ы целиком.
   На следующее по приезде утро Макс  попросил  принести  горячей  воды  для
бритья, но не тут-то было. "Горячая вода" - два слова, которые он  только  и
знал по-русски,  не  считая,  разумеется,  слов  "пожалуйста"  и  "спасибо".
Женщина, к которой  он  обратился  со  своей  просьбой,  энергично  покачала
головой и принесла большой кувшин  холодной.  Макс  несколько  раз  повторил
слово "горячая", прикладывая к щеке бритву в надежде,  что  женщина  поймет,
зачем ему горячая вода. Но та продолжала качать головой, и  вид  у  нее  был
возмущенный и осуждающий.
   - Требуя горячей воды для  бритья,  ты,  видно,  кажешься  ей  изнеженным
аристократом. Советую тебе быть осторожнее, - сказала я.
   Баку  очень  напоминал  Шотландию  в  воскресный  день:  никаких  уличных
развлечений, большинство магазинов закрыто, в двух-трех открытых  -  длинные
очереди. Люди терпеливо стояли за какими-то непривлекательными товарами.
   Интуристовский приятель повез нас на вокзал. Очереди за билетами не  было
видно конца. "Сейчас попробую пробиться в кассу брони", - сказал он и исчез,
а мы медленно пошли вдоль очереди к ее концу.
   Вдруг кто-то тронул меня за руку. Эта была женщина из начала очереди, она
приветливо улыбалась. Люди там вообще охотно улыбались, если был повод.  Они
казались очень добрыми. Жестами кое-как женщина объяснила, чтобы  мы  прошли
вперед. Мы не хотели, показывали в конец очереди, но все начали  настаивать:
нас трогали за руки, похлопывали по плечам и, кивая  головами,  подталкивали
вперед. В конце концов какой-то мужчина  подхватил  нас  под  руки  и  силой
потащил к кассе; женщина, тронувшая меня  за  руку  первой,  тоже  вышла  из
очереди, кланяясь и улыбаясь. Так были куплены билеты.
   Вернулся человек из "Интуриста".
   - А! Вы уже справились? - удивился он.
   - Эти люди любезно уступили нам свою очередь, - смущенно сказал  Макс.  -
Может быть, вы объясните им, что нам очень неловко.
   - Что вы! Они всегда так делают, - ответил интуристовец. - Как  будто  им
нравится снова становиться в хвост - такое, знаете ли, увлекательное занятие
- постоять в очереди, они, наверное, хотят продлить удовольствие.  А  вообще
говоря, они просто всегда очень вежливы с иностранцами.
   Последнее было чистой правдой. Пока мы  шли  к  поезду,  они  махали  нам
руками и приветливо кивали.  На  перроне  толпились  люди;  как  выяснилось,
однако, почти никто, кроме нас,  в  поезд  не  садился.  Они  пришли  просто
развлечься, приятно провести время. Наконец мы  очутились  в  своем  вагоне.
Интуристовец попрощался и заверил, что через три дня в Батуме нас встретят и
все будет хорошо.
   - У вас, как я вижу, нет с собой чайника, - сказал он. - Ну  ничего,  вам
его кто-нибудь обязательно одолжит.
   Я поняла, что он имел в виду, на первой же остановке,  часа  два  спустя:
старушка из нашего купе энергично похлопала меня по плечу, указала  на  свой
чайник и с помощью юноши, сидевшего  в  углу,  который  говорил  по-немецки,
объяснила, что нужно положить в чайник  заварку  и  пойти  к  паровозу,  где
машинист  нальет  в  него  горячей  воды.  Чайником  мы,  как  известно,  не
запаслись, но чашки у нас были, и старушка вызвалась все  остальное  сделать
сама. Вскоре она вернулась с двумя дымящимися чашками чая. Мы  достали  свой
провиант, предложили новым друзьям  угощаться,  и  путешествие  пошло  своим
чередом.
   Продукты сохранялись сравнительно неплохо -  мы  успели  съесть  уток  до
того, как они испортились, и теперь ели хлеб, становившийся все  черствее  и
черствее. Мы надеялись купить свежего  хлеба  в  дороге,  но  это  оказалось
невозможным. В последний день мы умирали с голоду, так как  у  нас  осталось
лишь утиное крылышко и две баночки ананасного джема.  Есть  джем  без  хлеба
очень противно, но голод он утолял.
   В Батум мы прибыли в полночь под проливным дождем.  Места  в  отеле  нам,
разумеется, не зарезервировали. Мы  вышли  с  вокзала  в  ночь,  нагруженные
вещами. Никакого интуристовского представителя видно не было. У входа стояли
дрожки -  древняя  разбитая  упряжка,  напоминающая  старомодную  английскую
викторию. Услужливый, как обычно, возница помог нам  забраться  в  экипаж  и
завалил вещами до самой головы. Мы попросили отвезти  нас  в  гостиницу.  Он
бодро кивнул, щелкнул кнутом, и лошадь двинулась вперед неуверенной рысью.
   Вскоре мы прибыли в гостиницу, но кучер знаками объяснил, что сначала  мы
должны пойти туда без вещей. Через несколько минут мы  поняли,  почему:  нам
сразу же сообщили, что мест нет. Мы спросили, где  они  могут  быть,  портье
лишь безразлично пожал  плечами.  Снова  сев  в  экипаж,  двинулись  дальше,
объехали гостиниц семь - все они были переполнены.
   В восьмой Макс решил действовать хитрее: нужно же было где-то  спать.  Мы
рухнули на плюшевый диван в вестибюле и притворились, что не понимаем, когда
нам привычно сообщили об отсутствии мест. Через некоторое время портье и все
служащие воздевали руки к небу и бросали на нас  отчаянные  взгляды,  но  мы
продолжали изображать непонимание  и  на  всех  известных  нам  языках  тупо
твердили через равные промежутки времени, что  нам  нужна  комната  на  одну
ночь. В конце концов  они  сдались.  Возница  внес  наши  вещи  и  удалился,
приветливо помахав рукой на прощанье.
   - Не кажется ли тебе, что мы сожгли мосты? - неуверенно спросила я.
   - И только на это теперь наша надежда, - ответил Макс. - Поскольку уехать
нам больше не на чем и весь багаж при  нас,  они,  мне  кажется,  что-нибудь
придумают.
   Прошло минут двадцать, и вдруг к нам спустился местный ангел-спаситель  в
облике огромного - под два метра ростом -  мужчины  с  устрашающими  черными
усами, в сапогах для верховой езды - я такого видела в  русском  балете.  Мы
смотрели на него с восхищением.  Он  улыбнулся,  дружески  похлопал  нас  по
плечам и кивком пригласил следовать за ним. Мы поднялись  на  верхний  этаж,
пройдя два  лестничных  марша,  затем  сопровождающий  толкнул  дверь  люка,
ведущего  на  крышу,  и  приставил  к  отверстию  переносную  лестницу.  Это
показалось нам весьма необычным, но делать было нечего; Макс пролез  первым,
втащил меня, и мы вышли на крышу. Продолжая кивать и улыбаться, хозяин повел
нас на крышу соседнего  дома,  где  через  такой  же  люк  мы  спустились  в
мансарду. Это была просторная, мило обставленная комната с двумя  постелями.
Он похлопал по ним рукой, сделал  приглашающий  жест  и  исчез.  Вскоре  нам
доставили багаж. К счастью, на сей раз он не был слишком велик: часть его  у
нас забрали в Баку,  пообещав  отправить  в  Батум  в  грузовом  вагоне.  Мы
надеялись на следующий день получить его,  а  пока  единственное,  чего  нам
хотелось, - спать.
   Наутро предстояло найти франзузский корабль, в тот же день отплывавший  в
Стамбул, - у нас на него были заказаны билеты. Как ни пытались мы  объяснить
это своему хозяину, он ничего не понимал, и, похоже, не было вокруг  никого,
кто мог бы нас понять. Тогда мы пошли по  улицам  в  надежде  отыскать  порт
самостоятельно. Я не подозревала до той поры, как трудно  найти  море,  если
нет высокой точки, откуда его можно увидеть. Мы шли то в одну, то в  другую,
то в третью  сторону,  время  от  времени  обращаясь  к  прохожим,  на  всех
доступных нам языках называя слова "пароход", "порт", "причал"  -  никто  не
понимал ни по-французски, ни по-немецки, ни по-английски. В конце концов нам
чудом удалось найти лишь дорогу обратно в гостиницу.
   Теперь  Макс  нарисовал  на  листочке  бумаги  корабль  -  и  наш  хозяин
моментально все понял. Он отвел нас в гостиную на первом  этаже,  усадил  на
диван и, как глухонемым, объяснил, что мы должны  ждать.  Через  полчаса  он
вернулся в сопровождении дряхлого старика  в  остроконечной  шляпе,  который
говорил по-французски. Этот реликт, видимо, служил портье в старые времена и
все еще оказывал гостям услуги. Он продемонстрировал  готовность  немедленно
проводить нас на корабль, получив предварительно наш багаж, отправленный  из
Баку. Старик повел нас прямо  к  дому,  который  по  виду  мог  быть  только
тюрьмой. Там нас препроводили в запертую на множество замков камеру, посреди
которой благополучно покоились наши вещи. Старик собрал их  и  повел  нас  в
порт. Всю дорогу он ворчал на правительство, и мы начали немного нервничать,
поскольку вовсе не желали  критиковать  власти  страны,  где  не  было  даже
английского консульства, которое могло бы, случись  что,  вызволить  нас  из
беды.
   Мы попытались успокоить старика, но безуспешно.
   - Теперь все не так, как прежде, - продолжал ворчать он. - Почему, как вы
думаете? Вот посмотрите  на  мое  пальто.  Это  хорошее  пальто,  ничего  не
скажешь, но мое ли оно? Ничего подобного, мне  его  выдали  на  службе,  оно
принадлежит государству. В былые времена  у  меня  было  не  одно  пальто  -
четыре! Может быть, они не были такими хорошими, как это,  но  то  были  мои
вещи: зимнее пальто, осеннее, плащ для дождливой погоды и  выходное  пальто.
Четыре!
   Наконец он немного понизил голос и произнес:
   - У нас строго запрещено брать чаевые, поэтому, если  вы  собирались  мне
что-нибудь заплатить, лучше сделать это сейчас, на этой тихой улочке.
   Такой прозрачный намек  нельзя  было  оставить  без  внимания.  Поскольку
помощь  старика  была  неоценима,   мы   поспешно   отсчитали   ему   щедрое
вознаграждение. Он выразил одобрение, еще немного поворчал на  правительство
и  наконец  гордо  указал   нам   на   пристань,   у   которой   стоял   наш
почтово-пассажирский морской корабль.
   Путешествие по Черному морю было чудесным. Больше  всего  мне  запомнился
заход в порт Инеболу, где на борт взяли восемь или десять  прелестных  бурых
медвежат. Их везли, по слухам, в марсельский зоопарк. Я жалела их: они  были
так похожи на игрушечных, но в отличие от тех, могли иметь печальную  участь
- не исключено, что их убьют, сделают из них чучела или случится  что-нибудь
столь же ужасное. Пока, впрочем, их ждало приятное морское  путешествие.  До
сих пор не могу без смеха вспоминать, как  какой-то  оборванный  французский
матрос кормил их по очереди молоком из соски.
   Глава четвертая
   Другим важным событием в нашей тогдашней жизни  был  визит  к  доктору  и
миссис Кэмпбелл-Томпсон.  Нас  пригласили  на  выходные,  чтобы  подвергнуть
испытанию, прежде чем разрешить Максу взять меня с собой в Ниневию. О  самом
Максе вопрос был практически решен: он ехал с ними на раскопки  в  следующий
осенне-зимний сезон. Вули были недовольны, что  он  оставляет  Ур,  но  Макс
сделал окончательный выбор.
   У Си-Ти*, как обычно его называли, была своя система тестов,  по  которой
он проверял  людей.  Одним  из  испытаний  считался  поход  по  пересеченной
местности. В самый дождливый день он приглашал своих гостей на  прогулку  по
деревенскому бездорожью и смотрел,  какую  обувь  они  надевают,  быстро  ли
устают, не злятся  ли,  когда  приходится  продираться  сквозь  кустарник  и
прокладывать путь через лесную чащу. Я успешно выдержала испытание, имея  за
плечами исхоженный вдоль и поперек Дартмур. Деревенское бездорожье  меня  не
пугало, но все же хорошо, что он не водил нас по сплошь вспаханным  полям  -
вот это в самом деле утомительно!
   Далее он проверял, не слишком ли я разборчива в еде. Убедившись, что я ем
практически все, Си-Ти тоже остался доволен. Ему  нравились  мои  детективы,
что заранее расположило его в мою пользу. А когда  оказалось,  что  я  и  по
другим статьям подхожу  для  ниневийского  общества,  решение  было  принято
окончательно. Макс должен был отправиться на раскопки в  конце  сентября,  я
собиралась приехать к нему в конце октября.
   Мне хотелось провести несколько недель на Родосе - отдохнуть  и  написать
что-нибудь,  а  затем  доплыть  на  пароходе  до  порта  Александретта,  где
британским консулом был мой знакомый. Там я должна  была  нанять  машину  до
Алеппо. Оттуда на поезде доехать до местечка  Нусайбин  на  турецко-иракской
границе, а далее - восемь часов на автомобиле до Мосула.
   Этот отличный план был согласован с Максом, который, как  предполагалось,
встретит меня в Мосуле. Но на Ближнем  Востоке  планы  редко  осуществляются
так, как они задуманы. На Cpедиземном море  часты  штормы.  После  захода  в
Мерсин я пластом лежала на своей койке и стонала. Стюард-итальянец мне очень
сочувствовал, особенно огорчался из-за того, что я  ничего  не  могла  есть.
Время от времени он просовывал голову в дверь и  соблазнял  меня  чем-нибудь
вкусненьким: "Я принес вам замечательные  спагетти.  Отличное  блюдо,  много
томатного соуса - как вы любите". - "О!" - стонала я в ответ. Даже  мысль  о
горячей, жирной  еде,  обильно  политой  томатным  соусом,  была  невыносимо
мучительна. Стюард возвращался чуть позже: "Я  принес  то,  что  вы  любите:
голубцы из виноградных листьев в оливковом масле,  начиненные  рисом.  Очень
вкусно!" Я отвечала лишь новыми стонами. Однажды он принес мне полный  судок
супа, но, увидев слой жира в дюйм толщиной на поверхности, я позеленела.
   При подходе к Александретте мне удалось встать на ноги, одеться,  сложить
вещи и неверной походкой выйти на палубу, чтобы освежиться. Там, под резким,
холодным ветром я почувствовала  себя  немного  лучше.  В  этот  момент  мне
передали просьбу капитана зайти к нему в каюту. Он огорошил меня сообщением,
что из-за шторма корабль не сможет зайти в Александретту.
   - Слишком опасно швартоваться при такой волне, - сказал он.
   Это было серьезной неприятностью - я не могла даже связаться с консулом.
   - Что же мне делать? - спросила я.
   Капитан пожал плечами:
   - Вам придется следовать до Бейрута. Больше делать нечего.
   Я пришла в ужас: Бейрут совсем не в  той  стороне,  куда  мне  нужно.  Но
выхода не было.
   - Зато вам это ничего  не  будет  стоить,  -  добавил  капитан,  стараясь
подбодрить меня. - Поскольку мы не можем высадить вас там, где вам нужно, мы
бесплатно довезем вас до следующего порта.
   К тому времени, когда мы подходили к Бейруту, море  немного  успокоилось,
хоть до штиля  было  еще  очень  далеко.  Меня  посадили  в  неправдоподобно
медленно ползший поезд, на котором, однако, я все же  добралась  до  Алеппо.
Насколько  помню,  дорога  заняла  целый  день,  даже  чуть  больше,   часов
шестнадцать. В поезде не было туалета, и далеко не на каждой  станции  можно
было его найти. Пришлось терпеть все шестнадцать часов,  но,  к  счастью,  в
этом отношении у меня проблем не было.
   На следующий день я села в Восточный экспресс, чтобы ехать в Телль-Кочек,
где в то время  кончалась  железная  дорога  Берлин  -  Багдад.  Здесь  меня
поджидало новое несчастье. Накануне шел такой сильный дождь, что  дорога  до
Мосула оказалась размытой в двух местах, где вади снова  заполнились  водой.
Мне пришлось томиться целых два дня в гостинице для проезжих, где можно было
с ума сойти от скуки. Я бродила вдоль ограды из колючей  проволоки,  немного
углублялась в пустыню и возвращалась обратно. Кормили все время одним и  тем
же: яичницей и жилистыми цыплятами. У меня была  с  собой  одна-единственная
книга, которую я и читала  снова  и  снова.  Зато  времени  для  размышлений
оказалось предостаточно.
   Но в конце концов я все же добралась до Мосула,  где  -  о,  чудо!  -  на
ступеньках гостиницы меня ждал Макс.
   - Ты, наверное, страшно  волновался,  когда  я  не  приехала  вовремя,  -
сказала я.
   - Ничего подобного! - ответил Макс. - Здесь это часто случается.
   Мы поехали на машине в дом, который снимали Кэмпбелл-Томпсоны у  подножия
Ниневийского холма, в полутора  милях  от  Мосула.  Дом  с  плоской  крышей,
квадратной комнатой в  угловой  башне  и  красивой  мраморной  верандой  был
очарователен, я всегда вспоминаю о нем с любовью и нежностью. Наша с  Максом
комната находилась наверху. Мебели в ней было немного, преимущественно ящики
из-под апельсинов да две  походные  кровати.  Вокруг  дома  росло  множество
розовых кустов. Когда мы приехали, они были усыпаны бутонами, и я  подумала,
что бутоны вот-вот распустятся и превратятся в восхитительные цветы.  Однако
и на  следующее  утро  они  оставались  бутонами.  Этой  загадки  природы  я
разгадать не могла - ведь розы не  из  тех  растений,  что  расцветают  лишь
ночью. Оказалось, что эти розы выращивали для получения  розового  масла:  в
четыре часа утра приходили сборщики  и  срезали  только  что  распустившиеся
цветы. К рассвету на кустах снова оставались лишь бутоны.
   Работа Макса предполагала умение ездить верхом. Не думаю, чтобы  до  того
он был искусным наездником, но, зная, что от  него  потребуется,  он  еще  в
Лондоне посещал занятия в манеже. Он отнесся бы  к  ним  гораздо  серьезнее,
если бы знал, что страстью Си-Ти  была  экономия.  Очень  щедрый  во  многих
других отношениях, Си-Ти платил своим рабочим самое низкое жалованье,  какое
можно себе представить. Одним из его правил было никогда не тратить много на
лошадей, поэтому у  каждой  купленной  им  лошади  был  какой-нибудь  изъян,
который продавец держал в секрете до тех пор, пока сделка не была заключена.
Обычно его лошади вскидывали головы, взбрыкивали, шарахались или имели  иные
дурные привычки. Лошадь  Макса  не  составляла  исключения,  и  было  божьим
наказанием карабкаться на ней каждое утро на  вершину  холма  по  скользкой,
размытой тропе, тем более что Макс старался делать это  с  небрежным  видом.
Тем не менее все обошлось - он ни разу не упал.
   - Помните, - сказал ему Си-Ти перед отъездом из Англии, - если вы упадете
с лошади, ни один рабочий вас в грош не будет ставить.
   Ритуал начинался в пять утра. Си-Ти поднимался на крышу, Макс - следом за
ним, и они сигналили фонарем ночному сторожу на вершине холма: позволяет  ли
погода в этот день вести работы.  Поскольку  наступила  осень  и  часто  шли
дожди, вопрос этот становился весьма болезненным; множество рабочих жило  за
две-три мили от места раскопок и, чтобы знать, следует  ли  им  пускаться  в
путь, они следили за сигнальными огнями на холме. В положенный  час  Макс  и
Си-Ти садились на лошадей и отправлялись на вершину.
   Мы с Барбарой Кэмпбелл-Томпсон шли  туда  пешком  в  восемь  утра  и  там
завтракали: яйца вкрутую, чай и хлеб местной выпечки. В октябрьские дни  это
было очень приятно, а вот позднее  становилось  уже  холодно  и  приходилось
потеплее укутываться. Окрестности были очаровательны: вдали виднелись горы и
холмы - суровый Джебель-Маклиб, иногда Курдские горы со снежными  вершинами.
В другой  стороне  можно  было  видеть  реку  Тигр  и  минареты  Мосула.  Мы
возвращались домой. А потом снова - на холм,  где  все  вместе  обедали  под
открытым небом.
   Однажды у меня произошла стычка с Си-Ти. Из вежливости  он  уступил,  но,
думаю, мнение обо мне изменил к худшему.  Я  пожелала  всего-навсего  купить
себе на базаре стол. Я могла держать вещи в ящиках из-под апельсинов, сидеть
на них и использовать в качестве прикроватной тумбочки, но если я собиралась
работать, мне был необходим  большой,  устойчивый  стол,  на  который  можно
поставить машинку и под который - убрать ноги. Я не просила  Си-Ти  оплатить
покупку - это я собиралась сделать сама - речь шла лишь о том, чтобы  он  не
смотрел на меня презрительно из-за этой, с его точки зрения, совершаемой без
крайней  надобности  траты.  Но  я   утверждала,   что   испытываю   крайнюю
необходимость в столе.
   - Писать книжки, - заметила  я,  -  моя  работа,  для  которой  требуются
соответствующие орудия: машинка, карандаш и стол, за которым можно сидеть.
   Си-Ти в конце концов  согласился,  но  остался  недоволен.  Я  настаивала
также, чтобы стол был прочным - не какое-нибудь хлипкое сооружение о четырех
ногах с крышкой, которое начинает качаться, как только вы его касаетесь, - а
такой стол стоил десять фунтов, сумма для Си-Ти немыслимая. Недели две он не
мог простить мне этого экстравагант