, торчал один, как зуб в беззубом рту,
привел меня  в  некоторое  замешательство.  Справа  и  слева  от  него  дома
отсутствовали. Их разбомбило,  кажется,  дней  за  десять  до  того,  именно
поэтому здесь было нетрудно снять квартиру:  жильцы  быстренько  съехали  из
этого дома. Не могу сказать, что мне было там  очень  уютно.  Повсюду  стоял
ужасный запах грязи, отвратительного жира и дешевых духов.
   Через неделю мы с Максом переехали на Парк-плейс, за Сент-Джеймс-стрит, в
квартиру с гостиничным обслуживанием, прежде весьма дорогую. Там мы  прожили
недолго - донимали бомбежки. Особенно  мне  было  жаль  официантов,  которым
после сервировки ужина приходилось добираться домой во время налетов.
   Как раз тогда  люди,  снимавшие  наш  дом  на  Шеффилд-террас,  попросили
разрешения до срока расторгнуть контракт, и мы снова поселились там сами.
   Розалинда подала заявление в Женские вспомогательные воздушные  силы,  но
перспектива служить там не слишком ее увлекала,  и  она  подумывала  о  том,
чтобы мобилизоваться в качестве сельскохозяйственной работницы.
   Отправившись  в   штаб   Женских   вспомогательных   воздушных   сил   на
собеседование, она продемонстрировала достойное сожаления отсутствие  такта.
На вопрос, почему она хочет служить в этих  войсках,  она  ответила  просто:
"Нужно же что-то делать, а эта работа не хуже других". В  штабе  не  оценили
простодушия этого высказывания. Некоторое время спустя, поработав на раздаче
школьных обедов и в какой-то военной канцелярии, она задумала потрудиться  в
военном училище: "Там не так любят командовать, как в  летных  частях"  -  и
заполнила очередные бумаги.
   Затем Макс, к своей великой  радости,  был  зачислен  в  военно-воздушные
силы, ему помог наш друг  Стэфен  Глэнвил,  профессор-египтолог.  Работая  в
Министерстве авиации, они с Максом сидели в одном кабинете, оба курили (Макс
- трубку) без перерыва, и  атмосфера  в  кабинете  была  такой,  что  друзья
называли его не иначе как "бордельчик".
   Развитие событий обескураживало. Помню, Шеффилд-террас бомбили в выходные
дни, когда мы были за городом. Фугасные снаряды падали как раз напротив нас,
на противоположной стороне улицы,  и  до  основания  разрушили  три  здания.
Воздействие ударной волны на наш  дом  оказалось  неожиданным  -  развалился
цокольный этаж, место, которое можно было  считать  самым  безопасным,  были
повреждены крыша и верхний этаж, в то время как вся средняя часть дома почти
не пострадала. А вот мой "Стейнвей" уже никогда не  стал  тем  инструментом,
каким был прежде.
   Поскольку мы с Максом всегда спали в своей спальне наверху и  никогда  не
спускались в цокольный этаж, наши личные потери оказались бы невелики,  даже
окажись мы дома во  время  бомбежки.  Лично  я  за  всю  войну  ни  разу  не
спустилась ни в одно убежище, так как всегда боялась оказаться в ловушке под
землей. Где бы я ни была, я всегда спала в своей кровати. В конце  концов  я
привыкла к лондонским бомбежкам, тем более что меня вообще трудно разбудить.
Завывание сирены или грохот взрывающихся неподалеку снарядов я слышала  лишь
сквозь сон.
   - О боже, опять! - бормотала я и переворачивалась на другой бок.
   Одним из неприятных последствий бомбардировки Шеффилд-террас было то, что
негде стало хранить вещи - в Лондоне почти не осталось складских  помещений.
Поскольку  цоколь  разрушился,  через  парадную  дверь  попасть  в  дом   не
представлялось возможным, приходилось пользоваться приставной  лестницей.  В
конце концов я нашла подходящее решение - составить мебель в Уоллингфорде, в
зале для игры в сквош, который мы незадолго до того  соорудили,  и  одержала
крупную победу над фирмой, которая взялась-таки перевезти мои вещи. Туда  мы
все и свезли. Плотники, готовые снять дверь  зала,  а  если  понадобится,  и
дверную раму, были наготове. Дверную раму действительно пришлось выбить, так
как диван и кресла через узкий дверной проем не проходили.
   Мы с Максом переехали в многоквартирный дом в Хэмпстеде, на Лон-роуд, и я
начала работать провизором в аптеке университетского колледжа.
   Когда Макс открыл мне то, что было ему известно уже  некоторое  время,  -
что ему предписано отправиться за границу, на Ближний Восток или в  Северную
Африку, быть может, в Египет, - я порадовалась за  него.  Я  знала,  сколько
усилий  он  прилагал,  чтобы  добиться  этого  назначения,  там  его  знание
арабского языка могло пригодиться. Впервые за  десять  лет  мы  расставались
надолго.
   В отсутствие Макса дом на Лон-роуд был для нас самым  подходящим  местом.
Там  жили  милые  люди,  имелся  небольшой   ресторан,   и   вообще   царила
неофициальная и приятная атмосфера. Из окна моей  спальни,  находившейся  на
третьем этаже, была видна насыпь, тянувшаяся вдоль дома и обсаженная кустами
и деревьями. Как раз напротив него росла  большая,  вся  в  цвету,  вишня  с
раздвоенным стволом, имевшая пирамидальную форму. Эффект получался  тот  же,
что во втором акте "Дорогого Брута" Бэрри: там герой поворачивается и видит,
что верхушки деревьев заглядывают прямо в окно. Вишневому дереву я  особенно
радовалась. Всю весну, каждое утро оно приветствовало  меня,  как  только  я
открывала глаза.
   На одном конце двора был маленький садик, летним вечером там было приятно
поужинать или просто посидеть. Хэмпстедская вересковая роща тоже  находилась
всего в десяти минутах ходьбы, и я, бывало, хаживала туда, прихватив с собой
Джеймса, собаку Карло. На мне лежала обязанность прогуливать  его,  так  как
Карло работала теперь на военном заводе и не могла  брать  его  с  собой.  В
больнице ко мне относились очень хорошо  и  разрешали  приводить  Джеймса  в
аптеку. Тот вел себя.безупречно. Он растягивался этакой белой колбаской  под
навесными шкафчиками со склянками и лежал там, время от времени вставая лишь
по просьбе уборщицы, мывшей пол.
   Благополучно провалившись при приеме в Женские вспомогательные  воздушные
силы, Розалинда провалилась также и при поступлении в ряд других учреждений,
мобилизовывавших гражданское население на оборонные работы, и,  насколько  я
могла судить, никаких предпочтений в  выборе  рода  деятельности  не  имела.
Собираясь поступить на работу в  военное  училище,  она  заполнила  огромное
количество анкет с  датами,  названиями  мест,  именами  и  прочей  ненужной
информацией,  которую  требуют  официальные  организации,  но  потом   вдруг
заявила:
   - Сегодня утром я порвала все эти анкеты. В конце концов,  мне  вовсе  не
хочется работать в этом военном училище.
   - Послушай, Розалинда, - грозно сказала я.  -  Так  или  иначе,  но  надо
что-то решать. Мне все равно, чем ты займешься - выбери,  что  нравится,  но
перестань без конца рвать документы и начинать все сначала.
   - Ну что ж. Я придумала кое-что получше,  -  ответила  она  и  с  крайней
неохотой, с какой молодежь ее поколения вообще делится с родителями какой бы
то ни было информацией, добавила: - В следующий вторник я  выхожу  замуж  за
Хьюберта Причарда.
   Это не было для нас полной неожиданностью, если  не  считать  того,  что,
оказывается, уже назначен день бракосочетания.
   Хьюберт  Причард,  валлиец,  был  майором  действующей  армии;  Розалинда
познакомилась с ним у моей сестры, где он впервые появился в качестве  друга
моего племянника Джека. Однажды он гостил  у  нас  в  Гринвее  и  очень  мне
понравился. Это был спокойный, чрезвычайно рассудительный  брюнет,  владелец
множества  грейхаундов.  Дружба  Хьюберта  с  Розалиндой  продолжалась   уже
довольно долго, но я не предполагала, что из нее что-то выйдет.
   - Надеюсь, -  добавила  Розалинда,  -  ты,  мама,  захочешь  приехать  на
свадьбу?
   - Разумеется, я захочу приехать на свадьбу, - ответила я.
   - Я  так  и  думала...  Но  вообще-то  я  лично  считаю  свадебную  суету
совершенно излишней. То есть тебе не кажется,  что  если  бы  ты  отказалась
присутствовать на свадьбе, это избавило бы тебя от утомительной процедуры  и
упростило бы дело? Нам придется регистрировать  брак  в  Денби,  знаешь  ли,
потому что Хьюберту не дают отпуска.
   - Ничего, - заверила я ее, - я приеду в Денби.
   - Ты уверена, что тебе  этого  хочется?  -  в  голосе  Розалинды  звучала
последняя надежда.
   - Да, - твердо заявила я. И  добавила:  -  Я  приятно  удивлена,  что  ты
заранее уведомила меня о свадьбе, а не поставила перед свершившимся фактом.
   Розалинда покраснела, и я догадалась, что попала в точку.
   - Полагаю, это Хьюберт заставил тебя мне сообщить?
   - Ну... В общем да, - ответила Розалинда. - Он напомнил, что мне нет  еще
двадцати одного года.
   - Ну что ж, - сказала я, - придется тебе смириться с моим присутствием на
свадьбе.
   Было в Розалинде что-то "устричное", что всегда меня забавляло, и  в  тот
момент я тоже не удержалась от смеха.
   В Денби мы с Розалиндой прибыли на поезде. Утром за ней заехал Хьюберт. С
ним был один из его братьев, офицер, и мы  все  вместе  отправились  в  Бюро
записи актов гражданского состояния, где состоялась  церемония  с  минимумом
суеты. Единственной запинкой оказалось то, что пожилой  регистратор  наотрез
отказался  поверить  в  правильность  указанных  в  документах  званий  отца
Розалинды:  полковник  Арчибалд  Кристи,  кавалер  ордена  "За   безупречную
службу", истребительный полк военно-воздушных сил Великобритании.
   - Если он служил в Королевских военно-воздушных силах, он не  может  быть
полковником, - сказал регистратор.
   - Тем не менее он полковник, - твердо ответила Розалинда,  -  его  звание
указано верно.
   - Он должен называться командиром эскадрильи, - настаивал регистратор.
   - Но он не называется командиром эскадрильи, -  Розалинда  изо  всех  сил
старалась  втолковать,  что  двадцать  лет  назад  все  было  по-другому   и
Королевских военно-воздушных сил еще не  существовало.  Регистратор  твердил
свое:  летчик  не  может  называться   полковником.   Тогда   мне   пришлось
удостоверить "показания" Розалинды, и в конце концов регистратор  с  крайней
неохотой записал звание Арчи так, как мы говорили.
   Глава вторая
   Итак, время шло,  и  происходящее  вокруг  стало  представляться  уже  не
кошмаром, а чем-то обыденным, казалось, что  так  было  всегда.  Обычным,  в
сущности, стало даже ожидание того, что тебя могут скоро  убить,  что  убить
могут людей, которых ты любишь больше всего на свете, что в любой момент  ты
можешь узнать о гибели друзей.  Разбитые  окна,  бомбы,  фугасы,  а  позднее
крылатые бомбы и ракеты - все это воспринималось не как нечто  из  ряда  вон
выходящее, а абсолютно в порядке вещей. Война щла уже три года,  и  все  это
стало нашей повседневностью. Мы не могли даже  представить  себе  жизнь  без
войны.
   Я была занята по горло: работала в больнице два полных дня,  три  раза  в
неделю - по полдня и раз в две недели - утром, по  субботам.  Все  остальное
время писала.
   Я решила работать  одновременно  над  двумя  книгами,  потому  что,  если
работаешь только над одной, наступает момент, когда  она  тебе  надоедает  и
работа застопоривается. Приходится откладывать рукопись  и  искать  себе  на
время другое занятие - но мне нечем больше заняться, у меня нет ни малейшего
желания сидеть над пяльцами. Я полагала, что, если  буду  писать  сразу  две
книги, попеременно, смогу постоянно оставаться в форме. Одной  из  книг  был
"Труп в библиотеке", замысел которой я давно вынашивала, другой  -  "Н.  или
М.?", шпионская история, являвшаяся в некотором роде  продолжением  "Тайного
врага", в котором действовали Томми и Таппенс. Теперь, имея взрослых сына  и
дочь, мои герои с разочарованием обнаруживают, что никому не  нужны  в  этой
войне. Тем не менее эта уже немолодая супружеская пара возвращается в  строй
и блестяще, с огромным энтузиазмом разоблачает шпионов.
   Мне, в отличие от многих других, вовсе не стало труднее писать  во  время
войны; наверное, потому, что я как бы изолировала себя  в  отдельном  уголке
своего мозга. Я могла вся, без остатка, жить в книге, среди  людей,  которых
описывала, бормотать себе под нос их реплики, видеть, как они  двигаются  по
комнате, которую я для них придумала.
   Раз или два я ездила погостить к актеру Фрэнсису Салливану и его жене.  У
них был дом в Хаслмире, окруженный испанскими каштанами.
   Во время войны лучшим отдыхом мне казались часы, проведенные с  актерами,
потому что для них мир театра был реальным миром, а окружающий - нет.  Война
представлялась  им  затянувшимся  кошмаром,  мешающим  жить  так,  как   они
привыкли, поэтому они говорили только о театре,  о  том,  что  происходит  в
актерских  кругах,  в  Национальной  ассоциации  зрелищных  учреждений.  Это
действовало освежающе.
   Дома, на Лон-роуд, ложась спать, я прикрывала голову подушкой на  случай,
если посыплются выбитые стекла, а на кресло, рядом с кроватью,  клала  самые
дорогие свои пожитки: шубу и резиновую грелку - вещи совершенно  незаменимые
по тем холодным временам. Таким образом я была готова к любым превратностям.
   Но затем случилось нечто неожиданное.  Распечатав  конверт,  найденный  в
почтовом ящике, я нашла в нем уведомление  Адмиралтейства  о  том,  что  оно
забирает у меня Гринвей немедленно.
   Я  отправилась  к  ним  и  была  принята  молодым  лейтенантом,   который
подтвердил, что дом должен перейти в их распоряжение без проволочек. На него
не произвело никакого впечатления то, что это  поставит  миссис  Арбатнот  в
очень трудное положение.  Сначала  она  попыталась  оспорить  приказ,  потом
попросила дать ей время связаться с Министерством здравоохранения, чтобы там
подыскали другое место для ее приюта. Но поскольку это грозило конфронтацией
с Адмиралтейством, Министерство здравоохранения осталось безучастным, миссис
Арбатнот с детьми пришлось выехать, а я осталась еще раз  с  полным  набором
домашней мебели, которую некуда было девать. И снова я  столкнулась  с  тем,
что ни у одной фирмы, занимавшейся перевозкой или хранением мебели, не  было
свободных складов: все пустующие дома оказались забиты до потолков. Я  снова
отправилась в Адмиралтейство и на сей раз добилась  разрешения  оставить  за
собой гостиную, в которой предстояло  храниться  всей  мебели,  и  еще  одну
маленькую комнатушку наверху.
   Пока мебель стаскивали в гостиную,  Хэннафорд,  садовник,  старый  добрый
плут, всегда преданный тем, кому  служил  достаточно  долго,  отвел  меня  в
сторону и сказал: "Поглядите-ка, что я вам от нее спрятал".
   Я не поняла, кого он имел в виду, когда говорил о "ней",  но  последовала
за ним в часовую башню, возвышавшуюся над конюшней. Там, проведя меня  через
какую-то  потайную  дверь,  он  с  величайшей  гордостью   продемонстрировал
несусветное количество лука, разложенного на полу и  прикрытого  соломой,  а
также массу яблок.
   - Явилась ко мне перед отъездом и говорит: есть ли у меня лук  и  яблоки,
она, мол, их с собой заберет. Но я их ей отдавать не собирался - не на  того
напала. Сказал, что большая часть  урожая  пропала,  и  дал  ровно  столько,
сколько посчитал нужным, перебьется! С какой стати? Эти яблоки тут  выросли,
и лук тоже - с чего бы это их ей отдавать, чтобы она их увезла в центральные
графства или на Восточное побережье или куда там она отчалила?
   Я была тронута вассальной преданностью Хэннафорда, хоть он поставил  меня
в весьма затруднительное положение. Я бы, вне  всяких  сомнений,  предпочла,
чтобы миссис Арбатнот забрала весь этот лук и все  яблоки  и  чтобы  они  не
висели у меня на шее. Хэннафорд между тем  стоял  с  видом  собаки,  которая
вытащила из воды нечто, совершенно хозяину не  нужное,  и  по  этому  поводу
победно виляла хвостом.
   Яблоки мы упаковали в ящики, и я разослала их  родственникам,  у  которых
были дети, - надеюсь, это доставило детям  удовольствие.  Но  я  представить
себе не могла, что  буду  делать  на  Лон-роуд  с  таким  количеством  этого
дурацкого лука. Попыталась предложить его разным больницам, но столько  лука
не требовалось никому.
   Хоть  переговоры  вело  наше  Адмиралтейство,  на  самом   деле   Гринвей
предназначался для военно-морских сил США. В Мейпуле, большом доме на холме,
должны были  жить  матросы  и  старшины,  в  нашем  -  офицеры  американской
флотилии.
   Не могу сказать, чтобы американцы оказались людьми деликатными и  бережно
отнеслись к дому. Разумеется, кухонная  команда  превратила  кухню  в  некое
подобие бойни: им приходилось стряпать человек на сорок, поэтому они втащили
туда чудовищно огромные коптящие печи, - правда,  очень  осторожно  обошлись
при этом с нашими дверьми из красного  дерева,  их  командир  даже  приказал
прикрыть их фанерой. Оценили они и красоту парка.  Большинство  служивших  в
этой флотилии были родом из Луизианы и, глядя на магнолии, особенно те,  что
цвели крупными цветами, они чувствовали себя, вероятно, чуть-чуть дома.
   Еще много лет после окончания войны родственники того или иного  офицера,
квартировавшего в Гринвее, приезжали посмотреть, где жил их сын,  кузен  или
кто-нибудь еще. Они  рассказывали  мне,  как  те  расписывали  это  место  в
письмах. Иногда я водила их по парку, помогая опознать какой-то  любимый  их
родственником уголок. Правда, зачастую это было непросто,  потому  что  парк
сильно зарос.
   К третьему году войны у меня не было ни одного дома, куда бы при  желании
я могла сразу переехать. Гринвей отобрало  Адмиралтейство;  Уоллингфорд  был
забит эвакуированными, а когда они вернулись в  Лондон,  его  сняли  у  меня
знакомые - пожилой инвалид с женой,  к  которым  присоединилась  их  дочь  с
ребенком. Дом № 48 по Кэмпден-стрит я  очень  выгодно  продала.  Покупателей
туда водила Карло. "Меньше чем за три с половиной тысячи  фунтов  я  его  не
продам", - предупредила я ее. Нам тогда это  казалось  баснословной  суммой.
Карло вернулась с победоносным видом: "Я  содрала  с  них  еще  полсотни,  -
сказала она. - И поделом им!"
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - Они наглецы, - ответила Карло, как все шотландцы ненавидевшая  то,  что
она  называла  беспардонностью.  -  В  моем  присутствии  говорили  о   доме
пренебрежительно! Этого им делать не следовало! "Какая ужасная отделка!  Все
эти цветочные обои - я их немедленно сменю. Ах, что за люди!  Надо  же  было
такое придумать - убрать здесь перегородку!" Ну  я  и  решила  их  проучить,
прибавив  лишние  пятьсот  фунтов,  -  продолжала  Карло.  -  Заплатили  как
миленькие!
   В Гринвее у меня есть собственный военный музей. В библиотеке, которую во
время постоя превратили в столовую, по верхнему  периметру  стен  кто-то  из
постояльцев сделал фреску. На ней изображены все  места,  где  побывала  эта
флотилия, начиная с Ки Уэста, Бермуд, Нассау, Марокко и так далее, до слегка
приукрашенной картины лесов в  окрестностях  Гринвея  с  виднеющимся  сквозь
деревья  белым  домом.  А  дальше  -  незаконченное  изображение   нимфы   -
очаровательной обнаженной девушки, которая, полагаю,  воплощала  мечту  этих
молодых людей о райских девах, ждущих их в конце ратного пути.  Их  командир
спросил у меня в письме, желаю ли я, чтобы эту фреску  закрасили  и  сделали
стены  такими,  как  прежде.  Я  тут  же  ответила,  что  это  своего   рода
исторический мемориал и я очень рада иметь его в  своем  доме.  Над  камином
кто-то сделал эскизы  портретов  Уинстона  Черчилля,  Сталина  и  президента
Рузвельта. Жаль, что я не знаю имени художника.
   Покидая Гринвей, я не сомневалась, что его разбомбят и я  больше  никогда
его не увижу, но, к счастью, предчувствия меня обманули. Гринвей  совершенно
не пострадал. На месте кладовой, правда, соорудили четырнадцать  уборных,  и
мне пришлось долго воевать с Адмиралтейством, чтобы их снесли.
   Глава третья
   Мой внук, Мэтью, родился 21 сентября 1943 года в родильном доме в  Чешире
неподалеку от дома моей сестры. Москитик, очень любившая Розалинду,  была  в
восторге, что та приехала рожать  к  ней.  Я  в  жизни  н