  и  22
апреля 1813 года, в самый разгар занятий,  юный  воспитанник  коллежа  был
увезен домой в Тур. Состояние его испугало отца и обеих сестер.
   "Вот в каком виде возвращаются к нам из  коллежа  красивые  и  здоровые
дети, которых мы туда посылаем!" -  горестно  воскликнула  бабушка  Оноре,
Софи Саламбье.
   Заметив, что перемена обстановки, свежий воздух  и  общение  с  родными
возвращают мальчику живость, свойственную его сверстникам,  Бернар-Франсуа
вскоре успокоился.



III. ИЗ ТУРА - В МАРЭ

   Тот, кто  желает  хорошо  воспитать
   ребенка, обречен всегда придерживаться
   справедливых взглядов.
   Бальзак

   Какое это удивительное и сильное впечатление - вновь вернуться в родную
семью после шестилетнего отсутствия! И на людей, и на вещи смотришь новыми
глазами. У Бернара-Франсуа Бальзака были серьезные неприятности. Его  друг
префект, генерал Померель, из-за распрей с  архиепископом  монсеньером  де
Буажеленом и сменившим Буажелена монсеньером де  Барралем  был  смещен  со
своего  поста.  Император  не  желал  допускать  несогласие  между  своими
префектами и своими епископами.  Порядка  ради  государственные  чиновники
должны были присутствовать на богослужениях. Тем не менее Наполеон все еще
испытывал благодарность к Померелю, который принимал  у  него  экзамены  в
Бриенне,  и  назначил  его  префектом  департамента  Нор,  а   позднее   -
генеральным  директором   Библиотеки.   Иногда   немилость   оборачивается
продвижением  по  службе.  Бернар-Франсуа  и   его   коллеги,   попечители
богоугод