ичего  не  даст;  с
другой стороны, нужно, чтобы письмо прибыло в последнюю минуту,  тогда  он
не успеет до отъезда повидаться с этой особой и не услышит ее  объяснений.
Впрочем, первоначально твой отец решил оставаться здесь до 10 июля; однако
за такой короткий срок трудно найти покупателя на  дом.  Но  ведь  никаким
другим способом его из Вильпаризи не увезешь! А если он  окажется  тут  во
время родов, его как следует облапошат, от старика чего  угодно  добьются,
играя на его самолюбии и страхах".

   Семейство Бальзака переселилось в Версаль; теперь  они  жили  на  улице
Морепа, в  доме  номер  два,  неподалеку  от  Сюрвилей.  Оноре  мог  вволю
размышлять о любви и о стариках. Годы ученичества были для него  горькими,
но весьма поучительными. "Неудачи не сломили его  гордости".  Он  сохранил
"способность встречать бурю с высоко поднятой головой". Его  черные  глаза
сверкали, как угли, на изнуренном заботами лице. Пусть его порою  омрачала
грусть, когда он вспоминал о своих неудачах, но в глубине души Бальзак  не
сдавался. Однажды, проходя по Вандомской площади в обществе Пепена-Леалера
и Теодора Даблена, Оноре, поравнявшись с Колонной, заговорил о том, кем он
станет в один прекрасный день. Он  не  отказался  ни  от  одной  из  своих
дерзновенных надежд.  Даблен  заметил,  что  почести  и  богатство  меняют
людские  сердца;  Бальзак  отвечал,  что  он  никогда  не  изменит   своим
привязанностям. Побежденный, он думал только о грядущих победах.  Мысленно
он жил в будущем,  триумфальном  будущем,  населенном  гуриями,  усыпанном
сокровищами.
   Во многом этим и объясняются его житейские  неудачи.  Разве  имели  для
него значение какие-то жалкие кредиторы, когда он, читая труды по истерии,
разом обозревал века, а  изучая  геологическую  теорию  Кювье,  парил  над
бездною тысячелетий? В счастливые для себя минуты он  искренне  воображал,
что обладает сверхъестественной силой. Больше чем когда бы то ни  было  он
утверждал единство мира. Если звуковые волны от выстрела из  пистолета  на
берегу Средиземного моря докатываются до побережья Китая, то с еще большим
основанием  можно  предполагать,  что  каша  воля   оказывает   физическое
воздействие на окружающие существа и предметы. Тайные устремления Бальзака
могло бы удовлетворить только всемогущество волшебника из "Тысячи и  одной
ночи". Но как в свое время говаривала его мамаша: "Оноре считает себя либо
всем, либо ничем". Когда  Бальзак  бросал  беглый  взгляд  на  разрушения,
причиненные его кратким опытом коммерческой деятельности, то в  мимолетном
порыве самоуничижения он иногда  "считал  себя  ничем".  А  для  человека,
сознававшего себя "всем", это было невыносимо.



IX. ВОЗВРАЩЕНИЕ К СЕРЬЕЗНЫМ ЗАНЯТИЯМ

   Произведения созревают в душах так же
   таинственно, как трюфели на благоухающих
   равнинах Перигора.
   Бальзак

   В 1828 году Бальзак дышит, как загнанный зверь. Он  бежит  из  дома  на
улице Марэ-Сен-Жермен, который  осаждают  кредиторы.  Пусть  кузен  Седийо
возится с ликвидацией дел! Этим и надлежит заниматься людям  недалеким.  В
беде Латуш  проявил  себя  с  лучшей  стороны:  он  гостеприимен,  хотя  и
по-дружески насмешлив. Он предлагает  Оноре  приют.  И  старается,  правда
безуспешно, продать ценные  бумаги,  предоставленные  госпожой  де  Берни,
которая в полном отчаянии от того, что Бальзака постигла такая неудача.
   Мать Оноре, на сей раз не без основания, тормошит сына. Он должен пойти
к кузену Седийо, чтобы "по  крайней  мере"  подписать  бумаги.  Между  тем
преданный Бальзаку Сюрвиль снял для него квартиру в  доме  номер  один  на
улице Кассини, возле Обсерватории, и даже уплатил за три месяца вперед.
   В те времена квартал Обсерватории находился, казалось, чуть  ли  не  на
краю света. За домом тянулся Люксембургский сад, огромный, как лес.  Среди
полей  пролегал  бульвар  Монпарнас  с  его  кабачками,  увитыми   зеленью
беседками и качелями. "Это уже не  Париж  и  в  то  же  время  еще  Париж.
Местность имеет что-то  общее  с  площадью  или  улицей,  с  бульваром,  с
городским укреплением, с  садом,  с  проспектом,  с  проезжей  дорогой,  с
провинцией и со столицей - действительно, со всем этим здесь есть какое-то
сходство, и все-таки здесь нет ни  того,  ни  другого,  ни  третьего:  это
пустыня"  [Бальзак,  "История  Тринадцати.  Феррагус"].  Разочарованный  и
нуждавшийся в тишине и одиночестве,  чтобы  работать  без  помех,  Бальзак
поселился тут, словно надеялся похоронить свою печаль  в  этих  затерянных
улочках, изрытых глубокими колеями. Дом стоял в переулке,  в  самом  конце
аллеи Обсерватории, в нем было два флигеля. Сюрвиль снял для своего шурина
третий этаж в одном из них. Оба  флигеля,  расположенные  между  двором  и
садом, соединяла застекленная галерея, служившая прихожей. Низкая каменная
ограда, на которой стояли вазы с  цветами,  отделяла  двор  от  сада.  Все
владение было обнесено железной решеткой. На  стене,  окружавшей  один  из
домов на улице Кассини, виднелась вывеска: "Абсолют, торговец кирпичом".
   Латуш, верный своему пристрастию к старинной  мебели,  тканям,  изящным
безделушкам, и на этот раз вызвался помочь Бальзаку обставить его  жилище.
Оноре, Латуш и общий их  друг  Оже  сами  обили  стены  блестящим  голубым
коленкором, переливавшимся, как шелк. Надо сказать, что Бальзак,  пошедший
было ко дну, быстро вынырнул на поверхность. Он не только перестал  думать
о своих долгах, но все его помыслы были заняты теперь  лишь  одним  -  как
элегантнее  обставить  квартиру.  Он  передвинул   перегородку,   заставил
тщательно вымыть  деревянную  обшивку.  За  сорок  франков  он  купил  три
коврика, за сто франков - стоячие часы на желтой  мраморной  подставке;  в
своем рабочем кабинете он поместил книжный шкаф красного дерева, на полках
там красовались великолепные книги, некоторые - "Словарь" Беля и "Тысяча и
одна ночь" - были переплетены Тувененом. "У меня нет роскоши, -  писал  он
сестре Лоре, - но обставлено со вкусом и во всем гармония".
   Какой человек, сидя в светлой галерее, обитой  веселеньким  перкалем  в
белую и голубую полоску, в состоянии думать о кузене Седийо и его зловещем
балансе? "Слева, за драпировкой, притаилась небольшая дверь,  она  вела  в
ванную комнату, стены которой были оштукатурены  под  мрамор,  сама  ванна
также была отделана под  мрамор;  свет  проникал  сюда  сквозь  высокое  и
широкое окно с красными матовыми стеклами; проходя сквозь  них,  солнечные
лучи казались розовыми", - рассказывает  Верде.  Ванная  комната  точно  у
хорошенькой женщины! Бело-розовая спальня, залитая ровным светом, отливала
золотом. "Прямо спальня юной новобрачной, герцогини пятнадцати лет". Возле
изголовья кровати, скрытая складками драпировки из бело-розового  муслина,
находилась потайная дверь: через нее, пройдя  по  черной  лестнице,  можно
было попасть прямо в сад. В рабочем кабинете лежал толстый пушистый ковер,
узор его был выткан на черно-синем фоне; в шкафу стояло множество  книг  в
переплетах из красного сафьяна с гербом Бальзаков  д'Антраг;  на  этажерке
черного дерева лежали красные картонные  папки  с  золотыми  литерами,  на
верхней полке виднелась гипсовая статуэтка Наполеона I. К ножнам шпаги был
прикреплен листок бумаги со следующей надписью: "То, чего он  не  довершил
шпагой, я осуществлю пером. Оноре де Бальзак". Он  готовил  декорации  для
будущих шедевров.
   Наконец,  для  того  чтобы  обитатель  этого   очаровательного   жилища
соответствовал обстановке, Бальзак  заказал  у  портного  Бюиссона  (улица
Ришелье, дом номер сто восемь) "29  апреля  -  черные  выходные  панталоны
стоимостью 45 франков и белый пикейный жилет за 15 франков; 23 мая - синий
сюртук из тонкого сукна за 120 франков, тиковые панталоны цвета маренго за
28 франков,  светло-коричневый  пикейный  жилет  за  20  франков".  В  его
безумствах было даже нечто героическое. Он словно говорил: "Мои  кредиторы
вопят, кузен их усмиряет; семья наша разоряется, а я трачу деньги". Но кто
же будет расплачиваться?  Проще  всего  было  с  портным  Бюиссоном:  этот
образцовый  поставщик  принимал  векселя  Оноре,  разрешал  их  без  конца
переписывать - он верил в будущее своего  гениального  клиента.  Преданный
поклонник  Бальзака,  он  до  такой  степени  был  ослеплен  его  пылом  и
остроумием,  ему  так  льстили  похвалы  заказчика,  что  порою  он   даже
рассчитывался с кухаркой Оноре и принимал участие  в  невероятных  деловых
начинаниях Бальзака, которого называл "мой клиент, мой  соотечественник  и
почти, осмеливаюсь сказать, мой друг". Что же касается торговцев  мебелью,
Латуш выдавал дружеские векселя и сам входил в долги, чтобы спасти  своего
собрата. Кроме того, Латуш помогал устраивать в газеты и  журналы  статьи,
которые писал Оноре; в его поведении причудливо  смешивались  великодушие,
кокетство и мизантропия.

   "Человек, вы обещали прийти проведать своего больного  собрата;  вы  не
пришли; это в порядке вещей. А я,  стараясь  снискать  ваше  благоволение,
хочу вам сообщить, что рукопись, которую вы мне оставили, уже у  господина
Канеля: он, радея о  ваших  интересах,  пришел  за  нею  сам...  Прощайте,
человек. Радости вам и здоровья".

   Удобно устроившись за красивым письменным  столом,  забыв  и  думать  о
своих  плачевных  делах  в  силу  чудесной  способности   отвлекаться   от
действительности, Бальзак вновь ощутил горячее желание писать. Но  за  что
приняться?  Он  приступал  ко  множеству  произведений  и  ни  одного   не
заканчивал.  Он  упоминает  о  каком-то  романе,   об   "Истории   раннего
христианства". По его словам, он так  уж  устроен,  что  "его  воображение
начинает работать только в том случае,  когда  другой  автор,  пусть  даже
второстепенный, дает ему толчок". В первые годы творчества  роль  "другого
автора" играли попеременно то Матюрен, то Пиго-Лебрен или  Дюкре-Дюминиль.
Они  вдохновляли  его  на   мелодраматические   романы,   где   непременно
присутствует вечное трио: жертва, изверг и спаситель; они привили ему вкус
к замкам с привидениями и полными опасностей подземельями. Латушу  ставили
в большую заслугу то, что он, дескать, направил Бальзака на путь  Вальтера
Скотта и Фенимора  Купера,  на  путь  близкого  к  реализму  исторического
романа. Но нужен ли был для этого Латуш? Все знакомые Бальзаку издатели  -
Мам, Гослен, Сотле - выпускали книги Фенимора Купера. Бальзак  восторгался
им. "Вот бы вести жизнь могиканина! - писал он Виктору  Ратье.  -  О,  как
глубоко я постиг натуру дикаря!  Я  отлично  понимаю  корсаров,  искателей
приключений, людей, восстававших против общества".
   Описывая в "Уэверли" и других своих ранних романах  прошлое  Шотландии,
ее обычаи,  жителей,  повседневную  жизнь,  Вальтер  Скотт  подал  великий
пример. Он не просто создавал исторические  романы,  он  писал  социальные
исследования.

   "Местный колорит играл только роль декорации, - пишет Морис Бардеш. - В
центре картины находились персонажи весьма знаменательные, которые Бальзак
позднее назовет "социальными  типами":  шотландский  помещик,  деревенский
пастор, вельможа, живущий при дворе, мелкий сельский  дворянин,  сторонник
правящей династии и сторонник претендента на престол,  папист,  камеронец,
школьный учитель, контрабандист, служитель закона -  не  просто  персонажи
романа, каждый из  них  представляет  определенную  социальную  категорию,
игравшую  важную  роль  в  обществе,  без  них  невозможно  понять   жизнь
Шотландии".

   Для  Бальзака,  внимательного  читателя  Бюффона,   было   увлекательно
наблюдать, как романист в своей области проделывает  такую  же  работу  по
классификации. В каком-то внезапном озарении он  вдруг  понял,  что  можно
воссоздать в серии романов всю историю Франции.
   Но он не желал  стать  просто  подражателем  Вальтера  Скотта.  Он  мог
сделать больше и, быть может, лучше.

   "Если вы не желаете быть лишь слабым отголоском  Вальтера  Скотта,  вам
надобно не подражать ему, как вы это делали, а создать собственную  манеру
письма. Чтобы обрисовать ваших героев, вы, как и  он,  начинаете  роман  с
пространных разговоров;  когда  ваши  герои  наговорились  вдоволь,  тогда
только вы вводите  описание  и  действие.  Борьба  противоположных  начал,
необходимых для драматизма в любом  произведении,  у  вас  оказывается  на
последнем месте. Переставьте в обратном порядке условия  задачи.  Замените
бесконечные разговоры, красочные у Скотта и бесцветные у вас,  описаниями,
к которым так  склонен  наш  язык.  Пусть  ваш  диалог  будет  необходимым
следствием, венчающим ваши предпосылки. Вводите сразу в действие. Беритесь
за ваш сюжет то с боку, то с хвоста; короче, обрабатывайте  его  в  разных
планах, чтобы не стать однообразным.  Применив  к  истории  Франции  форму
драматического диалога Шотландца, вы будете новатором. У  Вальтера  Скотта
нет страсти: или она неведома ему, или запрещена лицемерными  нравами  его
родины. Для него женщина -  воплощенный  долг.  Героини  его  романов,  за
редкими исключениями, все  одинаковы,  все  они,  как  говорят  художники,
сделаны по одному шаблону. Они все  происходят  от  Клариссы  Гарлоу.  Его
женские образы являются воплощением одной и той же идеи, и поэтому он  мог
показать только образцы одного типа,  различной,  более  или  менее  яркой
окраски. Женщина будит страсть и вносит в общество смятение. Формы страсти
бесконечны. Описывайте человеческие страсти, и вы будете располагать  теми
огромными возможностями, от которых  отказался  этот  великий  гений  ради
того,  чтобы  его  читали  во  всех  семьях  чопорной  Англии"   [Бальзак,
"Утраченные иллюзии"].

   Так говорит Даниэль  д'Артез  Люсьену  де  Рюбампре,  другими  словами,
Бальзак - Бальзаку. И для Оноре это мудрый совет. Пространные разговоры не
были его сильной стороной; чтобы подкрепить характеры  своих  героев,  ему
нужен был прочный фундамент  в  виде  дома,  города  или  доктрины.  Перед
романистом стоят совсем иные задачи, чем перед драматургом.  Автору  пьес,
чтобы  жили  его  персонажи,  нужны  живые  актеры,  выбранные  им  самим.
Правдоподобие достигается их присутствием. Бальзаку  предстояло  утвердить
себя глубиной описаний. Лестница в его произведениях - не просто лестница,
а совокупность причин, которые сделали ее именно такой, а не иной.  Ученик
Лафатера, он будет рисовать портреты мужчин (или женщин), но  постарается,
чтобы волнующие их страсти осветили для читателя эти внешне  непроницаемые
образы. Бальзак покажет вам, как возник тот или иной город,  как  он  рос,
расскажет, почему каждый квартал имеет свой особый облик, который  зависит
одновременно и от исторических событий, и от рельефа почвы.
   Ему  предстояло  стать  величайшим  новатором,  историком   современных
нравов. Но разве мог он не попытать сперва счастья в жанре  модного  в  ту
пору исторического романа? "Сен-Мар" Виньи появился в  1826  году.  Виктор
Гюго пообещал Гослену "Собор Парижской Богоматери". Бальзак вынашивал план
двух исторических романов. Действие первого из них - "Командир пушкарей" -
должно было происходить в XV веке; действие другого романа -  "Молодец"  -
развертывается в эпоху совсем близкую, во время войны против шуанов. Латуш
не имел никакого отношения к выбору  этого  сюжета,  который  Бальзак  уже
давно обдумывал. Многие книги -  мемуары  оставшихся  в  живых  участников
событий, труды  историков,  "Письма  об  истоках  мятежа  шуанов"  -  были
посвящены этой живописной и драматической эпопее. Некоторые из них Бальзак
приобрел, другие брал в Королевской  библиотеке.  Сначала  он  предполагал
написать пьесу  "Картина  частной  жизни",  однако  материал  был  слишком
богатый,  он  так  и  просился  в  роман!  С  одной   стороны   -   синие,
республиканцы, позднее бонапартисты; с другой -  белые,  шуаны,  полудикие
крестьяне в козьих шкурах, которыми командовали возвратившиеся  из  Англии
эмигранты-роялисты. Действие  должно  было  развиваться  на  фоне  ланд  -
поросшей дроком песчаной равнины: будут тут и засады на лесной  опушке,  и
старинные замки, где держат военный  совет  и  где  завязываются  любовные
интриги  с  отважными  амазонками.  На   заднем   плане   будут   показаны
противостоящие друг  другу  сельские  дворяне,  стремящиеся  вернуть  себе
утраченные  земельные  владения,  и   городские   буржуа,   намеревающиеся
сохранить их за собой.
   Чем усерднее читал исторические  труды  Бальзак,  уединившись  в  своем
спокойном и уютном флигеле на улице Кассини, где его отвлекали  от  работы
только нежные визиты госпожи де Берни, приходившей сюда  пешком  (с  улицы
Анфер-Сен-Мишель, где она теперь поселилась), тем яснее  он  понимал,  что
наконец-то нашел подходящую тему для своих замыслов.  Чтобы  та  или  иная
эпоха могла стать основой для исторического романа, она  должна  несколько
отойти в прошлое, пусть даже не очень далекое. Однако  "порою  десять  лет
могут состарить нацию  больше,  чем  целый  век".  Падение  наполеоновской
Империи превратило события этого периода в историю. Вместе с тем восстание
шуанов происходило так недавно, что  сохранились  в  живых  некоторые  его
свидетели. Сам Бернар-Франсуа был в 1795 году чиновником в Бресте. Бальзак
часто слышал рассказы отца о том времени. Еще до  1825  года  он  набросал
несколько эпизодов: нападение на дилижанс, любовный роман, переплетенный с
военными действиями, рассказ о похищении сенатора роялистами. К 1827  году
уже существовала рукопись романа "Молодец" и план введения к нему.
   Введение это открывалось  эпиграфом,  взятым  из  Ривароля:  "На  наших
глазах столько великих людей было позабыто,  что  ныне  нужно  предпринять
нечто поистине монументальное, дабы сохраниться  в  памяти  человеческой".
Примечательные слова, ибо они доказывают, что еще в  годы  неудач  Бальзак
мечтал  воздвигнуть  долговечный  "монумент".  Затем  следовала  биография
вымышленного автора, потому что Оноре пока еще  не  собирался  подписывать
роман "Молодец" собственным именем.  Он  придумал  себе  новый  псевдоним:
"Виктор Морийон". Читатель узнавал,  что  этот  молодой  автор  родился  в
Вандоме, наукам его обучал бывший монах-ораторианец и подросток не слишком
бы продвинулся в знаниях, если бы не его непомерное пристрастие к чтению и
размышлениям.  Мы  сразу  замечаем,  что  перед  нами  двойник   Бальзака,
наделенный, как и его создатель, даром ясновидения.
   Виктор Морийон объясняет своему наставнику, что, гуляя среди полей  или
сидя в своей крытой соломою лачуге, он  в  изобилии  вкушает  все  радости
жизни: "он рассказывал об удовольствиях,  доставляемых  человеку  огромным
богатством,  и  делал  это  необычайно  красочно,  говорил  об  опьянении,
охватывающем его в вихре  бала,  когда  он  любуется  обнаженными  плечами
женщин,  их  нарядами,  цветами,  бриллиантами,  танцами,   их   чарующими
взглядами, описывал свои роскошные апартаменты,  свою  обстановку,  тонкий
фарфор, прекрасные  полотна,  изысканные  рисунки  на  шелковой  обивке  и
коврах, расписывал во всех подробностях великолепные экипажи,  арабских  и
других чистокровных скакунов,  коими  владел...  трости  и  драгоценности,
принадлежащие ему, хотя сетчатка его глаз никогда не отражала ни одного из
перечисленных предметов".
   Виктор Морийон видел мысленным взором ту жизнь, о которой мечтал и  сам
Бальзак, грезивший о восточной роскоши, о  дворцах  и  гаремах  парижского
султана, владеющего всем, чем жаждал обладать  молодой  человек,  которому
была недоступна роскошь и красота, всем, не  исключая  пушистых  ковров  и
тростей  с   набалдашниками,   украшенными   драгоценностями.   "Наставник
исподтишка наблюдал за своим учеником и находил, что тот лишен скромности,
но вместе с тем и тщеславия, что о себе он говорит, как бы наблюдая самого
себя со стороны, что он сдержан, серьезен, но одновременно  непосредствен,
пылок и весел... Куст ждал своего садовника".  Виктор  Морийон