ного поступка. Тем  не  менее,  заполучив
стол,  я  была  счастлива,  а  Си-Ти   со   временем   стал   даже   любезно
интересоваться, как идет работа. Я писала тогда "Лорда Эдгвайра", и  скелет,
увиденный мною в раскопанном на холме  погребении,  немедленно  был  наречен
лордом Эдгвайром.
   У Макса был  свой  интерес  в  работе  на  Ниневийском  холме:  он  хотел
проделать в нем  глубокую  скважину.  У  Си-Ти  это  особого  энтузиазма  не
вызывало, но они заранее договорились, что  возможность  такая  Максу  будет
предоставлена. В археологии вдруг вошли в моду доисторические эпохи. До  той
поры почти все находки принадлежали тем или иным периодам истории, а  теперь
все помешались на доисторических цивилизациях, о которых еще почти ничего не
было известно.
   Археологи изучали  небольшие,  едва  различимые  холмы  по  всей  стране,
выкапывали  осколки  глиняной  посуды,  где   бы   они   их   ни   находили,
систематизировали, складывали,  изучали  орнаменты  -  это  была  бесконечно
интересная  работа.  Черепки,  такие  древние,  представляли   собой   нечто
совершенно новое.
   Поскольку  во  времена  создания  этой   посуды   письменности   еще   не
существовало, датировать черепки  было  чрезвычайно  трудно.  Очень  сложно,
сравнивая их, определить, который из них которому предшествует. Вули  в  Уре
копал до слоев эпохи Потопа и глубже, найденная  им  в  Телль-Убейде  посуда
произвела невероятную сенсацию. Макс,  как  и  все  другие,  заразился  этим
безумием, и результаты  глубинных  раскопок  в  Ниневии  действительно  дали
интереснейшие результаты, ибо,  как  выяснилось,  огромный  холм  высотой  в
двадцать семь с половиной метров на три четверти состоял  из  доисторических
культурных слоев, о которых никто и не  догадывался.  И  лишь  верхние  слои
принадлежали ассирийской культуре.
   Спустя некоторое время глубинные раскопки стали  небезопасными,  так  как
приходилось спускаться на большую глубину, чтобы достичь  нетронутых  слоев.
Сделать это удалось лишь к концу сезона. Си-Ти, как человек  отважный,  взял
себе за правило раз в день спускаться с рабочими в раскоп. Дело в  том,  что
он боялся высоты и для него такой спуск был мукой. У Макса  высотобоязни  не
было, и он с удовольствием спускался и поднимался  по  многу  раз  на  день.
Рабочим, как и  всем  арабам,  головокружения  были  неведомы.  Они  сновали
вниз-вверх по узкому спиральному проходу, мокрому  и  скользкому  по  утрам,
бросались друг в друга корзинами, в которых носили землю, играли,  толкались
и пугали друг друга в нескольких сантиметрах от края раскопа.
   - Боже милостивый, - стонал Си-Ти, обхватывая голову руками, не  в  силах
смотреть на все это. - Кто-нибудь из них обязательно убьется!
   Но никто не убился. Они держались на ногах твердо, как мулы.
   В один из последних дней  сезона  мы  решили  нанять  машину  и  поискать
великий Нимруд, который последним раскапывал Лэйард  лет  сто  назад.  Максу
нелегко было вести машину, уж больно плохи там дороги. Бґольшую  часть  пути
ехали вовсе по бездорожью, часто невозможно было перебраться  через  вади  и
оросительные каналы. Но в конце концов, мы  все  же  отыскали  холм  и  даже
устроили на нем пикник. Какое это чудное место! Всего лишь в  миле  от  него
течет Тигр, а великий курган утыкан вросшими  в  землю  огромными  каменными
глыбами - головами ассирийских статуй? Место это осенял некий великий дух, и
оно представляло собой впечатляющий уголок  страны  -  мирный,  романтичный,
преисполненный прошлым.
   Помню, Макс сказал: "Вот где я хотел бы  копать,  но  это  можно  сделать
только на очень высоком уровне: нужны большие средства. Однако, если бы  мне
предоставили выбор, из всех курганов мира я выбрал бы этот. - Он вздохнул. -
Не думаю, что моя мечта когда-нибудь сбудется".
   Передо мной лежит книга Макса "Нимруд и то, что в нем сохранилось". Как я
счастлива, что  его  заветное  желание  сбылось.  Нимруд  был  пробужден  от
столетней спячки. Лэйард начал работу, мой муж ее завершил.
   Он  открыл  множество  тайн  Нимруда,  в  частности  раскопал  знаменитую
крепость Шалманезер на границе города, сделал другие находки в разных местах
кургана. Перестала быть загадкой история Калаха, военной столицы Ассирии!  С
исторической точки зрения, Нимруд стал  удовлетворительно  изучен,  а  музеи
мира обогатились самыми прекрасными изделиями, когда-либо созданными  руками
ремесленников, которых я бы скорее назвала художниками.  Изящные,  изысканно
вырезанные фигурки из слоновой кости - как они восхитительны!
   Я тоже причастилась к этой работе - чистила находки. У меня, как у любого
профессионала,  даже  появились  свои  любимые  приспособления:  палочка  из
апельсинового дерева, - быть может, она когда-то  служила  тонкой  вязальной
спицей; в один из сезонов я пользовалась зубоврачебным инструментом, который
мне  сначала  одолжил,   а   потом   подарил   знакомый   дантист;   баночка
косметического крема, с помощью которого удобнее всего было очищать от грязи
трещины, не повредив при этом хрупкую слоновую кость. Мой  крем  пользовался
таким успехом, что через пару недель от него ничего не осталось, и мне нечем
было мазать свое бедное старое лицо.
   Эта работа требует тщательности, терпения и осторожности,  прикасаться  к
предмету следует очень деликатно. Но как  это  волнует!  А  самым  волнующим
моментом из всех - да, пожалуй, и самым волнующим в моей жизни  -  был  тот,
когда рабочие, прочищавшие ассирийский колодец, ворвались в дом  с  криками:
"Мы нашли женщину в колодце! Там, в колодце, женщина!" - и внесли  на  куске
дерюги какую-то кучу грязи.
   Я с удовольствием осторожно смывала грязь в большой лохани,  и  понемногу
показывалась голова, пролежавшая в земле около двух с половиной  тысяч  лет.
Это была самая большая из когда-либо найденных голова из  слоновой  кости  -
одна из дев Акрополя с  мягким,  бледно-коричневатым  цветом  лица,  черными
волосами. слегка подкрашенными губами и загадочной  улыбкой.  Дева  Колодца,
или  Мона  Лиза,  как  хотел  назвать  ее  директор  Иракского  департамента
древностей. Теперь она хранится в новом багдадском музее - это одна из самых
волнующих археологических находок в мире.
   Было найдено много других изделий из слоновой кости,  даже  красивее  той
женской головки, хоть и не таких эффектных. Пластины с  вырезанными  на  них
телятами -  головы  повернуты  в  одну  сторону,  они  сосут  корову;  дамы,
напоминающие распутную  Иезавель,  -  они  глядят  из  окон  на  улицу;  две
декоративные пластины с изображением  львицы,  убивающей  негра.  В  золотой
набедренной повязке, с золотыми перьями в волосах, он лежит на земле, голова
приподнята, он в трансе, а над ним склонилась  львица,  готовая  растерзать.
Позади них - сад: цветы и листва из ляпис-лазурита, сердолика и золота.  Как
хорошо, что таких пластин найдено две: одна  хранится  в  Британском  музее,
другая - в Багдаде.
   Глядя на эти великолепные произведения, созданные  руками  человеческими,
испытываешь гордость от принадлежности к  людскому  роду.  Те  мастера  были
творцами и по праву несут в себе частичку святости Творца, создавшего мир  и
все сущее в нем и увидевшего, что созданное им - хорошо. Однако  многое  еще
предстояло создать -  все  то,  что  потом  было  сделано  руками  человека.
Человеку предназначил Он сотворить эти шедевры, идя вслед за Ним, ибо и  сам
человек создан по образу и подобию Его, и человек  создал  все  эти  вещи  и
увидел, что созданное им - хорошо.
   Радость творчества - великая вещь. Даже плотник, однажды смастеривший для
нашей экспедиции уродливую вешалку для полотенец, нес в себе творческий дух.
Когда я спросила его, зачем, вопреки нашим распоряжениям, он приделал к  ней
такие несообразно большие ножки, он обиженно ответил: "Я не мог  не  сделать
их такими, потому что это красиво". Что ж, нам вешалка казалась уродливой, а
ему - красивой,  и  он  соорудил  ее  в  соответствии  со  своим  творческим
видением, потому что находил это прекрасным.
   Человек может быть злым - гораздо более злым, чем звериные братья - но  в
порыве  творчества  он  может  подниматься  до  небес.   Английские   соборы
возвышаются как памятники поклонения человека тому, что выше его самого. Мне
нравится роза Тюдоров, - кажется, она украшает  одну  из  капителей  часовни
Королевского колледжа в Кембридже - в центре которой резчик по  собственному
желанию поместил лик Мадонны, ибо считал, что Тюдоров слишком боготворят,  а
Творцу, Богу, которому посвящена эта часовня, недостаточно воздают почести.
   Тот сезон был для доктора Кэмпбелл-Томпсона последним. Конечно, он считал
себя  прежде  всего  специалистом  по   эпиграфике   и   написанное   слово,
историческая надпись интересовали его гораздо  больше,  чем  археологический
аспект раскопок. Как любой эпиграфист, он всегда мечтал найти  сокровищницу,
полную табличек с текстами.

   В Ниневии было сделано столько находок,  что  разобраться  во  всех  этих
строениях оказалось нелегко. Развалины дворцов Макса мало  интересовали:  он
был одержим  своими  доисторическими  исследованиями,  потому  что  об  этом
периоде почти никто ничего не знал.
   У него созрел план, который  казался  и  мне  увлекательным  -  раскопать
небольшой курган в этих местах самостоятельно. Он конечно  же  не  мог  быть
большим - на это понадобилось бы слишком много денег, но  Макс  считал,  что
маленький курган он осилит и что ему невероятно важно сделать  это.  А  пока
его  усилия  были  направлены  на  раскопку  глубинного  шурфа  сквозь   все
культурные слои. К тому времени, как они достигли целинного слоя,  основание
шурфа представляло собой крохотный клочок земли - меньше метра в поперечине.
Там нашли всего несколько черепков - много находок и быть не могло,  слишком
мала поверхность раскопа,  -  представлявших  совсем  иную  по  сравнению  с
вышележащими слоями эпоху. С тех пор систематизация  слоев  в  Ниневии  была
уточнена:  после  подкультурного  слоя  шла  Ниневия-1,   затем   Ниневия-2,
Ниневия-3, Ниневия-4 и Ниневия-5. Этот  последний  слой  представлял  эпоху,
когда начали пользоваться гончарными кругами, и здесь были найдены  чудесные
сосуды с рисованными и лепными орнаментами.  Особенно  характерны  для  этой
эпохи сосуды в  форме  кубков,  украшенные  очаровательными  жизнерадостными
рисунками. Однако сами по себе - то есть материал, из которого они  сделаны,
- эти сосуды не могли сравниться с той тонкой работой, которую мы  наблюдаем
в вещах, относящихся к эпохе, на несколько тысяч лет более ранней:  то  были
хрупкие  изделия  прекрасного  абрикосового   цвета,   напоминающие   лучшую
греческую  посуду,  с  гладкой  глазурованной  поверхностью  и  своеобразным
точечным, преимущественно геометрическим узором. Они походили, объяснил  мне
Макс, на посуду, найденную в Телль-Халафе, в Сирии, но та  всегда  считалась
гораздо моложе, к тому же эта все равно была лучшего качества.
   Макс попросил рабочих, живших в радиусе от одной до восьми миль, собирать
и приносить ему найденные  по  дороге  черепки  разной  глиняной  посуды.  В
некоторых  курганах  посуда  была  преимущественно   из   позднего,   пятого
ниневийского периода. Кроме  разнообразной  расписной  здесь  встречалась  и
красивая лепная посуда очень тонкой  работы.  Кто-то  принес  красный  кубок
более раннего периода и зеленый - оба гладкие, без рисунка.
   Очевидно, один  или  два  маленьких  холма  из  тех,  что  покрывали  все
пространство до самых гор, образовались на местах, покинутых людьми  раньше,
до того как был изобретен гончарный круг. Был там очень маленький курганчик,
называвшийся Арпачия - милях в четырех от  Ниневийского  ареала.  В  нем  не
хранилось ни малейших следов какой-нибудь эпохи позднее второй  ниневийской.
Очевидно, именно в то время люди покинули это место.
   Макса привлекал этот курган. Я поощряла его интерес, потому что найденные
там черепки  казались  мне  очень  красивыми  и  я  представляла  себе,  как
увлекательно о них что-нибудь  узнать.  Это  будет  авантюра,  сказал  Макс.
Вероятно,  здесь  существовала  когда-то  крохотная  деревенька,   едва   ли
чем-нибудь знаменитая, так что  сомнительно,  чтобы  здесь  оказалось  много
интересного. И все же люди, сделавшие  эту  посуду,  здесь  жили.  Возможно,
занятия их были примитивными, а вот посуда - нет: качество очень высокое.  И
они не могли делать ее  для  великого  соседнего  города,  как  ремесленники
Суонси или Веджвуда, поскольку, когда они месили свою глину, Ниневии еще и в
помине не было. Она появилась несколько тысяч лет спустя. Так  для  чего  же
они ее делали? Просто из любви к искусству?
   Естественно, Си-Ти  считал,  что  Макс  совершает  ошибку,  уделяя  такое
внимание доисторическим временам и "поднимая новомодную волну"  вокруг  всех
этих глиняных черепков.  Важны  только  исторические  находки,  связанные  с
текстами, говорил он, ибо в них человек сам,  письменно  запечатлевает  свою
историю. Они оба были по-своему  правы:  Си-Ти  -  потому,  что  архаические
тексты действительно уникально познавательны, Макс - потому, что  мы  должны
изучать и то,  что  сделано  руками  людей,  чтобы  узнать  все  об  истории
человечества. Я тоже была права,  обратив  внимание  на  красоту  предметов,
найденных в этой крохотной доисторической деревушке  и  постоянно  задаваясь
вопросом "почему?". Для людей моего типа спрашивать "почему?" - значит  жить
интереснее.
   В первый же сезон  жизнь  на  раскопках  мне  понравилась  необычайно.  Я
полюбила Мосул; искренне привязалась к Си-Ти и  Барбаре;  успешно  завершила
убийство лорда Эдгвайра  и  преследование  его  убийцы.  Я  прочла  рукопись
целиком Си-Ти и его жене, и они ее весьма высоко оценили. Кажется, они  были
единственными, кому я когда-либо читала  рукопись  -  исключая,  разумеется,
моих домашних.
   Я почти не верила своему счастью, снова очутившись в Мосуле, на сей раз в
гостинице. Полным ходом шли переговоры о  возможности  ведения  раскопок  на
нашем маленьком кургане, на Арпачии,  крохотной  Арпачии,  о  которой  никто
тогда  не  ведал  и  которой  суждено  было   стать   знаменитой   на   весь
археологический мир. Макс уговорил Джона  Роуза,  который  был  архитектором
урской  экспедиции,  работать  с  нами.  Он  был  нашим  другом  -  чудесный
рисовальщик, человек со спокойной манерой речи и мягким  юмором,  который  я
находила неотразимым. Поначалу Джон колебался: он, разумеется, не  собирался
возвращаться в Ур, но не знал, продолжать ли ему вообще работать  в  области
археологии или снова заняться архитектурной практикой. Но Макс  сказал  ему,
что экспедиция продлится недолго, максимум  два  месяца,  и  работы,  скорее
всего, будет мало.
   - Ты можешь воспринимать это как отпуск, - уговаривал  Макс.  -  Чудесное
время года, красивые цветы,  хороший  климат  -  никаких  песчаных  бурь,  в
отличие от Ура, горы и холмы вокруг. Тебе там страшно понравится.  Для  тебя
это будет полнейшим отдыхом.
   И Джон согласился.
   - Конечно, это авантюра, - повторял Макс. Для  него  это  было  тревожное
время - начало самостоятельной карьеры. Он сам сделал выбор, и от результата
зависело, одержит ли он победу или потерпит поражение.
   Начало  оказалось  крайне  неблагоприятным.  Во-первых,   погода   стояла
ужасная. Дождь лил  беспрестанно,  почти  никуда  нельзя  было  проехать  на
машине;  к  тому  же  выяснилось,  что  чрезвычайно  трудно   понять,   кому
принадлежит земля, где мы собирались копать. Вопрос землевладения на Ближнем
Востоке вообще крайне запутан. Территории, удаленные от  городов,  находятся
под юрисдикцией шейхов, и все финансовые и прочие проблемы следует решать  с
ними, правительство лишь  оказывает  вам  некоторую  поддержку,  обеспечивая
определенный  авторитет.  Земли  же,  занесенные  в  разряд   археологически
перспективных - то есть такие, на которых имеются остатки древних поселений,
- являются собственностью правительства, а не частных землевладельцев. Но  я
сомневалась, чтобы Арпачии - этому незаметному прыщику на лице земли -  была
оказана такая честь, поэтому нам предстояло связаться с хозяином земли.
   Кажется, чего же проще? Пришел дородный веселый человек  и  заверил  нас,
что он и есть хозяин. Но через день мы  узнали,  что  на  самом  деле  земля
принадлежит троюродному брату  его  жены  и  на  нее  имеются  также  другие
претенденты. На третий день беспрерывного дождя,  из-за  которого  все  были
поставлены в очень трудное положение и страшно нервничали, Макс бросился  на
кровать и застонал:
   - Вы можете себе представить? Их девятнадцать - владельцев!
   - Девятнадцать владельцев на этот крохотный клочок земли?! -  недоверчиво
переспросила я.
   - Похоже на то.
   В конце концов  запутанный  клубок  проблем  удалось  все  же  размотать.
Настоящий владелец был найден - им оказалась  троюродная  сестра  двоюродной
сестры тетки мужа чьей-то тети, чьи интересы, ввиду ее  неспособности  вести
какие бы то ни было дела, представляли  муж  и  несколько  родственников.  С
помощью мутасарифа Мосула, Багдадского департамента  по  охране  древностей,
британского консула и ряда других лиц все было улажено и  подписан  контракт
на драконовских условиях. Ужасные кары грозили любой стороне  в  случае  его
нарушения. Хозяйкиного мужа больше всего обрадовал пункт, обязывавший его  в
случае любых препятствий, чинимых нашей работе,  или  расторжения  контракта
возместить нам убытки в сумме тысячи фунтов. Он немедленно  вышел  на  улицу
похвастать этим перед собравшимися друзьями.
   - Это очень важно, - гордо заявил он. - Если я не смогу обеспечить нужное
содействие и выполнить все обещания, которые дал от  имени  жены,  я  рискую
тысячью фунтами.
   На присутствующих это произвело сильное впечатление.
   - Тысяча фунтов! - наперебой галдели они. - Он может поплатиться  тысячью
фунтами! Вы слышали? Они могут потребовать с него тысячу фунтов, если что не
так!
   Я готова была биться об заклад, что, если бы и пришлось  взимать  с  него
какой-то денежный штраф, самое большее, что он мог  заплатить,  это  динаров
десять.
   Мы сняли небольшой домик, очень похожий на тот, в котором жили  с  Си-Ти,
чуть дальше от Мосула, ближе к  Ниневии  -  с  такой  же  плоской  крышей  и
мраморной  верандой,  типичными  для  Мосула  мраморными  оконными   нишами,
напоминающими  церковные,  и  мраморными  подоконниками,  где  было   удобно
раскладывать черепки. У нас были повар и  мальчик-слуга,  огромная  свирепая
собака, чтобы облаивать всех других собак в округе и любого, кто приближался
к дому, и в положенный срок -  шесть  новорожденных  щенков.  Был  у  нас  и
небольшой грузовичок, который  водил  шофер-ирландец  по  фамилии  Галлахер,
оставшийся на Ближнем Востоке после войны 1914  года  и  никогда  так  и  не
вернувшийся домой.
   Он был выдающейся личностью,  этот  Галлахер,  и  рассказывал  нам  порой
удивительные истории. Была у него, например, сага об осетре, которого они  с
другом нашли на берегу Каспия и, набитого льдом, пронесли через горы в Иран,
где  продали  за  бешеные  деньги.  Его  рассказы  сливались  в  бесконечную
"Одиссею" или "Энеиду" со множеством невероятных приключений, случившихся  в
пути.
   Он дал нам, скажем, полезную информацию о точной  стоимости  человеческой
жизни.
   - Ирак лучше Ирана, - сказал он. - В Иране убийство человека обходится  в
семь фунтов - деньги на бочку! А в Ираке - всего три.
   Галлахер сохранил воспоминания о службе в армии и  дрессировал  собак  на
военный манер. Он выкликал шестерых  щенков  по  именам,  и  те  по  очереди
подбегали к кухне. Суисс-мисс  была  любимицей  Макса,  и  ее  всегда  звали
первой. Щенки были чрезвычайно уродливы, но - как  все  детеныши  в  мире  -
одновременно и очаровательны. После чая они, бывало, подходили к веранде,  и
мы тщательно выбирали клещей из их шерсти. На следующий  день,  п