племяннике. Бабушка разделывала баранью ногу, когда я спросила ее:
   - Но на что же он похож? Какого цвета у него волосы?
   - Наверное, он лысый. Волосы вырастают не сразу.
   - Лысый, - повторила я разочарованно. - А у него красное лицо?
   - Скорее всего.
   - А какого он размера?
   Бабушка подумала, перестала резать мясо и отмерила расстояние ножом:
   - Такой.
   Она ответила мне с абсолютной уверенностью человека, который знает, о чем
говорит. Ребенок показался мне очень маленьким. В то же время это  заявление
произвело на меня такое сильное впечатление, что, абсолютно уверена, если бы
психиатр попросил меня назвать  ассоциацию  и  в  качестве  ключевого  слова
произнес  "ребенок",  я  тотчас  ответила  бы:  нож  для  разрезания   мяса.
Интересно, какой фрейдистский комплекс приписали бы  мне  в  связи  с  таким
ответом?
   Племянник очаровал меня. Мэдж  привезла  его  в  Эшфилд  спустя  примерно
месяц, а когда ему исполнилось два месяца, его крестили в  старой  церкви  в
Торе. Так как крестная мать малыша, Нора Хьюитт, не могла присутствовать  на
крестинах,  мне   разрешили   держать   ребенка   на   руках   и   быть   ее
представительницей. Я стояла рядом с  купелью,  преисполненная  гордости,  а
Мэдж нервно поддерживала  меня  за  локоть,  чтобы  я  случайно  не  уронила
племянника. Мистер Джейкоб, наш викарий, которого я прекрасно  знала  с  тех
пор, как он готовил меня  к  конфирмации,  замечательно  умел  крестить.  Он
окроплял святой водой верхнюю часть лба и легонько покачивал ребенка,  чтобы
он не заплакал. Племянник был  окрещен  Джеймсом  Уотсом,  в  честь  отца  и
дедушки.  Но  в  семье  его  называли  Джеком.  Меня  все  время   обуревало
нетерпеливое желание, чтобы он поскорее вырос и я смогла бы  играть  с  ним,
потому что на данный момент он в основном занимался тем, что спал.
   Какое счастье, что Мэдж приехала домой надолго! Я рассчитывала,  что  она
будет рассказывать мне разные интересные истории и внесет разнообразие в мою
жизнь. Своего первого Шерлока Холмса - "Голубой карбункул" - я  услышала  от
Мэдж, и с тех пор одолевала ее просьбами рассказывать еще.  Больше  всего  я
любила "Голубой карбункул", "Союз рыжих"  и  "Пять  апельсиновых  косточек",
хотя  и  все  остальное  тоже  нравилось   мне.   Мэдж   была   великолепной
рассказчицей.
   Перед тем как выйти замуж,  она  начала  писать  сама.  Некоторые  из  ее
рассказов были опубликованы  в  "Ярмарке  тщеславия".  Напечататься  в  этом
журнале считалось большим литературным  успехом,  и  папа  страшно  гордился
дочерью. Она написала серию рассказов, посвященных  спорту:  "Шестой  мяч  в
молоко", "Мимо", "Касси играет  в  крокет"  и  другие.  Очень  остроумные  и
увлекательные. Перечитав их лет двадцать тому назад, я  подивилась,  как  же
хорошо она писала. Интересно, продолжала бы она писать,  если  бы  не  вышла
замуж? Думаю, Мэдж никогда не рассматривала себя всерьез как писательницу  -
скорее она предпочла бы стать художницей.  Мэдж  принадлежала  к  тому  типу
людей, у которых прекрасно  получается  все,  за  что  бы  они  ни  взялись.
Насколько я помню, выйдя замуж, она больше не писала  рассказов,  но  десять
или пятнадцать лет спустя начала писать для  сцены.  "Претендента"  поставил
Бэзил Дин в Королевском театре,  с  Леоном  Куотермейном  и  Фей  Комптон  в
главных ролях. Мэдж написала еще одну или две пьесы, но их  не  поставили  в
Лондоне. Помимо этого Мэдж великолепно играла в  любительских  спектаклях  в
Манчестерском любительском драматическом театре. Совершенно очевидно, что из
всех членов нашей семьи Мэдж была самой талантливой.
   Я была начисто  лишена  честолюбия,  сознавая  свою  заурядность.  Любила
играть в теннис и крокет, но никогда  не  играла  достаточно  хорошо.  Очень
соблазнительно "признаться", что я  всегда  мечтала  стать  писательницей  и
когда-нибудь узнать успех, но положа руку на сердце могy сказать, что  такая
мысль никогда не приходила мне в голову.
   Однако в одиннадцатилетнем возрасте меня все-таки  напечатали.  Случилось
это так. По Илингу начали ходить  трамваи,  что  вызвало  немедленный  взрыв
общественного негодования. В  Илинге  произошло  чудовищное  событие:  такое
благословенное место по соседству с Лондоном,  такие  широкие  улицы,  такие
красивые дома - и вдруг  лязг  трамваев!  При  слове  "прогресс"  раздавался
истошный вой. Посыпались протесты в прессу, в мэрию, кто куда мог  -  писали
все. Трамваи! Какая пошлость, какой  шум!  Здоровье  населения  подвергается
несомненной угрозе. Разве  недостаточно  великолепного  блестящего  красного
автобуса с огромными буквами "ИЛИНГ", курсировавшего от Бродвея в Илинге  до
ШепердБуш, и другого, чрезвычайно полезного автобуса, от Ханвелла до Эктона.
Не  говоря  уже  о  доброй  старой  Большой  Западной  железной  дороге  или
пригородных поездах.
   Трамваи  объявили  ненужными.  Но  они  появились.  Появились  неумолимо,
сопровождаемые стенаниями  и  зубовным  скрежетом  жителей  города;  с  ними
непосредственно  связана  моя  первая  попытка  напечататься  -  я  написала
стихотворение в первый же день, как начали ходить трамваи. Оно  состояло  из
нескольких строк. Бабушка уговорила одного из старых джентльменов из  своего
окружения, верного стража из числа ее галантных  телохранителей,  генералов,
полковников и адмиралов,  пойти  в  редакцию  местной  газеты  и  предложить
напечатать мое стихотворение - наверняка они поместят  его.  Я  до  сих  пор
помню это первое стихотворение:

   Чуть свет пошли трамваи,
   Пурпуром сверкая.
   Искры рассыпая.
   Но когда стемнело и сумерки сгустились,
   Совсем другое дело:
   трамваи испарились.

   Далее я  иронизировала  по  поводу  "узкого  башмака,  который  жал".  (В
"башмаке" сцепления, или как он  там  назывался,  обнаружились  неполадки  с
электричеством, подаваемым в трамвай,  из-за  чего  спустя  несколько  часов
случилась  авария.)  Увидев  стихи  напечатанными,  я  почувствовала  прилив
гордости, но никак не творческого энтузиазма выступить вновь на литературном
поприще.
   На самом деле я думала только об одном - о счастливом замужестве.  Как  и
большинство моих подруг, я ощущала полную уверенность  в  себе.  Мы  жили  в
сознании ожидающего нас безоблачного счастья; мы  ждали  любви,  восхищения,
поклонения, ждали, как о нас будут заботиться, холить и лелеять, намереваясь
в то же время идти собственным путем во  всем,  что  было  для  нас  важным,
одновременно заботясь о муже, его жизни, успехе, карьере, считая эту  заботу
своим священным долгом. Мы не нуждались в  тонизирующих  или  успокоительных
таблетках, потому что  верили  в  радость  жизни.  Могли  испытывать  личные
разочарования, порой чувствовали себя несчастными, но  в  целом  жизнь  была
удовольствием. Может быть, для нынешних девушек так оно и осталось  и  жизнь
для них так же увлекательна, но они конечно же не  показывают  этого.  Может
быть -  только  сейчас  пришло  мне  в  голову  -  им  нравится  предаваться
меланхолии?  Некоторым  наверняка  нравится.  Может  быть,   им   доставляют
удовольствие критические эмоциональные  ситуации  и  преодоление  их?  Может
быть,  мучительные  душевные  терзания  им  в   радость?   Тревога,   тоска,
беспокойство типичны для нашего времени. Мои современницы часто  оказывались
в трудном положении, у них не было и десятой доли  того,  чего  они  хотели.
Почему же нам было так весело жить? Может  быть,  в  нас  бродили  жизненные
соки, которые теперь иссякли? Отчего? От гнета  ли  образования,  или,  того
хуже, от страха остаться  недоучкой?  Или  высушила  их  тревога  о  будущей
жизни?
   Мы походили на буйные заросли цветов, - может быть, даже сорняков,  -  но
силы в нас били через край, мы пробивались вверх - сквозь щели  тротуаров  и
мостовых, в самых зловещих уголках,  подталкиваемые  любопытством  к  жизни,
жаждой наслаждения, и  прорывались  к  солнечному  свету  в  ожидании,  пока
кто-нибудь придет и сорвет нас. Нас могли  помять,  но  мы  снова  поднимали
головы. Теперь, увы, обзавелись гербицидами (особенными!), и у сорняков  нет
больше шансов снова поднять голову. Говорят, что погибают неприспособленные.
Нам никто никогда не говорил, что мы неприспособленные. А если бы кто-нибудь
сказал, мы бы не поверили. Только  убийца  был  неприспособлен  к  жизни.  А
теперь именно ему и нельзя этого говорить.
   Самое   замечательное   в   девичестве,   каковое    есть    предчувствие
женственности, состоит в том, что  жизнь  воспринимается  как  увлекательное
приключение. Совершенно не знаешь, что с  тобой  случится.  Вот  отчего  так
интересно становиться женщиной. Никаких забот о том, что делать, -  биология
сама решит. Ждешь мужчину, который, раз появившись, полностью  изменит  твою
жизнь. Что ни говорите, но на пороге таких предчувствий голова кружится. Что
будет? "Может, я  выйду  за  какого-нибудь  дипломата...  Наверное,  мне  бы
понравилось ездить за границу, смотреть мир..." Или: "Пожалуй, я  не  хотела
бы выйти замуж за моряка; ведь пришлось бы все время жить у моря". Или: "Кто
знает, может быть, я выйду замуж за мостостроителя или первопроходца".  Весь
мир открыт, но выбор не за вами, все предопределено  судьбой.  Судьба  может
послать кого угодно: например, пьяницу, который сделает  вас  несчастной  на
всю жизнь; но это только увеличивало накал ожидания. К тому же  это  не  был
брак с профессией; вас ждал брак  с  мужчиной.  Выражаясь  словами  старушек
нянь, кормилиц, кухарок и горничных: "Однажды явится  Мужчина  вашей  жизни,
ваш Суженый".
   Помню, еще совсем  крошкой  я  наблюдала,  как  старая  Ханна,  Бабушкина
кухарка, одевает на бал одну из  самых  хорошеньких  маминых  подруг.  Ханна
зашнуровывала ее в тугой корсет.
   - А теперь, мисс Филлис, - сказала Ханна, - поставьте ногу на  кровать  и
наклонитесь, я буду затягивать. Не дышите.
   - Но, Ханна, я не могу выдержать, правда, не могу. Я не могу дышать.
   - Ничего-ничего, моя милочка, не шевелитесь, вы прекрасно можете  дышать.
Придется вам не слишком много есть, оно и к лучшему, потому что молодым леди
не подобает много есть у всех на виду - это  неделикатно.  Вы  должны  вести
себя как настоящая юная леди. Вот теперь прекрасно. Подождите, я измерю  вам
талию. Как раз: сорок шесть с половиной сантиметров; я могла бы затянуть  до
сорока шести.
   - Сорок шесть с половиной тоже хорошо, - вздохнула страдалица.
   - Вы будете очень довольны, когда появитесь там с  такой  тонкой  талией.
Представьте себе, что именно в этот вечер явится ваш суженый? Не хочется  же
вам, в самом деле, чтобы он увидел вас поперек себя шире?
   Мужчина вашей жизни. Суженый.  Или  иногда  еще  более  элегантно:  "Ваша
судьба".
   - Не знаю, мне вовсе не хочется идти на эти танцы.
   - Глупости, очень даже хочется.  Может  быть,  вы  встретите  там  вашего
Суженого.
   И естественно, именно так  все  и  происходит.  Девушки  отправляются  на
какой-нибудь бал, они могут хотеть идти туда, могут не хотеть - это не имеет
никакого значения - и там встречают свою судьбу.
   Конечно, всегда находились девушки, заявлявшие, что они не хотят выходить
замуж,  обычно  по  какой-нибудь  благородной  причине.  Как  правило,   они
собирались уйти в монастырь или  работать  в  лепрозории.  Речь  шла,  таким
образом, о том, чтобы принести себя в жертву ради  какого-то  очень  важного
дела, - неизбежный этап. Горячее стремление  стать  монахиней  было  гораздо
более  характерно   для   последовательниц   протестантской   религии,   чем
католической.  Девушки-католички  рассматривали   уход   в   монастырь   как
призвание, как выбор жизненного пути, в то время как протестанток  привлекал
аромат  религиозной  таинственности.  Профессия  больничной   сиделки   тоже
считалась вполне героической, овеянной славой мисс  Флоренс  Найтингейл.  Но
главной темой оставался брак: за  кого  вам  предстоит  выйти  замуж  -  вот
главный вопрос.


   В тринадцать-четырнадцать  лет  я  значительно  опережала  свой  возраст,
чувствовала себя гораздо старше и опытнее сверстниц. Я больше не чувствовала
себя защищенной - напротив, я сама стала защитницей.  Несла  ответственность
за маму. В это же время начались мои попытки разобраться в себе:  что  я  за
человек, что может принести мне успех, и в чем я  слаба,  на  что  не  стоит
тратить времени. Я прекрасно знала,  что  не  отличаюсь  сообразительностью;
прежде чем решать какую-то проблему, я должна была всесторонне обдумать ее.
   Я начала ценить время. Нет ничего удивительнее в  жизни,  чем  время.  Не
думаю, чтобы у современных людей его было достаточно. В детстве и юности мне
страшно  повезло  именно  потому,  что  у  меня  было  так  много   времени.
Просыпаешься утром и, даже прежде чем открыть глаза, радостно  предвкушаешь:
"Интересно, что я сегодня буду делать?"
   Ты можешь решать: вот он перед  тобой,  выбор,  и,  если  хочешь,  можешь
распланировать день.  Это  не  означает,  что  не  существует  обязанностей,
которые нужно выполнить, -  конечно  же,  они  есть:  определенная  домашняя
работа - то почистить серебряные рамки для фотографий, то заштопать чулки, а
то и выучить главу из "Великих исторических событий", а завтра пойти в город
и оплатить  все  счета  в  магазинах.  Написать  письма,  поиграть  гаммы  и
упражнения, повышивать, но все эти занятия  зависели  от  моего  выбора,  от
моего желания. Я могла планировать день, могла сказать:
   - Пожалуй, оставлю чулки на потом; с утра пойду в  город,  а  вернусь  по
другой дороге и посмотрю, зацвела ли уже яблоня.
   Просыпаясь, я всегда испытывала самое естественное для всех нас  чувство:
радость жизни, может быть, неосознанную. Вы живeтe, и  открываете  глаза,  и
наступает  новый  день;  каждый  следующий  шаг  в   вашем   путешествии   в
неизведанное - в этом увлекательном путешествии - и есть ваша жизнь.  И  дух
захватывает не обязательно от того, что это вообще жизнь, но  от  того,  что
это ваша жизнь. Одно  из  величайших  таинств  существования  -  наслаждение
преподнесенным вам даром жизни.
   Вовсе не  всякий  день  сулит  наслаждения.  После  сладостного  чувства,
испытанного от "Новый день! Какое счастье!", вы вспоминаете,  что  в  десять
тридцать назначены на прием к зубному врачу, и  это  отнюдь  не  радует.  Но
первоначальное чувство радости уже испытано, и оно дает вам  заряд  на  весь
день. Конечно, многое зависит от характера, веселый он или  мрачный.  Думаю,
что с этим ничего не поделаешь. Уж каков человек  есть,  таков  он  и  есть:
счастливый и веселый до той  поры,  пока  что-нибудь  не  огорчит  его,  или
мрачный и грустный,  пока  что-нибудь  не  развеет  его  тоску.  Само  собой
разумеется, счастливые люди могут  стать  несчастными,  а  мрачные  получать
массу удовольствий. Но если бы я могла  сделать  подарок  новорожденному,  я
выбрала бы только одно: хороший характер.
   Существует странное, на мой взгляд, мнение,  что  работа  -  это  большая
заслуга. Почему? Когда-то человек шел на охоту для того, чтобы  прокормиться
и выжить. Потом он корпел над сбором  урожая  и  сеял  и  пахал  по  тем  же
причинам. Теперь он встает ни свет ни заря, вскакивает в свой  восьмичасовой
поезд и весь день сидит в конторе - все по той же причине. Чтобы  прокормить
себя, иметь  крышу  над  головой,  и,  если  повезет,  жить  с  комфортом  и
развлекаться.
   Суровая экономическая необходимость - да! Но - заслуга? Старая  поговорка
гласит: "Дурная голова ногам покоя не дает". В то же время маленький  Джордж
Стефенсон наслаждался праздностью, наблюдая за  прыгающей  крышкой  чайника,
который кипятила его мама. Так как в тот момент ему нечего было  делать,  он
начал размышлять...
   Не думаю, чтобы открытия рождались из необходимости, -  открытие  впрямую
происходит  от  праздности,  а  может  быть,  и  от  лени.   Избавиться   от
неприятностей - в этом состоит  главный  секрет,  который  вел  человечество
через сотни тысяч лет, от изобретения кремня до стиральной машины.
   С ходом времени положение женщин определенно изменилось  к  худшему.  Мы,
женщины, повели  себя  как  дурочки:  начали  вопить,  чтобы  нам  разрешили
работать наравне с мужчинами. Мужчины, ничтоже  сумняшеся,  с  удовольствием
ухватились за эту идею. Зачем защищать жену?  Что  плохого,  если  она  сама
будет защищать себя? Она хочет этого. Черт возьми, на здоровье!
   Мне кажется чрезвычайно огорчительным,  что,  начав  с  того,  что  мудро
объявили себя слабым полом, мы теперь сравнялись в положении с  первобытными
женщинами, весь день гнувшими спину в полях,  вышагивавшими  многие  мили  в
поисках верблюжьих колючек, годных на топливо; они шли, водрузив  на  голову
тяжелый груз домашнего скарба, в то  время  как  блистательные  самцы  гордо
гарцевали впереди, свободные от поклажи за исключением смертоносного  оружия
для защиты своих женщин.
   Надо отдать справедливость женщинам викторианской эпохи: мужчины ходили у
них по струнке. Хрупкие, нежные, чувствительные, они постоянно  нуждались  в
защите и заботе. И что же, разве  они  были  унижены,  растоптаны  или  вели
рабский образ жизни? Мои воспоминания  говорят  мне  совсем  о  другом.  Все
подруги моей Бабушки отличались  редкостной  жизнерадостностью  и  неизменно
достигали успеха во всех начинаниях: упрямые в своих желаниях,  своенравные,
в высшей степени начитанные и прекрасно обо всем осведомленные.
   И,  представьте  себе,  они  невероятно  восхищались  своими   мужчинами.
Искренне  считали  их  потрясающими  парнями  -  гуляками  и  волокитами.  В
повседневной жизни женщины творили все что хотели, при этом делая  вид,  что
полностью признают мужское превосходство, чтобы мужья ни в  коем  случае  не
потеряли лица.
   "Ваш отец знает лучше, дети мои",  -  оставалось  священной  формулой.  К
настоящему рассмотрению  проблемы,  однако,  приступали  в  конфиденциальной
обстановке.
   - Я уверена, Джон, что ты совершенно прав, но мне интересно,  подумал  ли
ты...
   Однако в одном отношении авторитет мужа был незыблем.  Муж  -  это  глава
семьи. Выходя замуж, женщина принимала как свою судьбу его место  в  мире  и
его образ жизни. Мне кажется, что такой уклад отличался здравым смыслом и  в
нем коренилась основа будущего счастья. Если  вы  не  можете  принять  образ
жизни вашего мужа, не беритесь за эту работу - иными словами, не выходите за
него  замуж.  Скажем,  он  -  торговец  мануфактурой;  он  -   католик;   он
предпочитает жить за городом; он играет в гольф, а отдыхать ему нравится  на
море. Вот за это вы и вышли замуж. Примите и полюбите все это. Совсем не так
уж трудно.
   Это просто удивительно, какое огромное наслаждение можно  получать  почти
ото всего, что существует в жизни. Нет ничего упоительнее, чем  принимать  и
любить все сущее. Можно получать удовольствие почти от любой пищи  и  любого
образа жизни: деревенской тиши, собак, проселочных дорог; от  города,  шума,
толпы, грохота машин. В одном случае вас  ждет  покой,  возможность  читать,
вязать, вышивать и ухаживать за растениями. В  другом  -  театры,  картинные
галереи, хорошие концерты и встречи с друзьями, которых иначе вы  видели  бы
редко. Я счастлива сказать, что люблю почти все.
   Однажды, во время путешествия в Сирию, у меня состоялась занятная  беседа
с соседкой по купе - по поводу желудка.
   - Дорогая, - сказала она, - никогда не уступайте желудку. Если происходит
что-то неладное, скажите себе: "Кто здесь хозяин - я или мой желудок?"
   - Но что вы можете с ним сделать на самом деле?
   - Любой желудок можно перевоспитать. Понемножку. Неважно, чего именно это
касается. Например, я плохо переносила яйца. Или  совершенно  заболевала  от
тостов с сыром. Я начала с кофейной ложечки яиц всмятку два или три  раза  в
неделю, потом варила их чуть подольше и так  далее.  А  сейчас  могу  съесть
сколько угодно яиц. То же самое с тостами  с  сыром.  Запомните:  желудок  -
хороший