чала я  даже  подумала,  что  встретила  своего
Суженого... И все же... да, "все же" существовало...  Пока  Чарлз  находился
рядом и пламенно объяснял мне, какая я  удивительная,  как  он  меня  любит,
какой изумительной Элейн я была, как он мечтал бы посвятить всю жизнь  тому,
чтобы сделать меня счастливой и так далее, и при этом его руки дрожали,  да,
я была счастлива, как вольная птичка на ветвях дерева. И все  же  -  все  же
стоило ему уйти, как все  куда-то  улетучивалось.  Я  совершенно  не  горела
желанием увидеть его снова. Очень милый молодой человек, и  все.  Разница  в
двух  настроениях   немало   меня   озадачивала.   Как   можно   определить,
действительно ли вы влюблены?  Если  в  отсутствие  человека  вы  совершенно
равнодушны к нему, а его присутствие пьянит вас счастьем, что же  происходит
на самом деле?
   Моей бедной дорогой маме крепко досталось  в  этот  период.  Позднее  она
признавалась мне, что все время молила Господа, чтобы он  скоро  послал  мне
мужа: хорошего, доброго и достаточно  состоятельного.  Чарлз  как  будто  бы
соответствовал всем ее молитвам, но что-то беспокоило ее. Она  всегда  тонко
чувствовала  все,  что  думают  и  ощущают  другие  люди,  и,  конечно   же,
великолепно понимала, что со мной творится. Поскольку ее обычная материнская
точка зрения заключалась в том, что на свете не существует мужа,  достойного
ее драгоценной Агаты, она, несмотря на все достоинства  Чарлза,  все  же  не
считала его именно тем человеком, которому суждено  стать  моим  мужем.  Она
написала Рэлстон Патрикам, чтобы получить  о  нем  как  можно  более  полные
сведения. Ведь у меня не было отца, а брат находился далеко,  и  поэтому  ей
самой пришлось заниматься этими деликатными вопросами: любовными  интригами,
истинным материальным положением, происхождением и так далее  -  сейчас  все
это выглядит чрезвычайно старомодно, но замечу, что такие разыскания нередко
спасали от больших разочарований в дальнейшем.
   Согласно полученным сведениям, Чарлз превосходил  все  стандарты.  В  его
прошлом было немало любовных приключений, но это ничуть не  тревожило  маму:
по  общепринятым  представлениям,  мужчины  должны  были  отгулять  свое  до
вступления в брак. Чарлз был на пятнадцать лет старше меня, но и папа был на
десять лет старше мамы, и мама находила такую разницу в возрасте прекрасной.
   Мама заявила Чарлзу, что Агата еще слишком молода для того, чтобы  срочно
выходить замуж. Она предложила нам в течение одного-двух месяцев встречаться
от случая к случаю без всякого давления на мое решение с его стороны.
   Из этого ничего не получилось, потому что нам с Чарлзом решительно  не  о
чем было разговаривать, кроме того, что он меня любит,  а  так  как  он  дал
обещание не возвращаться к этой теме до условленного времени, между нами  то
и дело воцарялось напряженное молчание. Потом он  уходил,  а  я  садилась  и
начинала думать. Чего мне хотелось? Хотелось ли мне выйти замуж за него? Тут
я получала от  него  письмо.  Его  любовные  письма,  без  всяких  сомнений,
представляли собой верх эпистолярного искусства - такие  письма  мечтала  бы
получать каждая женщина. Я погружалась в них, перечитывала  снова  и  снова,
хранила их как зеницу ока и приходила к заключению, что это и  есть  любовь.
Потом Чарлз приходил, я волновалась, едва держалась на ногах -  и  в  то  же
самое время где-то в затылке у меня шевелилась холодная мысль, что все это -
ненастоящее. В конце концов мама решила, что мы должны расстаться  на  шесть
месяцев,  после  чего  мне  придется  принять  окончательное   решение.   Мы
согласились, письма тоже прекратились на это  время,  и  оно  и  к  лучшему,
потому что эти шедевры совершенно сбивали меня с толку.
   Прошло шесть месяцев, и я получила телеграмму: "Не могу больше  выдержать
неопределенность. Вы выйдете за меня замуж - да или нет?" В  этот  момент  я
лежала в постели с небольшой температурой. Мама протянула мне телеграмму.  Я
посмотрела на нее, ответ был оплачен. Я  взяла  карандаш  и  написала  слово
"НЕТ". И в ту же секунду почувствовала  невероятное  облегчение:  я  наконец
приняла решение. И больше мне не придется мучиться  от  тягостных  перепадов
настроения - от уверенного "да" к решительному "нет".
   - Ты уверена? - спросила мама.
   - Да, - ответила я, поудобнее подложила  под  голову  подушку  и  тут  же
заснула мертвым сном. Так кончилась эта история.
   Четыре или пять следующих месяцев протекли довольно  вяло.  Впервые  все,
что бы я ни делала, вызывало у меня скуку. Я стала подумывать, что совершила
большую ошибку. Но как раз тогда в моей жизни возник Уилфред Пири.
   Я уже писала о Мартине и Лилиан  Пири,  больших  друзьях  моего  отца,  с
которыми я познакомилась за границей, в Динаре. Мы  продолжали  встречаться,
хотя с мальчиками я не виделась. Харолд  учился  в  Итоне,  а  Уилфред  -  в
военно-морском училище. Теперь  Уилфред  уже  закончил  его  и  получил  чин
младшего  лейтенанта  в  Королевских  военно-морских  силах.  Он  плавал  на
подводной лодке, которая часто останавливалась в Торки. С первой же  встречи
мы немедленно стали лучшими друзьями; Уилфред на всю жизнь остался одним  из
тех, к кому я питала самую большую привязанность. Не прошло и двух  месяцев,
как мы уже оказались неофициально помолвленными.
   Боже, какое облегчение принес мне после Чарлза Уилфред. Ни  волнения,  ни
страсти, ни горя - от всего этого не осталось и следа. Он  был  мне  дорогим
другом, которого я знала как облупленного. Мы читали вместе книги, обсуждали
их, нам всегда было что сказать друг другу. Мне было легко с ним. То, что  я
видела в нем только друга, нисколько не смущало меня.  Мама  была  в  полном
восторге, так же как и миссис Пири (Мартин Пири скончался за  несколько  лет
до того). Со всех точек зрения наш союз представлялся  прекрасным.  Уилфреду
предстояла блестящая карьера в Королевском флоте; наши отцы были  ближайшими
друзьями, наши мамы нравились друг другу; маме нравился Уилфред, я нравилась
миссис Пири. До сих пор считаю себя неблагодарным  чудовищем,  поскольку  не
вышла за него замуж.
   В моей жизни тогда все стало на свои места.  Через  год  или  два,  когда
придет время (ранние браки младших лейтенантов не поощрялись), мы поженимся.
Я с удовольствием представляла себя женой: я живу на юге, в Плимуте, а когда
Уилфред уходит в море, могу возвращаться домой в Эшфилд и жить  с  мамой.  В
самом деле, ничего лучшего нельзя было и пожелать.
   Подозреваю, что существует некая таинственная и непознанная сила, которая
толкает нас в моменты  наивысшего  благополучия  выкинуть  какой-то  ужасный
фортель, как бы даже против желания. Я долго не признавалась себе в этом, но
спустя какое-то время вдруг стала ощущать невыносимую тоску  от  перспективы
замужества. Уилфред нравился мне, я хотела жить  с  ним  в  одном  доме,  но
отчего-то все это оставляло  меня  совершенно  равнодушной,  не  вызывая  ни
малейшего намека на душевный подъем.
   Всякая взаимная привязанность  мужчины  и  женщины  всегда  начинается  с
потрясающей иллюзии, что вы думаете одинаково обо всем на свете: вы  еще  не
успели подумать о чем-то, как он уже об этом сказал. Как изумительно  любить
одни и те же книги, одну и ту же музыку! В этот  момент  не  имеет  никакого
значения, что один из вас вовсе никогда не ходил  слушать  музыку.  Ведь  на
самом-то деле он всегда обожал музыку, он просто не осознавал этого! В то же
самое время вам и в голову никогда не приходило читать  книги,  которые  ему
нравятся, и только сейчас вы поняли,  что  именно  их-то  вам  действительно
недоставало. Такова одна из великих иллюзий природы. Мы оба  любим  собак  и
терпеть не можем кошек. Как это удивительно! Мы оба любим кошек и терпеть не
можем собак - тоже замечательно!
   Все шло своим чередом. Каждые две-три недели Уилфред приезжал на уик-энд.
У него была машина, и он возил меня по окрестностям. У него была  собака,  и
мы оба обожали эту собаку. Он заинтересовался спиритизмом,  и  я  немедленно
тоже почувствовала к нему живейший интерес.  До  поры  все  шло  хорошо.  Но
тут-то Уилфред начал привозить мне толстенные теософские книги,  которые  я,
по его горячим настояниям, должна была немедленно читать и обсуждать с  ним.
Иллюзия, согласно которой вы любите все,  что  любит  ваш  любимый  мужчина,
начала рассеиваться; но это и  неудивительно  -  я  же  не  любила  Уилфреда
по-настоящему. Книги по теософии были занудными до отвращения; и  не  только
занудными. Я находила их абсолютно фальшивыми;  еще  хуже:  я  считала,  что
большинство из них совершенно лишены  смысла!  Я  не  могла  больше  слушать
рассказы Уилфреда о медиумах, с которыми он встречался. В Портсмуте жили две
девушки, и я отказывалась верить, что им  постоянно  являлись  видения.  Они
входили в дом не иначе как затаив дыхание, с бьющимся сердцем и  в  отчаянии
от того, что только что, как живого, видели духа,  кравшегося  за  одним  из
членов их компании.
   - Однажды, - рассказывал Уилфред, -  Мэри  (старшая)  вернулась  домой  и
пошла в ванную комнату помыть руки, но, представляешь, она даже  не  посмела
ступить на порог ванной, просто не смогла - и все. Увидела там двоих, причем
один приставил бритву к горлу другого. Ты можешь поверить в такое?
   Я чуть было не сказала, что, конечно, не могу, но вовремя сдержалась.
   - Очень интересно, - выдавила я. - А в этом доме и в самом деле  угрожали
кому-то бритвой?
   - Это не исключено, - сказал Уилфред.  -  В  нем  жило  полно  людей,  и,
конечно, нечто в этом роде могло приключиться. Ты не думаешь?  Поразительно,
ты не находишь?
   Я совершенно не находила. Но у меня был хороший характер, и я  беззаботно
ответила, что, должно быть, такие случаи бывают.
   Однажды  Уилфред  позвонил  мне  из  Портсмута   и   сообщил,   что   ему
представляется потрясающий шанс. Собирали экспедицию для поиска  сокровищ  в
Южной Америке. Он получил разрешение участвовать в ней. Не будет ли  ужасным
с его стороны, если он примет  предложение?  Такая  удача  может  больше  не
повториться. Медиумы выразили ему одобрение. Они заявили, что он без  всяких
сомнений  отыщет  город,  затерянный  еще  со  времен  инков.  Конечно,  это
заявление нельзя рассматривать совсем уж всерьез, но  ведь  это  потрясающе,
разве нет? Не рассержусь ли я, если нам придется  надолго  расстаться  из-за
представившейся ему столь редкой возможности?
   У  меня  не  возникло  ни  малейших  колебаний.  Я   проявила   полнейшее
бескорыстие, ответив Уилфреду, что это и в  самом  деле  редчайшее  стечение
обстоятельств, что конечно же он должен ехать и я от  всей  души  желаю  ему
раскопать сокровища инков.
   - Какая же ты удивительная, - сказал мне в ответ  Уилфред.  -  Совершенно
удивительная: только одна из тысячи девушек повела бы себя так. - Он повесил
трубку, прислал мне любовное письмо и уехал.
   Но я вовсе не была одной девушкой из тысячи: я просто оказалась девушкой,
которой удалось разобраться в самой себе, сказать себе правду и  в  общем-то
устыдиться ее. На другой день после его отъезда я  проснулась  с  ощущением,
что у меня гора свалилась с плеч. Я радовалась, что  Уилфред  отправился  на
поиски сокровищ, потому что любила его как брата и хотела,  чтобы  он  делал
то, что доставит ему удовольствие. Я почти не сомневалась, что вся эта затея
с сокровищами инков была пустой выдумкой. И тоже потому, что не  любила  его
по-настоящему. Ведь если бы любила, то верила бы в  успех.  И  наконец  -  о
радость! о счастье! - я больше не должна читать теософские книги.
   - Почему ты такая веселая? - подозрительно спросила мама.
   - Знаешь, мама, -  ответила  я,  -  я  понимаю,  что  это  ужасно,  но  я
действительно очень счастлива. Потому что Уилфред уехал.
   Бедная. У нее вытянулось лицо. Никогда я не  чувствовала  себя  настолько
плохой и неблагодарной, как  тогда.  Мама  была  так  счастлива,  что  мы  с
Уилфредом поженимся. В какой-то момент я почти что убедила себя в  том,  что
ради   мамы   должна   продолжать   любить   Уилфреда;   к   счастью,    моя
сентиментальность не простиралась так далеко.
   Я не стала ни писать, ни сообщать Уилфреду о своем решении, потому что  в
разгар поисков сокровищ в диких джунглях это могло иметь дурные последствия.
Вдруг подскочит температура или в  момент  растерянности  какое-нибудь  злое
животное нападет на него - в любом случае такое известие  испортит  ему  все
удовольствие. Но по возвращении  его  ждало  письмо.  Я  писала,  что  очень
виновата перед ним, что очень люблю его, но не думаю,  что  связывающее  нас
чувство достаточно для того, чтобы соединить наши жизни.  Уилфред,  конечно,
не согласился со мной, но отнесся к моему решению со всей  серьезностью.  Он
сказал, что отныне ему будет трудно видеться со мной,  но  что  он  навсегда
сохранит ко мне самые дружеские чувства. Теперь мне приходит в  голову,  что
он, быть может, тоже испытал облегчение, во всяком случае, я не нанесла  ему
смертельной раны.
   Я-то думаю, что ему повезло. Он, конечно,  был  бы  мне  отличным  мужем,
всегда любил бы меня, и я, наверное, служила бы для него  источником  тихого
семейного счастья, но он заслуживал лучшего -  и  через  три  месяца  так  и
случилось. Он безумно  влюбился  в  другую  девушку,  и  она  также  безумно
полюбила его. Они  поженились,  и  у  них  родилось  шестеро  детей.  Ничего
прекраснее и представить себе невозможно.
   Чарлз спустя три года женился на очаровательной девушке восемнадцати лет.
   Словом, для обоих мужчин я стала настоящей благодетельницей.
   В центре последующих событий  оказалось  возвращение  из  Гонконга  Реджи
Льюси. Хотя я знала семью Льюси уже много лет,  мне  никогда  не  доводилось
видеть старшего брата, Реджи. Он командовал артиллерийским  полком,  главным
образом за границей. На редкость скромный и застенчивый молодой человек,  не
часто появлявшийся в свете. Гольф привлекал его гораздо сильнее, чем танцы и
вечеринки. В отличие от своих братьев, светловолосых и  голубоглазых,  Реджи
был брюнетом с темными глазами. Мы часто ездили вместе со всей семьей  Льюси
в Дартмур, в  совершенно  типичной  для  них  манере  -  пропуская  трамваи,
отыскивая  поезда,  которых  не  существовало,  но  опаздывая  и   на   них,
пересаживаясь в Ньютон-Эбботе, чтобы поспеть на какой-нибудь другой поезд, и
в конце концов принимая решение отправиться в какое-нибудь другое место.
   Потом Реджи предложил поучить меня играть  в  гольф  -  усовершенствовать
игру. Совершенствовать было нечего, потому что я  вообще  не  умела  играть.
Немало молодых  людей  положили  достаточно  сил,  чтобы  помочь  мне  стать
спортсменкой, но, к моему большому сожалению, я была совершенно не  способна
к играм. Больше всего раздражало, что  начало  всегда  было  обнадеживающим.
Стоило мне начать стрелять из лука, играть на  бильярде,  в  гольф,  теннис,
крокет,  как  все  мгновенно  объявляли  меня  страшно  способной;  но   эти
пророчества никогда не сбывались: еще один повод для самоуничижения.  Думаю,
это  объяснялось  отсутствием  у  меня  глазомера,  которого  ничем   нельзя
заменить. В соревновании по крокету я играла  в  паре  с  Мэдж,  причем  мне
предоставлялась максимальная фора.
   - С таким преимуществом, - говорила Мэдж, игравшая  очень  хорошо,  -  мы
наверняка легко победим.
   Фора помогала, но в конце концов мы проигрывали. Во  всем,  что  касается
теории игры, я была очень сильна, но умудрялась гробить самые легкие шары. В
теннисе у меня был  великолепный  удар  справа,  который  часто  приводил  в
восхищение моих партнеров, но  удар  слева  был  безнадежным.  К  сожалению,
овладеть искусством игры в теннис, имея лишь удар справа, не  представляется
возможным. В гольфе я была асом мощных дальних  бросков,  выводящих  ударов,
потрясающе  владела  клюшкой  с  железной  головкой,  но   решительно   была
неспособна загнать мяч в лунку.
   Несмотря на все это, Реджи проявлял чудеса  терпения,  он  принадлежал  к
тому типу партнеров, которым совершенно безразлично, делаете вы  успехи  или
нет. Мы лениво продвигались по полю и останавливали игру в любой момент, как
только захочется. Настоящие игроки в  гольф  приезжали  на  соревнования  по
гольфу в Черстон. В Торки тоже три раза в год проводились турниры, но  никто
особенно не следил и не ухаживал за игровым  полем.  Мы  с  Реджи  бесцельно
бродили по  нему,  обходили  его,  потом  возвращались  пить  чай  к  Льюси,
наслаждались праздностью и  весельем  и  делали  свежие  тосты,  потому  что
прежние уже остыли. И все в таком духе.  Счастливое  ничегонеделание.  Никто
никуда не спешил. Никто ни о чем не волновался, не беспокоился. Может  быть,
я совершенно не права, но скажу только одно: ни у кого из Льюси  никогда  не
было  ни  язвы  двенадцатиперстной  кишки,  ни  тромбозов,  ни   повышенного
кровяного давления.
   Однажды мы с Реджи в очередной раз упражнялись в технике гольфа, когда он
высказал предположение, что по  причине  удручающей  жары  было  бы  гораздо
приятнее посидеть в тени. Он достал трубку, раскурил ее, и мы,  как  обычно,
принялись болтать о том о сем, но не без умолку, а с паузами: два-три  слова
и пауза - мой самый любимый вид беседы. Когда я была с Реджи, мне никогда не
приходилось чувствовать себя медлительной, глупой или испытывать затруднения
в поисках нужных слов.
   Сделав несколько затяжек, он сказал задумчиво:
   - На вашем пути уже много жертв, Агата, не  так  ли?  Что  ж,  вы  можете
присоединить к ним меня, как только захотите.
   Я обратила на него недоумевающий взгляд, не вполне уверенная, что  поняла
истинный смысл его слов.
   - Не знаю, известно ли вам, что мне хотелось бы жениться на вас, - сказал
он, - может быть, и известно.  Но  мне  все-таки  хотелось  сказать  это.  Я
нисколько не хочу подталкивать вас к решению; я имею  в  виду,  нет  никаких
причин торопиться, - знаменитая фраза семейства Льюси легко  слетела  с  уст
Реджи. - Вы еще очень молоды, и с моей  стороны  было  бы  просто  нечестным
связывать вас требованием ответа.
   Я сердито ответила, что вовсе не так уж молода.
   - Конечно же, Эгги, по сравнению со мной. - Хотя Реджи  по  моей  просьбе
всячески старался не называть меня Эгги,  но  в  семье  настолько  привилась
привычка называть друг друга Марджи, Нуни, Эдди и Эгги, что он часто забывал
о моей просьбе. - Короче говоря, подумайте об этом,  -  продолжал  Реджи.  -
Имейте меня в виду, и если не подвернется кто-нибудь другой,  помните:  я  в
вашем распоряжении.
   Я немедленно ответила, что тут и думать не о чем: я с удовольствием выйду
за него замуж.
   - Мне кажется, Эгги, вы не подумали хорошенько.
   - Очень даже подумала. Подумала и сразу же решила.
   - Да, но все-таки не следует торопиться. Понимаете,  такая  девушка,  как
вы, может выйти замуж за кого только захочет.
   - Но я не захочу ни за кого. Только за вас.
   - Давайте рассуждать здраво. В  этом  мире  надо  рассуждать  здраво.  Вы
можете выйти замуж за богатого  человека,  отличного  парня,  который  будет
трястись над вами, сделает  вас  счастливой  и  одарит  вас  всем,  чего  вы
заслуживаете.
   - Я хочу выйти замуж только за того, за кого мне хочется, и ничего мне не
нужно.
   - Ну, старушка, напрасно вы так говорите. Все это очень важно.  Юность  и
романтизм - это еще далеко не все. Дней через десять  я  уезжаю  и  подумал,
лучше  сказать  до  отъезда.  Раньше  я  считал,  что,  может  быть,   лучше
подождать... не говорить пока. Но потом... решил, лучше  вам  знать,  что  я
принадлежу вам. Когда я вернусь через два года, если никто не подвернется...
   - Никто, - сказала я, полная решимости.
   Так мы с  Реджи  обручились.  О,  конечно,  не  официально,  а,  как  это
называлось,  "по  взаимному  согласию".  Наши  семьи  знали  обо  всем,   но
объявления в газету не дали, и наши друзья ни о чем не догадывались.
   - Не понимаю, почему бы нам не пожени