уехать от того,  что  разрушило
мою  жизнь.  После  всего  пережитого  в  Англии  я  не  обрела  бы   покоя.
Единственной отдушиной для меня была Розалинда. Если я останусь только с ней
и с моей подругой Карло, раны затянутся, и я смогу жить дальше. В Англии мне
жизни не будет. Именно тогда, полагаю,  я  начала  испытывать  отвращение  к
прессе, к журналистам и толпе. Безусловно, это несправедливо с моей стороны,
но в тогдашних моих обстоятельствах вполне естественно. Я  чувствовала  себя
словно лисица, которую лающая свора собак настигает в ее  собственной  норе.
Мне  всегда  была  ненавистна  публичность  любого  рода,  теперь  меня  так
выставляли напоказ, что порой жить не хотелось.
   - Но ты же можешь жить в Эшфилде, - говорила сестра.
   - Нет, не  могу,  -  отвечала  я.  -  Если  я  буду  тихо  сидеть  там  в
одиночестве, меня одолеют  воспоминания,  воспоминания  о  счастливых  днях,
которые я там провела, и обо всех радостях, которые у меня были.
   Когда сердцу больно, не  следует  вспоминать  о  счастливых  временах.  О
печальных - пожалуйста, это не повредит, но любое напоминание  о  счастливом
дне или радостном событии способно сломить нас. Арчи какое-то время еще  жил
в Стайлсе, но искал покупателя - с  моего  согласия,  разумеется,  поскольку
наполовину дом принадлежал мне. Я очень нуждалась в деньгах - у  меня  снова
были финансовые затруднения.
   Со дня маминой смерти мне не удавалось написать ни слова, хоть я  обязана
была представить издателям книгу до  конца  года.  На  Стайлс  ушло  столько
денег, что у меня ничего не осталось - весь мой ничтожный капитал мы  ухнули
на покупку дома. Ждать денег  тоже  было  неоткуда,  следовало  рассчитывать
только на то, что могу заработать сама. Поэтому  мне  не  оставалось  ничего
другого, кроме как написать поскорее новую книгу и жить  какое-то  время  на
гонорар.
   Мой деверь Кэмпбелл Кристи, брат Арчи, который всегда  был  большим  моим
другом, очень добрый и славный человек, дал полезный совет - собрать в книгу
двенадцать последних рассказов,  напечатанных  в  "Скетче",  -  своего  рода
выход. Помог он и в работе над рукописью - я все еще  была  не  в  состоянии
ничем заниматься. И  книга  действительно  вышла.  Она  называлась  "Большая
четверка" и стала весьма популярна. Впервые за последнее время  я  допустила
мысль, что, если удастся уехать и успокоиться,  я,  быть  может,  с  помощью
Карло напишу еще что-нибудь.
   Кто был целиком на моей стороне и поддерживал  меня,  так  это  мой  зять
Джеймс.
   - Ты совершенно правильно поступаешь, Агата, - говорил он тихим  голосом.
- Ты лучше знаешь, что тебе нужно, я бы на твоем месте  поступил  точно  так
же. Тебе нужно уехать. Возможно, Арчи передумает и вернется - я надеюсь,  но
не очень-то в это верю. Не такой он человек. Если уж он что-то решил, так  и
сделает - словом, я бы на это не рассчитывал.
   Я отвечала, что и не рассчитываю, но ради Розалинды обязана выждать  хотя
бы год - Арчи нужно дать возможность принять решение по зрелом размышлении.
   Я была воспитана, как и все люди моего поколения: развод вызывал -  и  до
сих пор вызывает - у меня ужас. По  сей  день  испытываю  чувство  некоторой
вины, что уступила настойчивым требованиям Арчи и дала ему развод. Глядя  на
свою дочь, я все еще сомневаюсь: не должна  ли  была  проявить  твердость  и
отказать ему? Так трудно делать то, с чем не согласен в душе. Я была  против
развода, мне претило разводиться. Расторгать брак нельзя, я в этом  уверена,
видела  много  расторгнутых  браков  и  хорошо  знаю  историю  жизни  многих
разведенных супругов. Пока нет детей - все ничего, но если дети есть, развод
небезобиден.
   По возвращении в Англию я  снова  была  прежней  Агатой  -  только  более
жесткой и недоверчивой к окружающему  миру,  зато  лучше  приспособленной  к
жизни в нем. Мы с Розалиндой и Карло  поселились  в  небольшой  квартирке  в
Челси,  и  вместе  с  Эйлин  Моррис,   моей   подругой,   у   которой   брат
директорствовал в  "Хоррис-хилл  скул",  мы  начали  искать  подходящую  для
Розалинды частную школу. Поскольку девочка была оторвана от дома, от друзей,
а в Торки было мало знакомых мне детей ее возраста, я решила, что  ее  лучше
отдать в интернат. Во всяком случае, она  сама  этого  хотела.  Мы  побывали
почти в десяти школах. Под конец у меня в голове все перепуталось, некоторые
школы казались мне даже смешными. Конечно, никто не смыслил в школах  меньше
моего. Я ничего не понимала в разных системах обучения, и самой мне  никогда
не хотелось ходить в школу. Но, в конце концов, сказала я себе, может,  я  и
не права, кто знает? Почему бы не дать возможность своей дочери попробовать?
   Розалинда была в высшей  степени  здравомыслящим  ребенком,  и  я  решила
посоветоваться с ней самой. Она проявила  большой  интерес  к  предмету.  Ей
нравилась дневная школа, в которую она ходила в Лондоне, и она считала,  что
в закрытую школу ей лучше пойти с осени. Кроме того, заявила она, ей хочется
учиться в очень большой - самой большой школе. Было решено, что я постараюсь
найти  именно  такую,  и  на  будущее  мы  наметили  Челтенхемскую  школу  -
огромнейшее учебное заведение.
   Первая понравившаяся мне школа располагалась в Бексхилле, она  называлась
"Каледония", и управляли ею мисс Уинн и ее компаньонка  мисс  Баркер.  Школа
была традиционной, явно находилась в хороших руках, и  мисс  Уинн  сразу  же
вызвала у меня симпатию. Эта дама внушала уважение, она была личностью.  Все
в школе подчинялось правилам, но они были разумны, а Эйлин от  своих  друзей
слышала, что  там  исключительно  хорошо  кормят.  Очень  мило  выглядели  и
школьницы.
   Другая  понравившаяся  мне  школа  олицетворяла  собой  совсем  иной  тип
учебного заведения. Здесь девочкам разрешалось по желанию держать своих пони
и домашних животных и в  определенных  пределах  предоставлялся  даже  выбор
предметов. Они пользовались большой свободой  -  их  никогда  не  заставляли
делать то, чего они не хотели, ибо, по словам директрисы, важно, чтобы  все,
что они делали, они делали охотно и добровольно.  Их  немного  обучали  даже
основам изобразительных искусств. И опять же мне понравилась директриса. Она
показалась оригинально мыслящим человеком, добросердечным, полным энтузиазма
и идей.
   Я решила показать обе школы самой Розалинде. Так и сделала. Потом дала ей
пару дней на размышление и наконец спросила: "Ну, какую школу ты выбираешь?"
   У Розалинды, слава богу, всегда было собственное мнение.
   - О, конечно, "Каледонию", - ответила она. - Другая мне  не  понравилась,
там чувствуешь себя,  как  на  вечеринке.  А  если  идешь  в  школу,  хочешь
чувствовать, что ты в школе, а не на вечеринке, правда же?
   Итак, мы выбрали "Каледонию" и не ошиблись. Учили там прекрасно, и  детям
было интересно то, чему их учили. Там все регламентировалось  правилами,  но
Розалинда любила, чтобы все было регламентировано правилами. Как она не  без
удовольствия заявила во время каникул: "Там  ни  у  кого  минутки  свободной
нет". Мне бы такое едва ли понравилось.
   Иногда я получала поразительные ответы на свои вопросы.
   - Розалинда, а когда вы встаете?
   - Не знаю, просто звенит звонок.
   - А тебе разве не хочется знать, в котором часу он звенит?
   - Зачем? - отвечала Розалинда.  -  Он  же  нас  будит,  чего  же  еще?  А
завтракаем мы примерно через полчаса после этого.
   Мисс Уинн умела поставить родителей на место. Однажды я  спросила,  можно
ли нам взять  Розалинду  на  воскресенье  в  повседневном  платье,  а  не  в
воскресном шелковом, так как мы едем на пикник и прогулку в дюнах.
   Мисс  Уинн  ответила:  "Мои  ученицы  по  воскресеньям  носят  воскресные
платья". И разговор был окончен. Тем не менее мы с Карло обычно прихватывали
сумку с прогулочной одеждой  для  Розалинды,  и  в  подходящем  лесочке  или
кустарнике она меняла свое Воскресное Шелковое Платье, соломенную  шляпку  и
аккуратные туфельки на нечто более подходящее, чтобы  прыгать  по  ухабам  и
падать. Нас, к счастью, ни разу не разоблачили.
   Эта  женщина  обладала  очень   сильной   индивидуальностью.   Как-то   я
поинтересовалась, что она делает, если в День спорта идет дождь.
   - Дождь? - удивилась мисс Уинн. - Сколько я помню, в День спорта дождь не
идет никогда.
   Казалось, она может диктовать свои требования даже стихиям.  Как  сказала
однажды Розалиндина подруга: "Думаю, Бог примет сторону мисс Уинн".
   На Канарских островах мне удалось написать лучшую  часть  новой  книги  -
"Тайна Голубого экспресса". Это оказалось непросто, и Розалинда не облегчала
мою задачу. В отличие от своей матери,  она  не  умела  занять  себя  игрой,
требующей воображения: ей нужно было обязательно нечто  конкретное.  Дай  ей
велосипед - она будет полчаса кататься. Дай головоломку в дождливую погоду -
она будет складывать ее. Но в парке отеля "Оратава"  на  Тенерифе  Розалинде
нечем было заняться, кроме  как  ходить  вокруг  клумб  или  метнуть  кольцо
раз-другой - но, опять же в отличие от матери, метание колец ее не увлекало.
Для нее это было всего лишь кольцо.
   - Послушай, Розалинда, - говорила я, - ты не должна мне сейчас мешать,  я
буду работать. Мне нужно писать книгу. В  течение  часа  мы  с  Карло  будем
заняты. Не мешай нам, пожалуйста.
   - Хорошо, - уныло отзывалась  Розалинда  и  уходила.  Я  сидела  напротив
Карло, державшей наготове  остро  отточенный  карандаш,  и  думала,  думала,
думала, ломала голову. Наконец неуверенно начинала. Через несколько минут  я
замечала, что Розалинда стоит по другую сторону дорожки и смотрит на нас.
   - Что такое, Розалинда? - спрашивала я. - Чего ты хочешь?
   - Полчаса еще не прошли? - интересовалась она.
   - Еще нет. Только девять минут. Иди.
   - А... Хорошо, - она уходила.
   Я возобновляла свою неуверенную диктовку.
   Вскоре снова появлялась Розалинда.
   - Пока еще рано. Я сама позову тебя.
   - А мне нельзя постоять здесь? Я только постою. Я не буду мешать.
   - Ну ладно, стой, - неохотно соглашалась я и диктовала дальше.
   Но Розалиндин взгляд действовал на меня, как взгляд  Медузы.  Яснее,  чем
когда-либо, я понимала: все, что я говорю, - идиотизм. (По большей части так
оно и было.) Я мямлила, заикалась, колебалась, топталась на  месте.  Словом,
как эта несчастная книга все же появилась на свет, не понимаю!
   Прежде всего, я не испытывала от работы над ней ни капли удовольствия,  у
меня не было никакого вдохновения. Я придумала  сюжет  -  вполне  приемлемый
сюжет, частично заимствованный из собственного рассказа, и, если  можно  так
выразиться, знала, куда идти, но картины и люди  не  оживали.  Мною  двигало
лишь желание, вернее, необходимость написать книгу и заработать денег.
   Именно тогда, вероятно, я стала превращаться из любителя в профессионала.
Последний отличается от первого тем, что должен писать  и  тогда,  когда  не
хочется, и тогда, когда то, что пишешь, не слишком  тебя  увлекает,  и  даже
когда получается не так, как хотелось. Я терпеть не  могла  "Тайну  Голубого
экспресса", но я ее все же дописала и отправила издателям. Ее раскупили  так
же быстро, как предыдущую. Я должна была бы радоваться - но,  надо  сказать,
этой книгой я никогда не гордилась.
   "Оратава" находилась в чудесном месте - позади отеля возвышалась  большая
гора, вокруг росли великолепные цветы, - но было у него  и  два  недостатка.
После ясного утра, ближе к полудню, с горы спускался густой туман, и остаток
дня оказывался пасмурным. Иногда даже шел дождь. Кроме того,  для  любителей
плавания купание там было мукой: лежа на пологом  склоне  вулкана,  у  самой
воды, лицом вниз, следовало, зарывшись пальцами  в  песок,  довольствоваться
тем, что тебя окатывали набегавшие волны. При этом важно было не  зазеваться
и не дать им тебя увлечь: так утонуло множество людей.  Отважиться  войти  в
воду и поплыть здесь могли только отличные пловцы, но  даже  один  из  таких
пловцов утонул там за год до нашего приезда. Словом, промучившись неделю, мы
перебрались в Лас-Пальмас, на остров Гран-Канариа.
   Зимой лучшего курорта, чем Лас-Пальмас, не сыщешь. Нынче он стал, правда,
местом паломничества туристов и, боюсь, потерял былое  очарование,  а  тогда
был тихим и мирным уголком. Туда мало кто приезжал  -  разве  что  несколько
человек, предпочитавших Канарские острова Мадейре.  Там  было  два  чудесных
пляжа.  И  температура  воздуха  самая  подходящая  -  около  26°.  По  моим
представлениям это настоящая  летняя  температура.  Большую  часть  дня  дул
легкий ветерок, а теплыми вечерами было  приятно  посидеть  после  ужина  на
свежем воздухе.
   Как раз в один из таких вечеров мы с Карло познакомились с двумя  людьми,
ставшими впоследствии нашими близкими друзьями: с  доктором  Лукасом  и  его
сестрой миссис Мик. Она была намного старше своего брата, у  нее  было  трих
сына. Он специализировался в лечении туберкулеза, был женат на австралийке и
держал санаторий на восточном побережье. То ли  костный  туберкулез,  то  ли
полиомиелит искалечил  в  детстве  его  самого:  об  этом  свидетельствовали
небольшой горб на спине и крайняя субтильность фигуры; тем не менее  он  был
прирожденным целителем и очень помогал своим пациентам. Однажды  он  сказал:
"Мой компаньон, знаете ли, гораздо лучший  врач,  чем  я,  -  гораздо  более
квалифицированный и знающий. Но он не дает больным того, что даю я. Когда  я
уезжаю, они сникают и сдаются. Я же вселяю в них веру".
   Вся многочисленная родня считала его отцом семейства, патриархом, и мы  с
Карло тоже вскоре стали звать его "папой". Когда мы приехали,  у  меня  было
очень плохое, рыхлое горло. Он посмотрел меня и сказал:
   - Вы чем-то очень расстроены, да? Чем? Неприятности с мужем?
   Я подтвердила его догадку и рассказала о своих  горестях.  Он  вдохнул  в
меня бодрость и придал сил, сказав:
   - Если он вам нужен,  он  вернется.  Дайте  ему  только  время.  Побольше
времени. А когда вернется, не упрекайте.
   Я ответила, что не верю в его возвращение: не такой он человек.
   - Да, есть и такие, - ответил он, а потом,  улыбнувшись,  добавил:  -  Но
большинство из нас возвращаются, поверьте мне.  Я  сам  уходил  из  семьи  и
вернулся. Однако, в любом случае, как бы ни  обернулась  жизнь,  примите  ее
такой, какова она есть, и живите дальше. Вы сильный и мужественный  человек.
У вас в жизни все получится.
   Дорогой папочка. Я так  ему  обязана.  Как  он  умел  сострадать  людским
болезням и горестям! Когда пять или шесть лет спустя его не стало, я ощутила
геречь утраты одного из самых дорогих друзей.
   Больше  всего  на  свете  Розалинда  боялась,   что   с   ней   заговорит
горничная-испанка.
   - Но что в этом страшного? - удивлялась я - Ответишь ей, вот и все.
   - Я не  могу  -  она  же  испанка.  Она  говорит:  "Se~norita",  a  потом
произносит что-то совсем непонятное.
   - Ну, не будь глупышкой, Розалинда.
   - Ладно, можешь идти ужинать. Пока я в постели, могу побыть одна,  потому
что, если она придет, я закрою глаза и сделаю вид, что сплю.
   Никогда не угадаешь, чего может  испугаться  ребенок  и  что  ему  может,
напротив, понравиться. Когда мы садились на корабль,  чтобы  плыть  обратно,
штормило, и огромный, устрашающего вида матрос-испанец  подхватил  Розалинду
на руки и вбежал с ней по сходням на борт! Я думала,  она  будет  вопить  от
ужаса - ничего подобного! Она улыбалась ему самым очаровательным образом.
   - Он ведь тоже иностранец, а тебе хоть бы что, - заметила я.
   - Но он же не разговаривал со мной. И потом мне понравилось  его  лицо  -
такое милое уродливое лицо.
   По пути из Лас-Пальмаса  в  Англию  случилось  лишь  одно  примечательное
событие. По прибытии в порт де ла Крус, где нам предстояло сесть  на  "Юнион
касл",  обнаружилось,  что  мы  забыли  в  отеле  Синего  мишку.   Розалинда
побледнела. "Я не поеду  без  мишки",  -  заявила  она.  Водителю  автобуса,
привезшему нас в порт, было  обещано  щедрое  вознаграждение,  хоть,  скорее
всего, этого и  не  требовалось.  Конечно  же  он  разыщет  малышкину  синюю
"обезьянку" и, разумеется, примчит ее  сюда,  словно  ветер.  А  моряки  тем
временем - он в этом не сомневался  -  задержат  корабль,  пока  ребенок  не
получит  свою  любимую  игрушку.  Я  не  разделяла  его  уверенности.  Я  не
сомневалась, что корабль отчалит, потому что это был английский корабль.  Он
следовал из Южной Африки. Если бы судно  было  испанским,  оно,  безусловно,
задержалось бы на пару часов, если нужно. Тем не менее все кончилось хорошо.
Когда был дан свисток к отплытию и провожающих попросили сойти на  берег,  в
клубах пыли показался автобус.  Из  него  выскочил  водитель.  Синего  мишку
Розалинде передали по трапу, и она  прижала  его  к  сердцу.  Так  счастливо
окончилось наше пребывание на Канарах.
   Глава седьмая
   Дальнейшая моя жизнь была мне  более  или  менее  ясна,  предстояло  лишь
принять последнее решение.
   Мы с Арчи условились о встрече. Он выглядел больным и усталым. Поговорили
о том о сем, об общих знакомых.  Затем  я  спросила,  каковы  его  намерения
теперь, уверен ли он, что не может вернуться к нам с Розалиндой. Я  еще  раз
напомнила ему, как она его любит, и рассказала, как она недоумевает, что его
нет с нами.
   Однажды с жестокой детской непосредственностью она мне сказала: "Я  знаю,
меня папа любит и со мной хотел бы жить. Это тебя он, наверное, не любит".
   - Из этого ты можешь заключить, - добавила я,  -  как  ты  ей  нужен.  Ты
уверен, что ничего не можешь с собой поделать?
   - Да, боюсь, не могу, - ответил он. - Я хочу в жизни  только  одного.  До
безумия хочу быть счастливым. А это невозможно, если я не женюсь  на  Нэнси.
Последние десять месяцев мы не виделись - ее родственники,  в  надежде,  что
все забудется, отправили ее в кругосветное путешествие, но это  не  помогло.
Единственное, чего я хочу и что могу сделать, это жениться на ней.
   Итак, все было решено. Я отдала распоряжения своим адвокатам, мосты  были
сожжены. Мне оставалось лишь решить, чем  занять  себя  в  ближайшее  время.
Розалинда - в интернате, Карло и Москитик будут навещать ее. До Рождества  я
свободна. И я вознамерилась  отправиться  за  солнцем  -  в  Вест-Индию,  на
Ямайку. Заказав билеты в агентстве Кука, я была готова к отплытию.
   Но тут снова  вмешался  рок.  За  два  дня  до  отъезда  меня  пригласили
поужинать мои лондонские знакомые. Мы не были близкими друзьями, но я весьма
симпатизировала этой супружеской паре.  Среди  приглашенных  была  еще  одна
молодая пара: морской офицер командор* Хауи с  женой.  Я  сидела  за  столом
рядом с  ним,  и  он  рассказывал  о  Багдаде.  Его  корабль  базировался  в
Персидском заливе, и он только что приехал  оттуда.  После  ужина  его  жена
присела рядом со мной. Все говорят, что Багдад - ужасный город, сказала она,
а вот они с мужем очарованы им. Их рассказы все больше вдохновляли меня,  но
одно сомнение тревожило - туда ведь нужно плыть морем?
   - Можете поехать поездом - на Восточном экспрессе.
   - На Восточном экспрессе?!
   Всю жизнь я мечтала проехаться в Восточном экспрессе. Часто,  направляясь
во Францию, Испанию или Италию, я видела Восточный экспресс в  Кале.  И  мне
всегда хотелось сесть в него. "Симплон - Милан - Белград - Стамбул..."
   Я схватила наживку. Командор Хауи написал мне, чтґо посмотреть в Багдаде.
Не клюйте только на Альвию** и мем-саиб***. Обязательно поезжайте в Мосул, в
Басру и конечно же в Ур.
   - Ур?! - переспросила я, поскольку как  раз  прочла  в  "Иллюстрированных
лондонских новостях" об удивительных находках  Леонарда  Вули  в  Уре.  Меня
всегда привлекала археология, хоть я ничего о ней и не знала.
   На следующее утро я ринулась  в  агентство  Кука,  аннулировала  билет  в
Вест-Индию и вместо этого сделала все необходимые распоряжения  для  поездки
на Восточном экспрессе в Стамбул, из Стамбула - в Дамаск,  из  Дамаска  -  в
Багдад