ершенстве. В  Гонолулу
меж тем все было по-другому. Здесь доска  для  серфинга  представляла  собой
тяжеленный кусок дерева - ее и поднять-то трудно.  Вы  ложитесь  на  нее  и,
гребя руками, медленно плывете к рифам, находящимся не менее - мне  так,  во
всяком случае, казалось - чем в миле от берега. Добравшись  туда,  занимаете
позицию и ждете нужной волны, чтобы на ней устремиться к берегу. Это не  так
просто, как кажется. Во-первых, требуется распознать в приближающихся волнах
именно ту, которая нужна, во-вторых, - и это, пожалуй, еще важней  -  нельзя
ошибиться и принять за нужную не ту волну, потому что, если вы окажетесь  во
власти такой волны и она увлечет вас на дно, тогда - помогай вам Бог!
   Я не могла грести так же мощно, как Арчи,  поэтому  добиралась  до  рифов
довольно долго, к тому же потеряла его из вида, но была уверена, что он, как
и другие, уже мчится на доске к берегу в щегольской, небрежной манере. Итак,
я устроилась на доске и стала ждать своей волны. Она накатила. Но -  увы!  -
оказалась не той. Не успела я глазом моргнуть, как мы с доской летели уже  в
разные стороны. Резко обрушившись вниз на гребне волны, я  в  следующий  миг
уже была в самом чреве ее. Когда мне снова удалось вынырнуть на поверхность,
судорожно глотая воздух, в желудке булькало несколько литров  соленой  воды.
Свою доску я увидела в полумиле от  себя  дрейфующей  к  берегу  и  отчаянно
бросилась  вдогонку.  В  конце  концов  мне  ее  пригнал  какой-то   молодой
американец,  сопроводивший  свое  благодеяние  советом:  "На  вашем   месте,
сестричка, я бы сегодня поостерегся заниматься серфингом,  это  небезопасно.
Вот вам ваша доска и дуйте прямо к берегу". Так я и сделала.
   Вскоре ко мне присоединился Арчи. Он тоже  слетел  с  доски,  но,  будучи
гораздо более сильным  пловцом,  чем  я,  догнал  ее.  Предпринял  еще  пару
попыток, и один раз ему все же удалось доскользить до берега. К тому времени
мы все были в синяках, царапинах и абсолютно без  сил.  Сдав  доски  и  едва
дотащившись до отеля, мы рухнули в постель и часа четыре спали  как  убитые.
Проснувшись, все еще чувствовали страшную усталость. Не слишком  уверенно  я
сказала Арчи: "Конечно, серфинг - это большое удовольствие, но мне  хотелось
бы снова оказаться в Муизенберге", - и вздохнула.
   Следующий выход в море окончился  для  меня  неприятностью.  Великолепный
шелковый купальный костюм, закрывавший меня  от  плечей  до  щиколоток,  был
изодран волнами в клочья и, выскочив из воды, я вынуждена была  почти  голой
бежать до того места, где остался мой  пляжный  халат.  Пришлось  немедленно
отправиться в гостиничный магазин и купить восхитительный  изумрудно-зеленый
облегающий купальник, который  я  обожала  потом  всю  жизнь  и  в  котором,
кажется, выглядела весьма недурно. Арчи тоже так считал.
   Четыре дня мы провели в шикарном отеле, а потом вынуждены были  подыскать
что-нибудь попроще. В конце концов мы сняли маленькое шале через  дорогу  от
отеля. Это оказалось вдвое дешевле. Проводя все время на пляже и  упражняясь
в серфинге, мы мало-помалу овладели мастерством,  по  крайней  мере,  в  той
степени, в какой это  доступно  европейцам.  Прежде  чем  догадались  купить
мягкие купальные туфли с тесемочками вокруг щиколоток, мы изодрали ступни  о
кораллы так, что кожа висела на них лохмотьями.
   Не могу сказать, чтобы первые  четыре-пять  дней  серфинг  доставлял  нам
такое уж удовольствие - все тело страшно болело, - но порой все же случались
моменты истинного наслаждения. Вскоре мы поняли, как облегчить  себе  жизнь.
Я, во всяком случае, поняла - Арчи  по-прежнему  предпочитал  добираться  до
рифов  собственными  силами.  Большинство  отдыхающих  нанимали   гавайского
мальчика, который, зацепившись за  доску,  на  которой  вы  лежите,  большим
пальцем ноги, энергично греб к рифам,  буксируя  вас.  Там,  пока  вы  ждали
нужной волны, он инструктировал: "Нет, не эта, еще не эта, миссус.  Нет-нет,
погодите. А вот теперь - вперед!" При слове "вперед" вы бросались на гребень
волны - и это было блаженство! Ни с чем не сравнимое блаженство. Ничего  нет
восхитительней, чем скользить по волнам со скоростью, как  вам  кажется,  не
менее двухсот миль в час, от дальних рифов  до  самого  берега,  где,  мягко
погрузившись в воду, можно отдохнуть в ласково плещущемся прибое.  Для  меня
это навсегда осталось одним из самых чудесных физических наслаждений.
   Дней  через  десять  я  совсем  осмелела:  начав  скольжение,   осторожно
поднималась на колени, а затем рисковала встать во  весь  рост.  Первые  раз
шесть попытки оказывались неудачными - хотя  больно  и  не  было  -  просто,
потеряв равновесие, я падала в воду. Конечно, доска при этом уплывала  и  ее
приходилось  догонять,   выбиваясь   из   сил,   но,   если,   на   счастье,
проводник-гаваец плыл следом, он пригонял ее, снова буксировал меня к рифам,
и я предпринимала очередную попытку. День, когда мне, стоя на доске, удалось
впервые доскользить до самого берега, сохранив равновесие, стал  днем  моего
триумфа!
   Проявлением легкомыслия было и то, что мы недооценили тамошнее солнце, за
что и поплатились. Проводя все время в прохладной воде, мы совершенно забыли
о том, сколь опасны солнечные лучи.  Нормальные  люди  занимались  серфингом
рано утром или ближе к вечеру; мы же, простофили, с восторгом  скользили  на
своих досках в самую  жару,  даже  в  полдень  -  и  результат  не  замедлил
сказаться. Наши обожженные плечи и спины, ноющие от  дикой  боли,  покрылись
гирляндами волдырей. Я не могла надеть вечернего платья; собираясь на  ужин,
приходилось покрывать плечи газовым шарфом. Арчи,  пренебрегая  насмешливыми
взглядами окружающих, выходил на пляж в пижаме. Я тоже набрасывала на  плечи
белую блузку. Так мы и сидели  у  моря,  спасаясь  от  обжигающих  лучей,  и
сбрасывали свои неподходящие одежды лишь на  время  плавания.  Но  было  уже
поздно - плечи мои зажили не скоро. Когда собственной рукой отрываешь полосу
мертвой кожи с плеча, почему-то испытываешь унижение.
   Вокруг нашего маленького шале  росли  бананы  -  с  ними,  как  прежде  с
ананасами, у меня тоже связано определенное разочарование. Я воображала, что
достаточно протянуть руку, сорвать банан - и ешь  себе  на  здоровье.  Но  в
Гонолулу с бананами  так  обращаться  не  принято.  Они  представляют  собой
существенный источник дохода, и их снимают недозрелыми. Впрочем, хоть "прямо
с ветки" бананы и нельзя было есть, за столом никто не мешал наслаждаться их
бесконечным разнообразием - такого нигде больше не встретишь.  Помню,  когда
мне было года три-четыре, няня рассказывала о том,  какие  бананы  растут  в
Индии: о диких - крупных, но  несъедобных,  и  культурных  -  небольших,  но
вкусных. Или наоборот? В Гонолулу выращивают  около  десятка  разновидностей
этих плодов. Красные бананы, большие бананы, маленькие, которые там называют
"мороженными", потому что они белые и мягкие внутри, как мороженое;  бананы,
идущие на приготовление разных блюд, и множество других. Кажется,  были  еще
яблочные бананы. При таком разнообразии человек становится привередливым.
   Сами гавайцы тоже  слегка  разочаровали  меня.  Я  представляла  их  себе
созданиями утонченно прекрасными. Для начала отвращение вызвал резкий  запах
кокосового  масла,  которым  обильно  натирались  все  девушки.  К  тому  же
большинство из них отнюдь не были красавицами. Никогда прежде не могла бы  я
вообразить и тех неумеренно огромных порций горячего  жаркого,  которые  там
повсюду подавали. Я всегда думала, что  полинезийцы  питаются  исключительно
всевозможными экзотическими плодами. Их пристрастие  к  тушеному  мясу  меня
немало удивило.
   Отдых наш  приближался  к  концу,  и  мы  тяжело  вздыхали  при  мысли  о
возвращении на Белчерову  каторгу.  К  тому  же  наше  финансовое  положение
начинало внушать тревогу. Гонолулу обернулся весьма  дорогим  удовольствием.
Все, что мы съедали или выпивали, оказывалось втрое дороже, чем  можно  было
предположить. Прокат досок для  серфинга,  услуги  мальчиков-пловцов  -  все
стоило денег. До тех пор мы укладывались в рамки своей наличности, но теперь
пришел момент, когда нас стали посещать  опасения.  Предстояло  еще  освоить
Канаду, а тысяча фунтов Арчи неумолимо таяла. Что касается морских  дорожных
расходов, то они были оплачены и беспокойства  не  вызывали.  Я  знала,  что
доеду до Канады и благополучно вернусь в Англию. Но  нужно  было  на  что-то
жить во время путешествия по  Канаде.  На  что?  Однако  мы  гнали  от  себя
неприятные мысли и, пока было возможно, продолжали  скользить  по  волнам  с
веселым безрассудством. Как  показал  дальнейший  ход  событий,  с  излишним
безрассудством.
   Уже несколько дней к тому времени я ощущала резкую боль в  шее  и  плече,
затем стала просыпаться каждое утро, часов около пяти, от нестерпимой боли в
правом плече и руке. Это был неврит, хотя тогда я  еще  не  знала,  как  это
называется. Если бы мне  хватило  ума,  я  бы  немедленно  оставила  занятия
серфингом и вообще держала бы руку в полном покое, но мне это и в голову  не
приходило. Нам оставалось всего три дня, и я не  хотела  терять  ни  минуты:
продолжала демонстрировать свою удаль, скользя на доске  с  шиком,  стоя  во
весь рост. К тому времени я уже вообще не могла спать по ночам  из-за  боли,
однако проявляла оптимизм, полагая, что все неприятности пройдут, как только
мы покинем Гонолулу и со спортом будет покончено. Как я ошибалась! Мне  было
суждено страдать от почти невыносимой боли в течение следующих недель  трех,
а то и целого месяца.
   По возвращении  мы  застали  Белчера  в  настроении,  весьма  далеком  от
благодушия. Похоже, он жалел, что разрешил нам этот отдых. "Пришло время вам
поработать, - заявил он. - Боже мой! Слоняться столько времени  без  дела  и
получать за это деньги! Неплохо устроились!" Тот факт, что все это время  он
и сам отдыхал в Новой Зеландии в кругу друзей, в расчет не принимался.
   Поскольку боль не отпускала меня, я обратилась к доктору. Пользы от  него
было мало. Он дал мне какую-то жгучую мазь и велел втирать  в  плечо,  когда
боль усиливалась. Должно быть, это была перцовая мазь - кожа горела от  нее,
но  легче  не  становилось.  Я  чувствовала  себя   совершенно   несчастной.
Непрекращающаяся боль сломит кого угодно. Она  набрасывалась  на  меня  рано
утром. Я  вылезала  из  постели  и  ходила  взад-вперед,  пока  не  начинало
казаться, что становится чуть легче. Час-другой я  отдыхала,  а  потом  боль
нападала на меня с удвоенной силой.
   Правда, она, по крайней мере, отвлекала от мыслей  о  нашем  ухудшающемся
финансовом положении. Оно становилось угрожающим. Оставалось  путешествовать
еще около трех недель, а от тысячи фунтов Арчи почти ничего не осталось.
   Мы решили, что единственный выход состоит в том, чтобы  я  отказалась  от
поездки в Новую Шотландию и на Лабрадор, а вместо этого, как только кончатся
деньги, отправилась в Нью-Йорк пожить у тетушки Кэсси или у Мэй, пока Арчи с
Белчером проинспектируют фермы по разведению чернобурых лис.
   К тому времени сложности стали уже весьма ощутимы. Я могла еще  позволить
себе жить в гостиницах, но питание было не по карману.  Однако  мне  удалось
разработать хитроумный план: я ела один раз в  день,  утром.  Завтрак  стоил
доллар - тогда это равнялось приблизительно четырем английским шиллингам.  В
гостиничном ресторане  я  заказывала  практически  все  меню,  а  это,  надо
сказать, было немало. Я съедала грейпфрут, а иногда еще и папайю,  гречишные
оладьи, вафли с кленовым сиропом, яичницу с беконом.  Из-за  стола  вылезала
как насосавшийся питон. Но зато до самого вечера чувствовала себя сытой.
   Во время визитов в  доминионы  мы  получали  разные  подарки:  прелестный
голубой плед для Розалинды с вытканными на нем животными  -  я  представляла
себе, как замечательно он будет выглядеть у нее  в  детской  -  и  множество
других вещей: шарфы, коврик  и  тому  подобное.  Среди  этих  даров  была  и
необъятных размеров банка мясного экстракта из Новой Зеландии. Мы таскали ее
за собой, чему я теперь была очень рада, так как  оказалось,  что  само  мое
выживание зависело от этой банки. Ах, как бы  я  хотела  встретиться  в  тот
момент с Дегидратором, который мог бы впихнуть в меня  столько  обезвоженных
деликатесов - моркови, мяса, томатов и прочего!
   Если Арчи с Белчером отправлялись на официальный ужин в  Торговую  палату
или где там еще их принимали, я забиралась в  постель,  вызывала  горничную,
сообщала ей, что неважно себя чувствую, и просила принести побольше  кипятка
- якобы собиралась лечиться. Когда воду приносили, я разводила в ней  мясной
экстракт и наедалась до утра. Это была чудесная банка, мне ее  хватило  дней
на десять. Иногда, конечно, и меня приглашали на обед или ужин. Такие дни  я
считала праздничными днями календаря. В Виннипеге мне особенно повезло: дочь
тамошнего высокого сановника заехала за мной в гостиницу и повезла обедать в
очень дорогой отель. Еда  была  превосходной.  Я  попробовала  все  основные
блюда, имевшиеся в меню. Моя хозяйка ела очень мало, и остается лишь гадать,
что она подумала о моем аппетите.
   Кажется, там же, в Виннипеге, Арчи вместе с  Белчером  объезжали  местные
элеваторы. Разумеется, нам  следовало  бы  знать,  что  человек,  страдающий
хроническим  синуситом  -  заболеванием  носовых  пазух,  не   должен   даже
приближаться к зерновым элеваторам, но ни мне, ни Арчи это  и  в  голову  не
пришло. Когда он вернулся, глаза у него слезились и вид  был  такой,  что  я
переполошилась. Он еще кое-как доехал на следующий день до Торонто,  но  там
свалился, и о том, чтобы продолжать путешествие, не могло быть и речи.
   Белчер конечно же был вне себя. Он  не  испытывал  никакого  сострадания.
Арчи подвел его, заявил Белчер, он молод и здоров, и вся эта болезнь - сущие
выдумки. Да, разумеется, ему известно, что у Арчи  высокая  температура,  но
если он такой слабак, нечего было пускаться в путешествие, а  теперь  Белчер
должен все взвалить на себя. От Бейтса, как известно,  никакого  проку.  Ему
можно разве что поручить упаковать вещи, да и то он все сделает не так. Этот
болван даже брюки сложить не умеет.
   Я вызвала доктора, обслуживавшего  наш  отель,  и  он  поставил  диагноз:
гиперемия легких. В течение по меньшей  мере  недели  требовался  постельный
режим и полный покой.
   Раздраженный, Белчер отбыл, оставив меня почти без денег, одну в огромном
чужом отеле с бредящим больным на руках. Температура у  него  подскочила  до
40°, тело покрылось красной сыпью  от  макушки  до  пят,  и  он  страдал  от
раздражения кожи не меньше, чем от жара.
   Это было ужасно. Счастье, что я не впала в отчаянье. Гостиничная  еда  не
годилась больному, поэтому я пошла в город и принесла  диетический  ячменный
отвар и жидкую овсяную кашу, которая ему даже понравилась.  Бедный  Арчи,  я
никогда не видела, чтобы мужчина так  тяжело  переносил  эту  ужасную  сыпь.
Шесть-семь раз в день  я  всего  его  обтирала  губкой,  пропитанной  слабым
раствором соды - это немного успокаивало раздражение. На третий день  доктор
предложил проконсультироваться еще с кем-нибудь. Два очкарика стояли по  обе
стороны кровати, серьезно глядя на Арчи, покачивая головами и повторяя,  что
случай тяжелый. Но все проходит. Настало  утро,  когда  температура  у  Арчи
спала, сыпь побледнела и стало ясно,  что  он  пошел  на  поправку.  К  тому
времени у меня осталось сил не больше, чем у котенка, - в основном, полагаю,
из-за переживаний.
   По прошествии еще четырех-пяти дней Арчи был почти  здоров,  хоть  еще  и
слаб, и мы снова присоединились к мерзкому Белчеру.  Не  припомню,  куда  мы
отправились, быть может, в Оттаву, которая  мне  очень  понравилась.  Стояла
осень, и клены выглядели  сказочно  красивыми.  Мы  остановились  в  доме  у
пожилого   адмирала,   прелестного   человека,    державшего    великолепную
восточноевропейскую овчарку. Он, бывало,  катал  меня  по  кленовой  роще  в
собачьей упряжке.
   Из Оттавы мы проехали к Скалистым горам, на Лейк Луиз и в Банф. В течение
долгого времени, когда меня спрашивали, какое место на земле самое красивое,
я отвечала - Лейк Луиз. Это большое, продолговатое синее озеро,  обрамленное
с обеих сторон невысокими горами удивительной формы. Они,  в  свою  очередь,
заключены в оправу высоких гор, увенчанных снежными вершинами. Банф  подарил
мне невероятное облегчение. Неврит все еще мучил меня, и я  решила  испытать
действие горячих серных источников: многие уверяли, что  это  может  помочь.
Каждое утро я мокла в некоем подобии бассейна, на одном конце  которого  бил
горячий родник, распространявший резкий запах серы. Я окуналась  в  него  по
шею. К моей великой радости, на пятый день неврит практически прошел, и  это
было несказанным счастьем - избавиться от постоянной боли.
   Но вот мы с Арчи прибыли в Монреаль, и отсюда наши пути расходились: Арчи
с Белчером отправлялись инспектировать чернобурковые фермы, я -  поездом  на
юг, в Нью-Йорк. Денег к тому времени не осталось вовсе.
   В Нью-Йорке меня встретила моя милая тетушка Кэсси. Она была так добра ко
мне, так ласкова и нежна! Я поселилась у нее в квартире на  Риверсайд-драйв.
Тетушке Кэсси было уже, наверное, немало лет -  около  восьмидесяти,  должно
быть.  Тем  не  менее  она  возила  меня  в  гости  к   свояченице,   миссис
Пирпонт-Морган и некоторым младшим представителям клана Морганов, а также по
великолепным ресторанам с восхитительной кухней. Она много рассказывала  мне
об отце и его юности, проведенной в Нью-Йорке, мне было так хорошо! Ближе  к
концу моего пребывания тетя Кэсси спросила, куда бы я хотела  пойти  в  свой
последний нью-йоркский день. Я сказала, что мне очень хотелось бы  поесть  в
кафетерии с самообслуживанием. В Англии о них не имели тогда  представления,
но я читала, что они есть в Нью-Йорке, и мечтала там  побывать.  Тете  Кэсси
такое желание показалось весьма необычным. Ей трудно было  представить,  что
кому-нибудь захочется пойти  в  кафетерий  с  самообслуживанием,  но,  решив
выполнить любое мое желание,  она  отправилась  туда  вместе  со  мной,  как
выяснилось, впервые в жизни. Я взяла поднос, начала ставить на  него  разные
блюда со  стойки,  и  это  совершенно  новое  развлечение  чрезвычайно  меня
позабавило.
   Наконец настал день, когда  Арчи  с  Белчером  должны  были  появиться  в
Нью-Йорке. Я радовалась их приезду, потому что, несмотря на всю доброту тети
Кэсси, начинала чувствовать себя птичкой в  золотой  клетке.  Тетя  Кэсси  и
слышать не хотела о том, чтобы позволить "маленькой Агате" куда-нибудь пойти
одной. Мне, привыкшей свободно  ходить  по  Лондону,  это  показалось  таким
удивительным, что я спросила:
   - Но почему, тетя Кэсси?!
   - О, ты не представляешь себе, что может случиться в  Нью-Йорке  с  такой
молодой и хорошенькой женщиной, как ты.
   Я пыталась  убедить  ее,  что  со  мной  будет  все  в  порядке,  но  она
настаивала, чтобы либо я ездила в машине с шофером, либо - в ее  собственном
сопровождении. Мне хотелось порой сбежать часа на три-четыре,  но  я  знала,
как она будет волноваться, и сдерживалась. Я утешала  себя  тем,  что  скоро
буду в Лондоне и смогу ходить одна куда и когда мне заблагорассудится.
   Арчи с Белчером провели в Нью-Йорке всего один день, и на следующее  утро
мы поднялись на  борт  "Беренгарии",  которой  предстояло  доставить  нас  в
Англию. Не могу сказать, что это  морское  путешествие  оказалось  очень  уж
приятным, хотя на этот раз морская  болезнь  терзала  меня  умеренно.  Шторм
случился, надо сказать,  в  самый  неподходящий  момент:  мы  участвовали  в
соревновании по бриджу, и Белчер настоял, чтобы я была его партнершей. Я  не
хотела, потому что, хоть Белчер и хорошо играл, проигрывать  он  не  умел  и
всегда впадал в этих случаях в мрачное  настроение.  Впрочем,  памятуя,  что
терпеть ост