ой  ненависти.  Чем
больше  надежд  возлагают  одни  на  мой  голос,  тем  больше  другие  его
страшатся". Изнемогая под гнетом непосильного труда и жестоких  огорчений,
он, по его словам, нуждался в сочувствии  женщины,  которую  обожал  бы  и
почитал. Владелица Верховни  вполне  подходила  для  этой  роли.  Она  уже
поддалась было соблазну, но затем ею овладело сомнение, ибо  она  внезапно
получила письмо, написанное другим почерком и совсем другим слогом; письмо
было запечатано черным сургучом. Его написала Зюльма Карро, которая была в
ту пору в трауре; Бальзак иногда поручал ей отвечать на письма, полученные
им от незнакомых женщин.

   Бальзак - госпоже Ганской, январь 1833 года:
   "Вы страшитесь стать предметом шутки? С чьей  же  стороны?  Со  стороны
бедняги, который вчера был и  завтра  еще  окажется  жертвой  своей  почти
женской  стыдливости  и  застенчивости,  своих  верований.   Вы   требуете
объяснить несхожесть почерка в двух полученных от меня письмах,  вы  полны
недоверия; но у меня столько разных почерков, сколько дней в году,  однако
при этом я самый постоянный человек  на  свете.  Моя  переменчивость  лишь
следствие фантазии, я могу вообразить все что угодно и при  этом  останусь
девственным".

   Объяснение  было  малоправдоподобное;  и  Бальзак  постарался  поскорее
переменить тему: он заговорил о "Луи Ламбере", этот роман в тогдашнем  его
виде казался ему "жалким недоноском", и он решил переработать  его.  В  то
время (январь 1833 года) он заканчивал "выдержанный в  евангельском  духе"
труд, который казался ему опоэтизированным  "Подражанием  Иисусу  Христу".
Речь шла о "Сельском враче", за которым должна была  последовать  "Битва".
Бальзак не написал еще ни одной страницы "Битвы", но в  письме  он  весьма
подробно говорил о ней.

   "Надо, чтобы, сидя в кресле, невозмутимый читатель видел  перед  своими
глазами  местность,  гористый  рельеф,  скопление  людей,   стратегические
маневры, Дунай, мосты, надо, чтобы он восхищался этим сражением в целом  и
отдельными его эпизодами, чтобы он слышал  грохот  артиллерийских  орудий,
чтобы его занимало передвижение войск, точно на шахматной доске, чтобы  он
видел  все,  угадывал  в  каждом  движении  этого  огромного  войска  волю
Наполеона: ведь я не выведу его на сцену, в лучшем случае покажу,  как  он
вечером переправляется на судне через  Дунай!  Ни  одного  женского  лица,
только пушки, лошади, две армии, разноцветные мундиры. На первой  странице
грохочет орудие, оно умолкает на последней. Вы будете читать, словно  сами
окутаны клубами дыма, а закрыть книгу вы должны с  таким  чувством,  будто
мысленным взором созерцали битву и вспоминаете о ней как очевидец".

   Какие глыбы ему предстояло ворочать! И  как  нуждался  этот  "бедняга",
этот гений в ободряющем голосе, который приобщил бы его к жизни, достойной
мужчины, "позволив собирать цветы страсти на обочине дороги". С  юных  лет
он жаждал любви молодой и красивой женщины. Он познал любовь, но  женщина,
увы, не была молода. "Я, еще не зная вас, уже люблю, это может  показаться
странным, но таков естественный результат моей доселе пустой и  несчастной
жизни". Госпожа Ганская сразу же увлеклась этой игрою. Она расспрашивала о
Бальзаке у путешественников, возвращавшихся из Франции. Ей говорили, будто
он пьет ("Я не пью ничего, кроме кофе"), будто он бывает у таких  порочных
людей, как Эжен Сю ("Эжен Сю добрый и любезный молодой человек, он  только
бравирует своей мнимой порочностью"), будто он ведет светскую  жизнь  (да,
было время, когда он засиживался после полуночи у друзей,  рассказывая  им
разные  истории;  он  отказался  от  этого,  чтобы  не   прослыть   пустым
забавником); к тому  же,  прибавлял  Бальзак,  "великое  разочарование,  о
котором говорит весь Париж" (неудачный роман с маркизой де Кастри),  вновь
ввергло его в безмолвие, уединение и упорный труд.
   В первые месяцы 1833 года Бальзак и вправду  чудовищно  много  работал.
"Луи Ламбер" был опубликован 31 января, и критика сразу же его  разругала.
Этого  следовало  ожидать.  Для  того  чтобы  абстрактные  идеи  захватили
читателя, они должны воплотиться в легенду или в рассказ. А  "Луи  Ламбер"
подобен сгустку мысли, кристаллу, не отшлифованному и  не  вставленному  в
оправу. Однако верная Зюльма Карро ставила эту книгу,  "отбрасывая  всякое
дружеское пристрастие, гораздо выше "Фауста" Гете". Все же в этом суждении
дружеское пристрастие играло, пожалуй, гораздо большую  роль,  чем  думала
госпожа Карро.
   Обязательства по невыполненным контрактам беспощадно напоминали о себе.
Журнал "Ревю де Пари" настойчиво требовал от Бальзака новелл,  на  которые
редакция имела право, ибо ежемесячно  выплачивала  ему  гонорар.  Писатель
поспешно заканчивал первый эпизод из "Истории Тринадцати", замысел которой
уже давно зрел в его уме. Сюжет этого произведения был ему  по  душе.  "Во
время Империи нашлось в Париже тринадцать человек... наделенных достаточно
большой энергией, чтобы  сохранять  верность  общему  замыслу,  достаточно
честных, чтобы друг друга не предавать". Бешеная  энергия,  огромная  сила
воли, тайные общества - Бальзаку всегда нравились подобные темы. Его  отец
был франкмасоном и часто рассказывал  сыну  о  влиянии,  которым  обладали
тайные  общества.  Между   франкмасонами   и   корпорациями   подмастерьев
существовали некоторые связи.  Сеть  таких  тайных  содружеств,  связанных
взаимной поддержкой, опутывала Францию. Из "Мемуаров"  бывшего  каторжника
Видока, ставшего затем главою сыскной полиции, читатели узнали о нерушимой
солидарности, существующей в преступном мире.
   Тайные сообщества отвечают исконной потребности  человеческих  существ.
Посвящение в тайну, магические узы восходят к самым древним  цивилизациям.
Бальзаку больше чем  кому-либо  нравилось  рисовать  в  своем  воображении
человека или людей, подобных богам, царящих в Париже и во всем мире. Он  с
наслаждением   создавал   образ   Феррагуса,   предводителя    деворантов,
сверхчеловека, сурового и неукротимого, одного из Тринадцати,  а  читатели
"Ревю  де  Пари"  с  не   меньшим   удовольствием   знакомились   с   этой
фантастической повестью, действие которой происходило в их время и  в  том
обществе, где жили они сами. Сказка "Тысячи и одной ночи" словно сошла  на
Париж. По его ночным улицам бродили Тринадцать поборников  справедливости.
Всякий, кто начинал  читать  "Феррагуса",  не  мог  оторваться  от  книги.
Заключенная в крепость Блэ герцогиня Беррийская прочла повесть  "Феррагус"
и просила своего врача, доктора Меньера, узнать у Бальзака, с которым  тот
был в дружеских отношениях, конец этой демонической истории.

   Доктор Меньер - Бальзаку:
   "Над вашими произведениями плакали, стенали... Спасибо вам, чародей, вы
заменяете узникам Провидение".

   Бальзак, обрадованный и польщенный, ответил:
   "Заменять Провидение узникам, мой дорогой Меньер,  -  самая  прекрасная
роль, какая только существует на свете, и  возможность  принести  утешение
одному из тех ангельских созданий,  которых  именуют  женщинами,  особенно
если создание это почему-либо страдает,  для  меня  дороже  самой  громкой
славы".

   Он объявил о том, что  пишет  новый  эпизод  из  "Истории  Тринадцати",
который будет называться "Не  прикасайтесь  к  секире".  То  была  будущая
повесть "Герцогиня  де  Ланже".  В  ней  должна  была  найти  своеобразное
отражение история неудачной любви к Анриетте де Кастри. Бальзак  готовился
мысленно  вкусить  жестокое  мщение:  Тринадцать  должны  были  заклеймить
раскаленным железом знатную и вероломную кокетку,  после  чего  автор  для
спасения  ее  души  намеревался  отправить  героиню  повести   в   обитель
кармелиток (такой монастырь находился неподалеку  от  его  дома  на  улице
Кассини, и пение монахинь умиляло писателя).
   Однако он признается, что эта "фабрика идей" совершенно изматывает его.
Столь неистовый труд требовал непосильного напряжения, и Бальзак уже с той
поры, когда он жил в мансарде, прибегал к возбуждающим средствам,  главным
образом к кофе, который прогоняет сон. Кофе, какой пьют простые  смертные,
оказывает свое действие всего две-три недели. "По счастью,  этого  времени
достаточно, чтобы написать оперу", - говаривал Россини. Бальзак продлевает
этот срок, увеличивая крепость  напитка.  Он  обнаружил,  что,  во-первых,
кофе, истолченный по-турецки, гораздо вкуснее  молотого;  что,  во-вторых,
кофе действует  куда  сильнее,  если  его  залить  холодной  водой,  а  не
кипятком; что, в-третьих, напиток будет оказывать свое действие на  неделю
или даже на две дольше, если уменьшить количество воды,  чтобы  получилась
гуща, некий кофейный экстракт. Если пить кофе натощак, он обжигает  стенки
желудка,  заставляет  его  резко  сжиматься,  сокращаться.  "И  тогда  все
приходит в движение: мысли начинают  перестраиваться,  подобно  батальонам
Великой армии на  поле  битвы,  и  битва  разгорается.  Воспоминания  идут
походным шагом с развернутыми знаменами, легкая кавалерия сравнений мчится
стремительным галопом; артиллерия логики спешит с  орудийной  прислугой  и
снарядами; остроты наступают цепью,  как  стрелки"  [Balzac,  "Traite  des
excitants  modernes"  (Бальзак,  "Трактат   о   современных   возбуждающих
средствах")]. Словом, бумага покрывается чернилами, подобно тому как  поле
битвы окутывается темным пороховым дымом. Книга  входит  в  строй,  сердце
писателя выходит из строя.
   Литературный Париж утомлял Бальзака и вызывал в нем отвращение.  "Какая
все это грязь!" Он писал Чужестранке (весьма  несправедливо),  что  Виктор
Гюго, "женившийся по любви и ставший отцом прелестных детей, ныне  тешится
в  объятиях  недостойной  куртизанки".  Он,  Бальзак,  благодарение  Богу,
избежал  этой  трясины,  ибо  небо  даровало  ему  нескольких   друзей   с
возвышенными сердцами: это  Dilecta,  дама  из  Ангулема  (Зюльма  Карро),
живописец Огюст Борже, сестра Лора,  а  теперь  к  ним  прибавилась  милая
Чужестранка. Ах, пусть она почаще пишет ему!

   "Умоляю, расскажите мне подробнее, так  ласково  и  вкрадчиво,  как  вы
умеете, о том, как течет ваша жизнь, час за часом; позвольте  мне  как  бы
стать очевидцем всего. Опишите мне места, где вы живете,  все,  вплоть  до
обивки мебели... Пусть мой мысленный взор... обращаясь к вам, повсюду  вас
находит; пусть видит вас склонившейся над вышиванием, над начатым цветком;
пусть всякий час следует за вами. Если  бы  вы  только  знали,  как  часто
усталый  мозг  жаждет  отдыха,  но  отдыха  деятельного!  Как  благотворны
сладостные мечты, когда я могу сказать себе: "В эту минуту она там-то  или
там-то, она смотрит на такую-то вещь!" Ведь я считаю, что  мысль  способна
преодолевать расстояния, что у нее достаточно силы, чтобы побеждать их!  В
этом  мои  единственные  радости,  ибо  жизнь  моя  наполнена  непрерывным
трудом".

   И каким трудом! Побуждаемый стремлением создать колоссальный памятник и
постоянной нуждой в  деньгах,  Бальзак  подписывает  договоры  уже  не  на
отдельные  романы,  а  сразу  на  серии  романов:  Гослен  будет  издавать
"Философские этюды",  Мам  -  "Этюды  о  нравах".  Но,  несмотря  на  свою
невероятную  работоспособность,  писатель  не  в  силах  выполнить  взятые
обязательства. Он обещал десять томов. Но хотя он работал  днем  и  ночью,
всякий раз оказывалось, что книга не  готова  к  сроку.  И  тогда  Бальзак
прикладывал поистине нечеловеческие усилия.

   Бальзак - Зюльме Карро:
   "Надо вам сказать, что я  погружен  в  неимоверный  труд.  Я  живу  как
заводная кукла. Ложусь в шесть или семь часов вечера, вместе с  курами;  в
час ночи меня будят, и я работаю до  восьми  утра;  потом  сплю  еще  часа
полтора; затем легкий завтрак, чашка крепкого кофе, и я вновь впрягаюсь  в
упряжку до четырех часов дня; затем у меня бывают посетители,  или  я  сам
куда-нибудь выхожу, или принимаю ванну; наконец я обедаю и  ложусь  спать.
Такую  жизнь  мне  придется  вести  целый  месяц,   в   противном   случае
невыполненные обязательства поглотят меня. Доходы растут медленно, а долги
неуклонно увеличиваются. Правда, ныне я уверен, что у меня  будет  большое
состояние, но надо набраться  терпения  и  работать  еще  года  три;  надо
переделывать,  исправлять,  во  всем  добиваться  монументальности;  какой
неблагодарный, ни для кого не  заметный  труд,  к  тому  же  без  ощутимых
результатов".

   Ко всему еще женщины беззастенчиво отнимали у  него  столь  драгоценное
время. Нет, не  госпожа  де  Кастри:  "Неслыханная  холодность  постепенно
пришла на смену чувству, которое я считал страстью, охватившей сердце этой
женщины:  ведь  она  в  начале  нашего  знакомства  вела  себя  достаточно
благородно".  Но  зато  герцогиня  д'Абрантес,  например,   спрашивала   у
Бальзака,  жив  ли  он  еще,  и  сетовала,  что  так  редко   видит   его.
Благоразумная Зюльма заклинала писателя  остерегаться  супругов  Жирарден:
"Он просто спекулятор... А она бездушна... Если бы вы по-прежнему общались
с людьми  простыми  и  здравомыслящими,  как  мы,  насколько  вы  были  бы
счастливее, пусть даже ваши произведения утратили бы  от  этого  некоторые
свои краски!" Друзья всякого писателя неизменно советуют ему  не  видеться
ни с кем,  кроме  них.  Доктор  Наккар  уже  в  который  раз  настоятельно
рекомендовал Бальзаку отдохнуть.  И  писатель  провел  в  Ангулеме  вторую
половину апреля и первую половину мая 1833 года.
   А в Париже Бальзака снова ожидали крупные неприятности.  Новый  журнал,
"Эроп литерэр", предложил к его услугам свои страницы; Бальзак  согласился
и отдал туда "Теорию походки", блестящую вещицу в духе Лафатера; для этого
журнала он готовил и новую "Сцену провинциальной жизни" -  роман  "Евгения
Гранде". Издатели Гослен и Мам пришли в ярость от такого вероломства  и  в
негодовании потрясали невыполненными контрактами. Мам порвал  с  Бальзаком
все отношения и обратился в коммерческий суд. Бальзак в отместку  поступил
совсем  по-ребячески:  он  отправился  к  типографу  Барбье  (его  бывшему
компаньону, в чьи руки перешла затем их общая типография), чтобы рассыпать
набор "Сельского врача". В этой войне писатель был обречен  на  поражение,
ибо право было не на его  стороне.  Тогда  он  попросил  Лору  д'Абрантес,
которой в свое  время  представил  издателя  Мама,  ныне  выпускавшего  ее
произведения, вмешаться. По уверениям  госпожи  д'Абрантес,  она  защищала
Бальзака, "как сестра защищала бы любимого брата". Она убеждала  издателя,
что "Сельский врач" - самая прекрасная  книга  на  свете.  В  награду  она
хотела, чтобы Бальзак навестил ее, приехал бы как-нибудь в  ее  уединенное
жилище "в час,  когда  день  уже  угасает,  а  ночь  еще  не  наступила...
Приезжайте же поскорее, а главное - рассчитывайте на меня, как на  лучшего
своего друга". Но он не приехал и даже  не  поблагодарил  ее,  а  поступил
совсем уж нелогично - отверг посредницу, к  которой  прежде  обращался  за
содействием.

   Бальзак - герцогине д'Абрантес:
   "Вы  оказали  мне  дурную  услугу,  заговорив  о  моем  произведении  с
отвратительным палачом, чье имя Мам; на его совести  кровь  и  банкротства
многих, теперь он хочет прибавить к слезам разоренных им  людей  горе  еще
одного труженика. Разорить меня он не может, ибо у меня ничего нет,  и  он
попытался меня очернить, он терзал меня. Я не еду к  вам  потому,  что  не
хочу встретиться с этим висельником..."

   Такая несдержанность не шла на  пользу  Бальзаку,  и  третейские  судьи
признали, что он не прав. Писатель утешился, размышляя  о  славе,  которую
принесет ему "Сельский врач",  наконец-то  вышедший  в  свет  9  сентября.
"Право же, думаю, что я могу умереть спокойно, ибо я подарил своей  стране
великое произведение. По-моему, книга эта стоит больше  многих  законов  и
выигранных сражений. Это - Евангелие в действии". "Сельский врач"  не  был
обычным  романом.  Доктор  Бенаси,  известный   врач,   который   в   силу
таинственных причин решил искать в затерянном уголке Альп "мрак и тишину",
радушно принимает своего гостя, майора Женеста, в горном селении,  которое
он, Бенаси, возродил к жизни. Он знакомит майора с обитателями селения:  с
кюре Жанвье, с трогательной Могильщицей (одной из героинь  романа  Бальзак
дал священное для него имя Эвелина),  со  старым  наполеоновским  солдатом
Гогла.  Бенаси  излагает  свои  политические  взгляды  -  взгляды   самого
Бальзака. Он противник всеобщего избирательного права  и  предрекает,  что
успехи буржуазного либерализма  вскоре  приведут  к  долгой  борьбе  между
буржуазией и народом, который увидит в ней новую, но только более мелочную
знать. "Предположим, что во Франции сто пэров, они  будут  причиною  сотни
столкновений".  Упраздните  титул  пэра,  и  тогда   все   богачи   станут
привилегированными людьми; социальное  неравенство  умножает  причины  для
столкновений.
   В этом романе Бальзак выступает не как реакционер, а как  революционер,
созидатель. Он отмечает, что народу  в  деревнях  становится  все  меньше,
говорит об опасном росте числа людей, вырванных из привычных условий жизни
и потому озлобившихся.  "Человек,  желавший  быть  одновременно  правдивым
бытописателем французского общества своего времени и властителем  дум,  не
мог оставаться равнодушным  к  таким  явлениям",  -  справедливо  замечает
Бернар  Гийон.  Его  герою,  Бенаси,  удалось  возродить  к  жизни  уголок
французской земли. Каким образом? Прежде всего потому, что он  считался  с
реальной жизнью. Ведь законы  надо  издавать  не  для  ангелов  и  не  для
чудовищ, а для крестьян - таких, каковы они  есть.  Суровость  этих  людей
объясняется суровостью их жизни. Важно внедрить в их умы  понимание  того,
что у них есть общие  интересы.  В  этом  отношении  нынешние  реформаторы
согласны  с  Бальзаком:  ассоциация,  кооперация,  укрупнение   земельного
хозяйства. Все это требует времени и терпения.  Для  того  чтобы  добиться
успеха в подобном начинании, говорит Бенаси, "надо каждое утро находить  в
себе запас редчайшего терпения - хотя со стороны  кажется,  что  оно  тебе
ничего не стоит, - терпения педагога, беспрестанно повторяющего одно и  то
же".
   Читатель присутствует на посиделках крестьян. Зарывшись в сено,  Бенаси
и его гость слушают чудесные народные сказки вроде той,  где  говорится  о
"храброй горбунье". Затем старый наполеоновский солдат Гогла  рассказывает
об Императоре: "Видите ли, други, Наполеон родился на  Корсике,  остров-то
это французский, да припекает его солнце Италии". И вот уже развертывается
гигантская эпопея,  которая  дышит  простодушной  поэзией.  Этот  вставной
эпизод не имеет никакого отношения к сюжету книги. Возможно даже,  что  он
был написан автором для  пресловутой  "Битвы";  но  он  пользовался  таким
огромным успехом, что его несколько раз издавали отдельно. Наконец Женеста
выслушивает исповедь доктора Бенаси;  как  известно,  сохранились  две  ее
версии: первая была написана в то время, когда Бальзак гневался на госпожу
де Кастри, и сельский врач, его  герой,  был  доведен  до  отчаяния  некой
кокеткой;   согласно   второй   версии,   герой   книги   искупает   своим
затворничеством грех молодости - оказывается, он причинил горе  двум  юным
девицам. Произведение это довольно рыхлое, но тем не менее оно  не  лишено
своеобразной прелести.
   Зюльма Карро с похвалой отозвалась о "Сельском враче": "В  добрый  час!
Мне нравится,  когда  вы  пишете  такие  вещи...  В  книге  нет  ненужного
остроумия, и это делает ее в моих глазах особенно прекрасной". Но как  раз
это обстоятельство и отвращало от книги читателей и  критику.  Женщины  не
находили  в  ней  того,  что  привыкли  искать  у  Бальзака.  Политические
противники писателя обрадовались.

   Бальзак - госпоже Ганской:
   "Все здешние газеты нападают на "Сельского  врача".  И  каждая  из  них
норовит вонзить кинжал".

   Фельетонисты утверждали,  что  Бальзак  разби