й долгое время.
   Мой племянник Джек, четырех лет от роду, тоже устроил себе однажды альянс
с королевской семьей, правда, на свой манер.
   - Предположим, мамочка, - сказал  он,  -  ты  выходишь  замуж  за  короля
Эдварда. И тогда я стану принцем.
   Сестра ответила, что следовало бы все-таки принять во внимание  королеву,
не говоря уже о папе Джека. Тогда Джек перестроил свои планы.
   - Предположим, королева умерла, и предположим,  что  папа,  -  он  сделал
паузу и тактично продолжил, - отсутствует, и тогда предположим,  что  король
Эдвард приехал просто повидать тебя...
   Тут  он  остановился,  предоставляя  слушателям  возможность   вообразить
последствия. Совершенно очевидно, что король  Эдвард  был  бы  ошеломлен,  и
вскорости Джек стал бы королевским пасынком.
   - Я посмотрел в молитвенник, - признался мне Джек позднее, примерно через
год. - Я подумывал  жениться  на  тебе,  когда  вырасту,  мой  ангел,  но  я
посмотрел в молитвенник, и там в середине  есть  список  разных  запрещенных
вещей, и я понял, что Бог не разрешит мне этого. - Он вздохнул.  Я  сказала,
что очень польщена.
   Поразительно, как ничтожно мало мы меняемся в своих пристрастиях. Церковь
и ее ценности завладели умом моего племянника  Джека  с  той  самой  минуты,
когда он впервые вышел на улицу со своей няней. Если он исчезал из виду,  вы
всегда могли найти его в церкви, восторженно глазеющего на алтарь. Если  ему
дарили  цветной  пластилин,  он  лепил  только  крипты,  распятия  и  разные
церковные  орнаменты.  В  особенности  пленяли  его  романские  католические
церкви. Джек остался верен своим склонностям  навсегда,  он  знал  церковную
историю лучше всех, кого я встречала в  жизни.  Тридцати  лет  он,  в  конце
концов, обратился в католичество - страшный удар для Джимми, которого я могу
назвать самым великолепным примером "черного протестанта". Он говорил  своим
мягким голосом:
   - У меня правда нет никаких предрассудков. Но я просто не могу отделаться
от мысли, что все католики самые чудовищные лжецы. Это не предубеждение, это
факт.
   Бабушка тоже была ярой поборницей черного протестантизма и c наслаждением
говорила о порочности папистов, понижая голос до шепота:
   - А все эти красавицы девушки, исчезающие в монастырях, - их  ведь  никто
больше никогда не видел. - Я уверена, что Бабушка была совершенно убеждена в
том, что все священники выбирали себе любовниц в специальных монастырях  для
красивых девушек.
   Уотсы представляли  собой  нонконформистов,  наверное,  методистов,  что,
скорее  всего,  и  побуждало  их  рассматривать  католиков   как   посланцев
"Вавилонской блудницы". Откуда у Джека возникло тяготение  к  католицизму  -
представления не имею. Он не мог унаследовать  его  ни  от  кого  из  членов
семьи, но факт налицо - с младых ногтей он был предан католической церкви. В
мои молодые годы  все  проявляли  большой  интерес  к  религии.  Вокруг  нее
разворачивались многочисленные диспуты, порой весьма жаркие. Когда-то  много
позже один из друзей сказал племяннику:
   - Никак не пойму, Джек, почему бы тебе не стать честным еретиком, как все
на свете, это было бы настолько спокойнее.
   Но если Джек не мог себе  чего-нибудь  представить,  то  это  покоя.  Как
сказала однажды  его  няня,  потратившая  массу  времени  на  поиски  своего
воспитанника:
   - Никак не возьму в толк, почему  мистеру  Джеку  так  хочется  ходить  в
церковь.
   Что касается меня, то, полагаю, Джек в своем  предыдущем  воплощении  был
средневековым церковником. Когда он вырос, у него сделалось, как бы сказать,
церковное лицо - не монашеское  и,  конечно,  не  визионерское,  -  но  лицо
человека, принадлежащего  церкви,  участвующего  в  церковном  ритуале.  Его
вполне можно представить в Совете  Тридцати,  точно  так  же,  как  и  среди
ангелов, пляшущих на острие иглы.
   Глава четвертая
   Купание в море всегда было одной из самых больших  радостей  моей  жизни,
это и до сих пор так; в самом деле, я и сейчас бы обожала купаться, если  бы
не  определенные  трудности,  возникающие  у  страдающих  ревматизмом  особ,
поджидающие их при входе и особенно при выходе из воды.
   Когда мне было около  тринадцати  лет,  нравы  претерпели  принципиальные
изменения. По самым первым моим впечатлениям,  купание  в  море  подчинялось
строгой системе правил. Существовала специальная бухта  для  купания  дам  -
крошечный каменистый пляж слева от купален.  Пляж  ступеньками  спускался  к
морю, а наверху помещались восемь кабинок, находившихся в ведении старичка с
довольно-таки  раздражительным  характером,   чья   безостановочная   работа
состояла в том, чтобы поднимать кабинки наверх и спускать их на  воду.  Надо
было зайти внутрь своей купальной кабинки - окрашенного  в  веселые  цветные
полоски помещеньица, - проверить, надежно ли заперты  обе  двери,  и  начать
быстро переодеваться, соблюдая при этом известную осторожность, потому что в
любой момент пожилой джентльмен  мог  счесть,  что  наступила  ваша  очередь
спускаться к воде. В этот момент  происходил  страшный  толчок,  и  кабинка,
скрежеща и раскачиваясь, пускалась в путь по камням,  вытрясая  из  вас  все
внутренности, - в сущности говоря, ничем не отличаясь от современных  джипов
и лендроверов, пересекающих каменистые участки пустыни.
   Кабина останавливалась так же внезапно, как начинала  свое  движение.  Вы
заканчивали переодевание и облачались  в  купальный  костюм,  представляющий
собой довольно уродливое одеяние из темно-синей или черной материи (альпага)
с изрядным количеством юбок с воланами и оборочками, доходящее до  колен  на
ногах и до локтей на руках. В  этом  невыразимом  виде  вы  отпирали  дверь,
выходящую к воде. Если пожилой  джентльмен  относился  к  вам  благосклонно,
верхняя ступенька оказывалась на уровне воды, и вы  погружались  в  воду  по
шейку. И теперь плывите! Не слишком далеко  находился  настил,  до  которого
предстояло доплыть, взгромоздиться на него и посидеть. Во  время  отлива  он
находился близко; а во время прилива удалялся  на  солидное  расстояние,  и,
доплыв до настила, а потом взобравшись на него,  вы  оказывались  более  или
менее в открытом море. Пользуясь предоставленной мне свободой,  я  заплывала
гораздо дальше, чем любой из сопровождавших меня  взрослых,  и  подвергалась
санкциям; мне сигнализировали, чтобы я немедленно возвращалась  обратно,  но
так как им было трудно добраться  до  меня,  я  чувствовала  себя  в  полной
безопасности и плыла в обратном направлении, всласть продлевая удовольствие.
   Разумеется, о том, чтобы загорать на пляже, не могло  быть  и  речи.  Как
только вы вылезали из воды и входили в свою кабинку,  она  так  же  внезапно
срывалась с места, как и на пути к воде, и вы выходили с  посиневшим  лицом,
дрожа с головы до ног, с  онемевшими  от  холода  руками  и  щеками.  Должна
отметить, что это никогда не причиняло мне ни малейшего вреда, и  через  три
четверти часа я становилась горячей, как тост. Потом я  сидела  на  пляже  и
пожирала булочку,  в  то  время  как  Бабушка  выговаривала  мне  за  плохое
поведение и непослушание, заключавшееся в том, что я так долго  не  выходила
из  воды.  Бабушка,  у   которой   всегда   были   наготове   многочисленные
назидательные  истории,  объясняла  мне,  как  малыш  миссис  Фоке   ("такое
очаровательное создание") умер  от  пневмонии  только  из-за  того,  что  не
слушался старших и слишком долго  сидел  в  воде.  На  мгновение  переставая
жевать свою булочку или еще что-нибудь вкусное, я почтительно отвечала:
   - Хорошо, Бабушка, в следующий раз я не буду плавать так долго.  Но  вода
сегодня правда была теплая.
   - В самом деле теплая? Тогда почему ты дрожишь с головы до ног? И  почему
у тебя синие пальцы?
   Преимущество купания в сопровождении взрослых, особенно Бабушки, состояло
в том, что мы возвращались из Стрэнда в кэбе, а не тащились  пешком  полторы
мили. Яхт-клуб в Торбее располагался на  Бикон-Террас,  непосредственно  над
бухтой для купания леди. Хотя пляж не был виден из окон клуба, участок  моря
вокруг  настила  просматривался  отлично,  и  если  послушать  папу,  добрая
половина джентльменов проводила время, вооружившись биноклями и  наслаждаясь
созерцанием  женских  фигурок,  которые,  как  они  тешили  себя   надеждой,
показывались им чуть  ли  не  нагими!  Не  думаю,  чтобы  мы  были  особенно
привлекательными в своих бесформенных одеяниях.
   Купальная бухта для джентльменов располагалась по побережью дальше. Здесь
джентльмены в своих едва прикрывающих  наготу  костюмах-треугольниках  могли
наслаждаться купанием сколько им  заблагорассудится,  не  опасаясь,  что  их
откуда бы то ни было могло увидеть женское око. Однако времена менялись;  по
всей Англии вводилось совместное купание.
   Первым    последствием    совместного    купания     стали     дальнейшие
усовершенствования женского купального костюма. Даже французские дамы всегда
купались в чулках, чтобы в  поле  зрения  окружающих  не  попало  ни  одного
миллиметра обнаженной ноги. Не сомневаюсь, что  француженки  с  присущим  им
врожденным чувством "шика" сумели соблазнительно закрыть себя  с  головы  до
ног и  в  своих  тонких  шелковых  чулках,  подчеркивающих  стройность  ног,
выглядели куда более привлекательно, чем если бы  напялили  на  себя  добрую
старую английскую юбку для  купания  из  сборчатой  альпаги.  Совершенно  не
понимаю,  почему  ноги  рассматривались   как   нечто   до   такой   степени
предосудительное. У Диккенса не найдешь ни одной  книги,  в  которой  бы  не
раздавались вопли дам, заподозривших, что у кого-то на виду  всего  честного
народа промелькнули лодыжки. Даже  само  слово  считалось  чересчур  смелым.
Стоило в присутствии Няни употребить его, как тотчас произносилась  одна  из
сакраментальных фраз:
   - Запомните, у испанской королевы нет ног.
   - А что же у нее есть, Няня?
   - Конечности, дорогая. Вы должны называть их  так;  руки  и  ноги  -  это
конечности.
   Я упрямо считала, что было бы странно сказать: "Я посадила пятно на  одну
из моих конечностей, под коленкой".
   Вспоминается рассказ знакомой моего племянника, описывавшей свои  детские
переживания. Ее предупредили, что  к  ней  приедет  крестный  отец.  Никогда
раньше не  слышав  о  существовании  такого  лица,  она  пришла  в  страшное
возбуждение.  Глубокой  ночью  девочка   проснулась   и   стала   обдумывать
предстоящую встречу, а потом в темноте сказала:
   - Няня, у меня есть крестный отец.
   - Ухрмп, - невнятные звуки прозвучали в ответ.
   - Няня! - (немного громче). - У меня есть крестный отец.
   - Да, дорогая, конечно, очень хорошо.
   - Но, няня, у меня, - (фортиссимо), - есть КРЕСТНЫЙ ОТЕЦ.
   - Хорошо, хорошо, повернись на другой бок и спи.
   - Ну же, няня, - (мольто фортиссимо), - У МЕНЯ ЕСТЬ КРЕСТНЫЙ ОТЕЦ.
   - Ну тогда почеши его, дорогая.
   Купальные  костюмы  оставались  цитаделью  добродетели  вплоть  до  моего
замужества. Хотя совместное купание уже широко распространилось, старые леди
и консервативно настроенные семейства все еще  рассматривали  их  как  нечто
весьма подозрительное. Но прогресс брал свое, не щадя даже  маму.  Мы  часто
ходили на пляжи, где разрешалось купаться женщинам и мужчинам. Сначала такое
разрешение получили Тор-Эбби-Сэндз и  Корбинс-Хед-Бич  -  главные  городские
пляжи. Мы не ходили туда - они считались чересчур модными. Потом  совместное
купание разрешили  и  в  более  аристократических  районах  Мидфут-Бич.  Еще
двадцать минут хода, и, следовательно, чтобы  выкупаться,  приходилось  идти
пешком две мили. Однако Мидфут-Бич был гораздо  просторнее,  чем  бухта  для
купания дам; довольно далеко от берега из воды выступала скала,  на  которую
было удобно вылезать, если вы, конечно, могли доплыть до нее. В то же  время
бухта для купания дам оставалась в священной неприкосновенности, равно как и
мужчины в своих лихих "треугольниках".
   Насколько я помню, мужчины не особенно  стремились  предаваться  радостям
совместного  купания;  они  твердо  оберегали  свою  независимость.  И  если
некоторые из них отваживались появиться на Мидфут-Бич, то  при  виде  сестер
своих друзей приходили в смущение, так как по-прежнему считали их чуть ли не
обнаженными.
   Сначала меня заставляли надевать во время купания  чулки.  Не  знаю,  как
француженки ухитрялись купаться в чулках, чтобы они не слезали - у меня  это
никак не получалось. Три-четыре сильных толчка ногами, и чулки  сползали,  я
едва удерживала их пальцами ног; чулки засасывало,  и  когда  я  выныривала,
они, как путы, обвивались вокруг лодыжек. Думаю, что француженки, щеголявшие
в  купальниках  на   страницах   модных   журналов,   были   обязаны   своей
привлекательностью тому, что, в сущности, никогда не плавали,  разве  только
осторожно заходили в воду по колено, а все остальное время прогуливались  по
пляжу, демонстрируя свою элегантность.
   Трогательный эпизод произошел в муниципальном совете во время  обсуждения
вопроса о совместном купании, требовавшего окончательного утверждения. Очень
старый член  совета,  решительный  противник  этого  новшества,  потерпевший
сокрушительное поражение, дрожащим голосом сделал свое последнее заявление:
   - Все, о чем я прошу вас, господин мэр, в случае, если совместное купание
наберет  большинство  голосов,  соблюдать  благопристойность   в   купальных
кабинках.
   Летом, когда Мэдж привозила в Торки Джека, мы купались каждый  день.  Нас
не пугали ни дождь, ни  шторм.  По  правде  говоря,  купаться  в  шторм  мне
нравилось еще больше.
   Вскорости появилось очередное грандиозное нововведение -  трамваи.  Можно
было сесть на трамвай в низу Бертон-роуд и  доехать  на  нем  до  гавани,  а
оттуда уже двадцать минут пешком до Мидфут. Джеку было около  пяти  лет,  он
начинал хныкать:
   - Давайте возьмем кэб от трамвая до пляжа!
   - Ни в коем случае, - возмущенно отвечала Мэдж. - Мы  ведь  проехали  всю
дорогу на трамвае, не правда ли? И теперь дойдем пешком.
   Племянник вздыхал и ворчал:
   - Мамочка опять не в духе.
   И пока мы взбирались  на  холм,  с  двух  сторон  окаймленный  виллами  в
итальянском  стиле,  Джек,  в  ту  пору  имевший  обыкновение  болтать   без
передышки, в качестве возмездия  заводил  грегорианскую  песнь  собственного
сочинения, сюжет которой заключался в непрерывном повторении  названий  всех
домов, мимо которых мы проходили:
   - Ланка, Пентрив, Вязы, вилла Маргерита, Хартли Сент Джордж...
   Со временем он стал добавлять имена  тех  владельцев,  которые  были  ему
известны:
   - Ланка, доктор Джи Рефорд; Пентрив, доктор Куик; вилла Маргерита,  мадам
Кавалин; Лавры, мистер Как-его-там - и так далее.
   Наконец разъяренная Мэдж или я просили его заткнуться.
   - Почему?
   - Потому что нам хочется поговорить, а ты все время болтаешь и мешаешь.
   - Ну что ж, хорошо,  -  Джек  погружался  в  молчание,  однако  продолжал
шевелить губами, так что можно было различить шепотом произносимое:  "Ланка,
Пентрив, Прайери, Торбей-Холл..." Мы с  Мэдж  беспомощно  переглядывались  в
сознании своего бессилия.
   Как-то мы с Джеком едва не  утонули.  Море  разбушевалось;  мы  не  стали
тащиться в Мидфут и отправились в бухту  для  купания  дам,  поскольку  Джек
находился еще не в том возрасте, чтобы у леди  при  виде  его  перехватывало
дыхание. Он не умел тогда плавать, разве что чуть-чуть держался на воде, так
что обычно я везла его до настила на спине. В это утро мы поплыли вместе как
обычно, но с морем  творилось  что-то  странное  -  одновременно  с  сильным
волнением стояла зыбь, и с грузом на плечах мне почти не  удавалось  держать
рот и нос над поверхностью воды. Я плыла, однако не могла дышать. Прилив еще
не начался, так  что  настил  был  совсем  близко,  однако  я  нисколько  не
приближалась к нему и с трудом набирала воздух в легкие только через  каждые
три гребка.
   Вдруг я поняла, что не доплыву. В любой момент я могла захлебнуться.
   - Джек, - из последних сил ловя воздух, выговорила я, - слезай и плыви  к
настилу, он ближе, чем берег.
   - Почему? - спросил Джек. - Я не хочу.
   - Пожалуйста, попро... - я ушла под воду.
   К счастью, хотя Джек сначала не отцеплялся от меня, волна оторвала его, и
он смог немного проплыть вперед сам. Теперь мы оба оказались  совсем  близко
от настила, и он без особого труда взобрался на него. В этот момент я уже не
особенно соображала, что творится вокруг. Единственное, что я ощущала,  было
глубокое возмущение. Мне всегда говорили, что, когда  человек  тонет,  перед
ним проносится вся его жизнь, и еще мне рассказывали, что,  когда  умираешь,
слышится  прекрасная  музыка.  Никакой  прекрасной  музыки  не  было,  и   я
совершенно не могла думать о своей прошедшей жизни; по правде говоря,  я  не
могла думать ни о чем, кроме того, чтобы вдохнуть немножко воздуха. Потом  я
погрузилась в черноту и... и следующее, что я помню,  это  сильные  ушибы  и
боль, когда меня грубо швырнули в лодку. Старый "морской волк", капризный  и
бесполезный, как  мы  всегда  считали,  тем  не  менее  оказался  достаточно
здравомыслящим, чтобы заметить, что кто-то тонет,  и  подоспеть  на  помощь.
Швырнув меня в лодку, старик поспешил  к  настилу  и  сгреб  Джека,  который
отчаянно сопротивлялся и вопил:
   - Я только что залез. Хочу поиграть на мостках. Не хочу в лодку!
   Нагруженная нами лодка приплыла к  берегу,  и  на  пляж,  весело  смеясь,
спустилась Мэдж со словами:
   - Что вы там такое делали? Что за суматоха?
   - Ваша сестра чуть не утонула, -  сердито  сказал  старый  джентльмен.  -
Держите вашего ребенка; а ее  положим  и  посмотрим,  не  надо  ли  дать  ей
несколько тумаков.
   Полагаю, они надавали мне тумаков,  хотя  не  думаю,  чтобы  я  полностью
потеряла сознание.
   - Не понимаю, откуда вы узнали, что она тонет. Почему она не закричала?
   - Я следил за ней. Если человек тонет, он не может кричать, уже поздно.
   С тех пор мы относились к "Морскому волку" с глубоким уважением.

   После смерти отца общение с внешним миром существенно  сократилось.  И  у
меня и у мамы было несколько друзей, с которыми  мы  виделись,  но  светское
общение пошло на убыль. Мама находилась в стесненных обстоятельствах; у  нее
не хватало денег на светские мероприятия, на кэбы, чтобы разъезжать в них по
гостям. Она никогда не любила ходить  пешком,  а  теперь,  со  своим  слабым
сердцем, вообще редко выходила из дома, тем  более  что  в  холмистом  Торки
невозможно было куда бы то ни было дойти без того, чтобы не подняться я гору
и не спуститься раз десять.
   Летом я купалась, зимой каталась на коньках и читала массу  книг,  делая,
разумеется, все новые и новые открытия. Мама читала мне вслух Диккенса, и мы
обе наслаждались им.
   Чтение вслух началось с Вальтера Скотта. Одним из  моих  любимых  романов
был "Талисман". Я прочитала также "Мармион и Дева озера", но,  думаю,  мы  с
мамой обе были счастливы, когда от Вальтера Скотта перешли к  Диккенсу.  Как
всегда нетерпеливая, мама без колебаний перескакивала через  страницы,  если
ей хотелось поскорее узнать, как развивается действие. "Все эти описания,  -
говорила она, торопливо  перелистывая  Вальтера  Скотта,  -  конечно,  очень
хороши с точки зрения литературы, но их  слишком  много.  Думаю,  она  также
мошенничала, пропуская солидные количества жалостливых страниц  Диккенса,  в
особенности касающихся маленькой Нелл.
   Первым романом Диккенса, который мы  прочитали,  был  "Николас  Никльби";
всем персонажам я предпочитала  старого  джентльмена,  который  ухаживал  за
миссис Никльби и перебрасывал ей через забор  тыквы.  Уж  не  поэтому  ли  я
заставила Эркюля Пуаро удалиться от дел и  выращивать  тыквы?  Кто  знает?..
Моим любимым романом Диккенса был и остался до сих пор "Холодный дом".
   Иногда  для  разнообразия  мы  пытались  сменить  Диккенса  на  Теккерея.
Благополучно одолев "Ярмарку тщеславия", на "Ньюком