вы тут делаете, любезный друг? Уж не подражаете ли  персонажу  из
"Мизантропа"? Плюете в воду и любуетесь расходящимися кругами?
   - Я смотрю на Сену, - отвечал Бальзак, - и спрашиваю себя,  не  следует
ли мне улечься спать, завернувшись в ее влажные простыни...
   Услышав такой ответ, Этьен Араго остолбенел.
   - Что за мысль! - вскричал он. - Самоубийство? Да вы с ума  сошли!  Вот
что, пойдемте-ка со мной. Вы ужинали? Поужинаем вместе".

   Маловероятно, что веселый юноша, чья голова была битком набита планами,
счастливый любовник и в самом деле собирался наложить на себя  руки...  Но
неужели ему было суждено всю свою жизнь - а она, как известно,  коротка  и
неповторима - выполнять поденную работу для книгопродавцев?



VIII. ДЕЛОВОЙ ЧЕЛОВЕК... В СОБСТВЕННОМ ВООБРАЖЕНИИ

   Никогда не следует судить тех, кого
   любишь. Настоящая привязанность слепа.
   Бальзак

   Шел 1825 год. Бальзак, живший на улице Турнон, почти ежедневно  виделся
с госпожой де Берни: она продала свой дом в Вильпаризи и поселилась теперь
неподалеку от возлюбленного. Она давала ему все: обожание опытной женщины,
сладострастной и вместе с тем нежной; материнскую, любовь стареющей эгерии
к молодому человеку, глаза которого, по словам Теофиля Готье, походили  на
"два черных бриллианта и время от времени  вспыхивали  яркими  золотистыми
искрами; то были глаза властелина, ясновидца, укротителя"; она знала  свет
и давала Оноре ценные советы, как там себя вести; она  много  рассказывала
ему о старом режиме, о Революции и обществе времен Империи, зародившемся в
период Директории. Проницательная, насмешливая и  страстная,  не  питавшая
иллюзий насчет людей и все же относившаяся к ним беззлобно,  способная  на
безграничную преданность, она описывала ему всевозможные  интриги,  алчные
устремления, заговоры. Словом, объясняла жизнь.
   Он и сам  наблюдал  современное  ему  общество,  общество  Реставрации.
Человеческая энергия, которая в годы  Империи  расходовалась  на  воинские
подвиги, теперь накапливалась, и  это  таило  в  себе  опасность.  Бальзак
постигал особые интересы, отличавшие  эту  эпоху,  как  и  все  переходные
эпохи. На самом верху общественной  лестницы  смешивались  два  социальных
слоя. С одной стороны,  прежняя  аристократия,  населявшая  Сен-Жерменское
предместье, поредевшая в годы якобинской диктатуры; она  опять  укрепилась
после возвращения короля и ныне опрометчиво пыталась вновь утвердить  свое
первенство, свои  исключительные  права,  требовала  возмездия;  с  другой
стороны, множество  выскочек,  рожденных  Империей,  финансовые  воротилы,
многие из которых удержались на поверхности, приняв сторону монархии  если
не по велению души, то по расчету. Оба  эти  слоя  были  почти  недоступны
Оноре Бальзаку.
   Ниже их располагалась уже обузданная, осторожная, затаившая злобу часть
буржуазии, которая боялась утратить то,  что  она  приобрела  и  завоевала
благодаря Революции. Юный отпрыск буржуазной  семьи,  сын  наполеоновского
чиновника,   Бальзак   должен   был   ненавидеть   ультрароялистов.   "Все
свидетельствует о том, что бонапартистский пыл, видимо, переполнял  сердце
этого юноши", - пишет Бернар Гийон. Ему был понятен гнев молодых либералов
и ярость оставшихся не у дел героев былых сражений, офицеров на половинном
пенсионе - они не могли найти себе применения в мирной жизни, а потому все
дни играли на бильярде в кафе и вынашивали заговоры  против  существующего
режима.
   Надо всем стоял король - Людовик XVIII; он ясно видел опасность и хотел
бы засыпать пропасть, разделявшую две  группы  французов;  Бальзак  отдает
должное  его  благоразумию:  "Последний  из  Бурбонов  столь  же  старался
угождать третьему сословию и людям Империи... сколь  ревностно  первый  из
Наполеонов усердствовал, чтобы привлечь на свою  сторону  высшую  знать  и
ублаготворить церковников" [Бальзак, "Загородный бал"].
   Никому  не  ведомый  свидетель,  молодой  Бальзак  наблюдает   общество
Реставрации так,  как  умеет  наблюдать  только  художник  или  счастливый
любовник, он видит все, по выражению Сент-Бева, как бы "снизу,  из  толпы,
среди страданий и битв, с тем безмерным вожделением, порождаемым  талантом
и натурой, благодаря которому запретный плод заранее  предвкушаешь  тысячу
раз, воображаешь, наслаждаешься еще прежде, чем завладеешь им и  отведаешь
его".
   Представшее его взорам парижское общество  казалось  ему  безжалостным,
даже жестоким. Ради карьеры тут плели самые  коварные  интриги,  замышляли
козни. Бальзак, от природы добрый малый, с душой, открытой всему высокому,
недостаточно остерегался акул, шнырявших вокруг. Он, конечно же,  наблюдал
в родительском доме невзгоды супружеской жизни, ожесточенные  ссоры  из-за
денег; он не раз слышал циничные  парадоксы  своих  приятелей-литераторов;
вдыхал смрадный запах грязной кухни продажных журналистов и изголодавшихся
книгопродавцев. И тем не менее он  был  подвержен  приступам  простодушной
доверчивости.
   В то время как Оноре мало-помалу терял  надежду  добиться  литературной
славы и даже стал сомневаться, сможет ли он заработать себе на жизнь пером
(ибо  хотя  книгопродавцы  не  скупились  на  посулы,  их  векселя   часто
оставались неоплаченными), один из друзей его отца, Жан-Луи Дассонвиль  де
Ружмон,  владелец   поместья   Монгла   (в   департаменте   Сена-и-Марна),
посоветовал ему попытать  счастья  в  иной  сфере  -  стать  дельцом.  Жан
Томасси, постоянный советчик Бальзака, говорил то же самое.

   "Предпримите какие-нибудь  практически  полезные  шаги,  а  литературой
занимайтесь сверх того. Прежде чем думать о десерте, позаботимся, чтобы  у
нас было два сытных блюда; только тогда можно спать спокойно  и  с  чистой
совестью; тот, кто видит о литературе средство сделать  карьеру,  берет  в
руки оружие без предохранителя, которое часто ранит смельчака; к  тому  же
зависть постоянно преследует  человека,  посвятившего  себя  одной  только
изящной словесности; и, напротив, тот, кто занимается  ею  на  досуге,  из
прихоти, скорее выкажет свой ум и добьется успеха".

   Почему  бы  и  в  самом  деле  не  сочетать  деловую   и   литературную
деятельность?
   У Оноре была общая черта  с  отцом  -  оба  любили  дерзкие  начинания.
Воображая себя деловым  человеком,  Бальзак  легко  загорался  от  каждого
смелого проекта.
   Увидя первые дагерротипы, он сразу же понял,  какое  блестящее  будущее
открывается перед новым изобретением, и горевал, что  не  может  посвятить
себя этому делу. Нетерпеливый от природы, он стремился к быстрому  успеху,
пренебрегая надежными средствами для достижения  его,  ибо  они  требовали
слишком много времени. И вот в  лавке  книгопродавца  Юрбена  Канеля  (она
помещалась на площади Сент-Андре-дез-Ар, в доме номер тридцать), с которым
Бальзака познакомил Рессон и который готовился издать  роман  "Ванн-Клор",
Оноре узнал,  что  Канель  в  компании  со  своим  собратом  по  профессии
Делоншаном намерен издавать Лафонтена и Мольера; полное собрание сочинений
каждого из них должно было  уместиться  в  одном  томе,  набранном  мелким
шрифтом в две колонки. Такая мысль привела Бальзака в восторг. Разумеется,
тысячи просвещенных читателей пожелают приобрести  столь  удобные  издания
классиков. Если он примет участие в этом предприятии, то почти  без  труда
сколотит себе состояние, а  кроме  того,  у  него  останется  очень  много
времени для того, чтобы писать.
   И Бальзак заключил с Юрбеном Канелем контракт, по  которому  он  должен
делить с ним доходы, расходы и опасности, связанные с опубликованием всего
Мольера в одном томе. Чтобы покрыть расходы, нужны были деньги. Дассонвиль
де Ружмон ссудил Оноре 6000  франков,  затем  еще  3000,  но  под  большие
проценты; госпожа де Берни охотно дала 9250 франков для издания Лафонтена;
она одобряла план, к тому же ей очень хотелось, чтобы ее  юный  друг  стал
независим от семьи, которая, кстати сказать, тоже была в полном  восторге.
Родители терпеливо ждали литературного успеха сына, но ему уже исполнилось
двадцать шесть лет, а признания все не было. Пусть попытает теперь счастья
в делах!
   Только один человек призывал Оноре к осмотрительности - бедная Лоранса,
которая с  каждым  днем  угасала:  ее  здоровье  было  подорвано  тяжелыми
переживаниями и неприятностями. Бездельник муж требовал  от  жены  подписи
под документом, который  позволил  бы  ему  обобрать  несчастную;  госпожа
Бальзак запретила дочери подписывать доверенность. В последние дни  новой,
тяжело протекавшей беременности таявшая от чахотки Лоранса вынуждена  была
искать прибежища у родителей - в доме номер семь  по  улице  Руа-Доре.  Но
здесь мать терзала ее обидными попреками. "Я всегда буду  делать  то,  что
смогу, для дочери, - заявляла она, - но я не властна отныне любить ее".

   Лоранса де Монзэгль - Бальзаку, 4 апреля 1825 года:
   "Твои коммерческие начинания, дорогой Оноре, - а их уже целых три не то
четыре - не идут у меня из головы; писатель должен довольствоваться  своей
музой. Ведь ты с головой ушел в литературу, так  разве  это  занятие,  без
остатка   заполнявшее   жизнь   знаменитых   людей,    посвятивших    себя
сочинительству,  может  оставить  тебе  время  для  новой  карьеры,  может
позволить тебе отдаться коммерции, в  которой  ты  ничего  не  смыслишь...
Когда человек впервые берется за  такие  дела,  то,  чтобы  преуспеть,  он
должен с самого утра и до поздней ночи помнить об  одном:  надо  постоянно
заискивать перед людьми, расхваливать  свой  товар,  дабы  продать  его  с
прибылью. Но ты для этого не годишься...  Окружающие  тебя  дельцы  будут,
конечно, все расписывать самыми радужными  красками.  Воображение  у  тебя
богатое, и ты сразу же представишь себя обладателем тридцати тысяч  ливров
годового дохода; а когда фантазия  у  человека  разыграется  и  он  строит
множество планов, то здравый смысл и трезвость суждений оставляют его.  Ты
очень добр и прямодушен, где уж тебе уберечься от человеческой подлости...
Все эти размышления, милый Оноре, вызваны тем, что ты мне очень дорог и  я
предпочла бы знать, что ты по-прежнему живешь в скромной комнате на  пятом
этаже без гроша в кармане, но зато трудишься над  серьезными  сочинениями,
пишешь, а не  занимаешься  блестящими  коммерческими  операциями,  которые
сулят состояние... А теперь я с вами прощаюсь,  господин  предприниматель.
Будьте  предприимчивы,  как  и  положено  хорошему   коммерсанту,   только
смотрите, чтобы за вас самого  часом  не  принялись...  А  если  добьетесь
богатства, то не женитесь, ибо у вас растут два  прелестных  племянника  и
племянница. Я, конечно,  шучу,  братец.  Но  об  одном  прошу  тебя  очень
серьезно: не позволяй своей музе слишком долго дремать;  мне  не  терпится
увидеть твои новые произведения, прочитать их".

   Бедняжка Лоранса как в воду глядела, но Оноре с  головой  ушел  в  свою
коммерческую авантюру. Юрбен Канель искал гравера со скромными  запросами,
которому можно было бы поручить иллюстрации  к  изданию  классиков.  Такой
человек нашелся в Алансоне:  то  был  местный  книгопродавец  Пьер-Франсуа
Годар. Бальзан сел в дилижанс и вскоре отыскал  Годара  среди  живописного
нагромождения старых домов с  коньками  на  крышах,  башенок,  лавчонок  -
безошибочные взгляд и память Бальзака  тут  же  запечатлели  эту  картину.
Договор  с  Годаром  был  подписан  в  его  лавке  17  апреля  1825  года.
Распрощавшись с ним, Бальзак отправился в  гостиницу  "Мавр"  -  харчевню,
каких много в Нормандии, с конюшней в глубине двора и кухней под  навесом.
Еще одна картина попала в кладовую его памяти.
   Вернувшись в Париж, он принялся за предисловие к сочинениям  Мольера  и
Лафонтена, ему надо было закончить роман "Ванн-Клор, или Бледноликая Джен"
и одновременно приходилось хлопотать о том, чтобы, выйдя  в  свет,  Мольер
был встречен доброжелательными статьями. Бальзак рассчитывал на содействие
Филарета Шаля, приятеля Рессона. Филарет был умный критик и  много  писал.
Отцы молодых людей - член Конвента Шаль и якобинец Рессон - в  свое  время
были товарищами по политическим битвам. Филарет Шаль  недавно  вернулся  в
столицу  после  двухлетнего  пребывания  в  Англии  и   теперь   деятельно
сотрудничал в журналах и газетах. Бальзак обратился к нему за  поддержкой.
Госпожа де Берни и Дассонвиль выдали вексель под его будущие успехи,  надо
было оправдать их доверие, добиться удачи.
   Сюрвиль между тем получил вожделенный пост: его назначили на  должность
инженера департамента Сена-и-Уаза  с  местопребыванием  в  Версале.  Оноре
часто приезжал туда погостить к сестре. Дочь  близкой  приятельницы  семьи
Бальзаков, Камилла Делануа была очень дружна в пансионе с "прелестной, как
ангел", Жозефиной д'Абрантес, дочерью Лоры Пермон,  вдовы  генерала  Жюно,
герцога д'Абрантес. Лора Сюрвиль через своих друзей Делануа  познакомилась
с прославленной герцогиней, которая также жила в Версале. В прошлом у Лоры
д'Абрантес, женщины темпераментной и не слишком строгих правил, было много
связей; в частности, она  была  близка  с  князем  Меттернихом,  канцлером
Австрии и душой Священного Союза. В 1825 году она говорила, что  ей  сорок
один год.
   При Реставрации дама эта, как и многие другие,  внезапно  обнаружила  в
себе монархические чувства. Наполеон, некогда бывший  ее  кумиром,  теперь
сделался "чудовищным узурпатором".  После  Ватерлоо  она  было  попыталась
вновь устраивать свои "обеды для узкого круга друзей",  однако  пассив  по
наследству, оставшемуся после  Жюно,  достиг  миллиона.  Разоренной  вдове
пришлось  продать  драгоценности,  обстановку  и  винный  погреб.   Полина
Боргезе, которая по-прежнему была богата, давно уже зарилась на сапфиры  и
испанские вина своей старинной приятельницы.
   Получив  пенсион  в  размере  шести  тысяч  франков,  Лора   д'Абрантес
поселилась в Версале, в небольшом особнячке на  улице  Монтрей,  где  вела
очень  скромное  существование.  Она  хотела  попробовать  свои   силы   в
литературе, с тем чтобы пополнить скудные доходы. Она все  еще  оставалась
красивой и привлекательной: у нее были живые глаза, свежий рот, черные как
смоль волосы. Оноре был очарован. Знакомство с герцогиней,  пусть  даже  с
герцогиней времен Империи, льстило его тщеславию -  Лора  д'Абрантес  жила
при дворе, в Тюильри.

   "Эта женщина, - писала о ней в своих воспоминаниях  Виржини  Ансело,  -
видела Наполеона, когда он был еще никому не известным молодым  человеком;
она видела его за самыми обыденными занятиями, потом на ее глазах он начал
расти, возвеличиваться и заставил говорить о себе весь мир! Для  меня  она
подобна человеку, сопричисленному к лику блаженных  и  сидящему  рядом  со
мной после пребывания на небесах возле самого Господа Бога".

   Живой,  любознательный,   начитанный   юноша   не   оставил   герцогиню
равнодушной. У него были связи в литературном мире; она попросила Бальзака
прочесть ее перевод. Оноре подсказал ей более честолюбивые  планы.  Отчего
бы ей не написать мемуары? Он  попытался  сделать  Лору  д'Абрантес  своей
любовницей, дама уклонилась, и он обвинил ее в  том,  что  она  "позволяет
рассудку одерживать верх над чувствами". Существуют, говорил  он  ей,  два
сорта женщин: одни  олицетворяют  собой  грацию  и  покорность,  в  других
мужской ум и смелые замыслы  причудливо  переплетаются  со  слабостями  их
пола. Бальзак высказал такую аксиому: "Женщина только тогда  по-настоящему
трогательна и хороша, когда она покоряется своему  господину  -  мужчине".
Однако Лора д'Абрантес не была расположена играть роль покорной любовницы.
Она предложила ему свою дружбу.

   "Дружба - это химера, за которой я вечно устремляюсь в погоню, несмотря
на разочарования, часто выпадающие на мою долю, - отвечал он с досадой.  -
С детских лет, еще в коллеже, я искал не  друзей,  а  одного-единственного
друга. На сей счет я разделяю мнение Лафонтена, но я до  сих  пор  еще  не
нашел того, что в  самых  радужных  красках  рисует  мне  романтическое  и
взыскательное воображение... Однако мне приятно  думать,  что  есть  такие
натуры, которые сразу же понимают и по достоинству оценивают  друг  друга.
Ваше предложение, сударыня, так прекрасно и так лестно  для  меня,  что  я
далек от мысли отклонить его".

   Кто-то  сказал  герцогине  д'Абрантес,  что   Бальзак   "влачит   ярмо,
украшенное цветами" (намек на его связь с Лорой де Берни). Он  возмутился:
"Уж если я могу чем-либо гордиться, то  именно  своей  душевной  энергией.
Подчинение для меня невыносимо. Я отказался от многих  должностей,  потому
что не хотел ни у кого  быть  под  началом;  в  этом  смысле  я  настоящий
дикарь". Красавицы любят  дикарей,  и  подобная  декларация  независимости
могла внушить женщине желание поработить такого  человека.  Оноре  на  это
надеялся. Вот как он описывал себя герцогине.

   "Во мне всего пять футов  и  два  дюйма  роста,  но  я  вобрал  в  себя
множество самых несообразных и даже противоречивых качеств; вот почему те,
кто  скажет,  что   я   тщеславен,   расточителен,   упрям,   легкомыслен,
непоследователен, самонадеян,  небрежен,  ленив,  неусидчив,  безрассуден,
непостоянен,   болтлив,   бестактен,   невежествен,   невежлив,   сварлив,
переменчив, будут в такой же мере правы, как и те, кто станет  утверждать,
что я бережлив,  скромен,  мужествен,  упорен,  энергичен,  непривередлив,
трудолюбив, постоянен, молчалив, тонок учтив и неизменно весел.  Тот,  кто
назовет меня трусом,  ошибется  не  больше,  чем  тот,  кто  назовет  меня
храбрецом; сочтут ли меня ученым либо невеждой, человеком талантливым либо
бездарным, - что бы во мне ни обнаружили, меня ничто не  удивит.  В  конце
концов я пришел к заключению, что я всего лишь  послушный  инструмент,  на
котором играют обстоятельства.
   Как объяснить подобный калейдоскоп? Быть может, все  дело  в  том,  что
судьба наделяет души людей, стремящихся описать страсти,  которые  волнуют
человеческое сердце, этими же  самыми  страстями,  дабы  они  могли  силой
воображения пережить то, что живописуют; а разве наблюдательность не  есть
своего рода память, помогающая этому живому воображению? Я начинаю думать,
что это именно так".

   Одиннадцатого августа 1825 года несчастная Лоранса  произвела  на  свет
второго сына и, измученная тяжелыми родами, скончалась у своих родителей в
доме номер семь по улице Руа-Доре.  Безразличие  близких  к  ее  печальной
участи было почти неприличным, Лорансу всегда недостаточно любили в семье.
Третьего августа 1825 года Бернар-Франсуа писал племяннику:

   "Госпожа де Монзэгль, моя младшая дочь и мать двух мальчуганов, которой
исполнилось всего двадцать два года, к тому времени, когда вы получите это
письмо, переселится уже в иной мир; это  весьма  прискорбно.  Моя  старшая
дочь, госпожа Сюрвиль, забеременела вторично;  ее  муж  разработал  проект
нового канала,  сооружение  которого  обойдется  в  семнадцать  миллионов,
правительство одобрило этот проект и назначило его главным инженером  Сего
великого предприятия; акционерное общество  ищет  капиталы,  чтобы  начать
работы".

   Эссонский канал, которому Бернар-Франсуа с безотчетным эгоизмом  уделял
не меньше внимания, чем безвременной кончине Лорансы, играл огромную  роль
в жизни семьи. Все  рассчитывали  разбогатеть  благодаря  ему;  Оноре  уже
набрасывал черновики будущих  Проспектов.  Между  тем  директор  ведомства
путей сообщения распекал Сюрвиля за то, что  тот,  занимаясь  собственными
проектами, пренебрегает своими прямыми обязанностями. Характерная черта: в
повседневной жизни Оноре разделял честолюбивые мечты своего зятя  Сюрвиля,
надеявшегося разбогатеть;  Бальзак-писатель  наблюдал,  какие  опустошения
производит навязчивая идея в душе его родственника.
   В день смерти Лорансы Оноре гостил в  Версале  у  сестры.  Лора  тяжело
переносила беременность, и он сперва скрыл от нее печальную весть, которой
поделился с герцоги