, - призналась Пэм. - Как я оказалась в вашей постели?
   - Ты пришла ко мне ночью и сказала, что тебе приснился дурной сон.
   - Да? Я этого совсем не помню. А я не могла понять, как здесь  очутилась.
- Помолчав, она добавила: - Что-нибудь случилось?
   - Да, боюсь, что случилось. Видишь ли, Пэм, думаю, это коревая сыпь, -  я
поднесла к ее лицу зеркало.
   - О, как странно я выгляжу!
   Я не стала спорить.
   - И что же теперь будет? - спросила Пэм. - Я не  смогу  пойти  вечером  в
театр?
   - Боюсь, что нет, - ответила я. - Думаю, прежде всего мы должны  сообщить
твоей маме.
   Я  позвонила  Бид   Дрюс,   она   тут   же   примчалась,   отменив   свой
предполагавшийся отъезд, и забрала Пэм. Я же посадила Розалинду в машину,  и
мы отправились в Девоншир  пережидать  десятидневный  инкубационный  период.
Поездка осложнялась тем, что за неделю до того мне  сделали  прививку,  нога
все еще болела от укола и жать на педали было неудобно.
   По  истечении  десяти  дней  случилась  первая   неприятность:   у   меня
разыгралась дикая головная боль и стала повышаться температура.
   - Может, корь будет у тебя, а не у меня? - предположила Розалинда.
   - Чепуха, - ответила я. - Я очень тяжело переболела корью, когда мне было
пятнадцать лет.
   Но сомнение в душу закралось. Бывает, что корь повторяется, иначе  почему
бы я так отвратительно себя чувствовала?
   Я позвонила сестре, и Москитик, готовая в любой момент лететь на  помощь,
попросила,  чтобы  в  случае  необходимости  я  дала  ей  телеграмму  -  она
немедленно примчится и будет ухаживать за мной, или за  Розалиндой,  или  за
обеими и вообще делать все, что  нужно.  На  следующий  день  состояние  мое
ухудшилось, а Розалинда стала жаловаться  на  простудные  явления  -  у  нее
слезились глаза и текло из носа.
   Приехала Москитик, готовая, как всегда,  бороться  с  любыми  невзгодами.
Естественно, был вызван доктор Карвер. Он сделал заключение, что у Розалинды
корь.
   - А что с вами? - спросил он. - Вы неважно выглядите.
   Я сказала, что ужасно чувствую себя и, кажется, у  меня  температура.  Он
задал еще несколько вопросов.
   - Значит, вам сделали прививку? И после этого вы вели машину? А укол  вам
сделали в ногу? Почему не в руку?
   - Потому что след от прививки виден, когда надеваешь вечернее платье.
   - Ну, вообще-то ничего плохого в том, что укол сделан  в  ногу,  нет.  Но
сидеть после этого более двухсот миль за рулем неразумно. Давайте  посмотрим
ногу.
   Посмотрел.
   - У вас нога страшно распухла, - сказал он. - Разве вы не заметили?
   - Я заметила, но думала, это просто воспаление от прививки.
   - Воспаление? Это гораздо хуже. Ну-ка померяем температуру.
   Померяв, воскликнул:
   - Боже праведный, вы знаете, какая у вас температура?
   - Вчера  было  38,3°,  но  я  надеялась,  что  она  спадет.  Вообще-то  я
действительно как-то странно себя чувствую.
   - Странно! Еще бы вы не чувствовали себя странно! У вас  больше  тридцати
девяти! Лежите спокойно, я должен кое-что уладить.
   Вернувшись, он сообщил, что меня немедленно отвезут в частную  лечебницу,
он сейчас пришлет карету "скорой помощи". Я  заявила,  что  никакой  "скорой
помощи" не требуется. Почему я не могу ехать просто на машине или в такси?
   - Вы поедете так, как я  сказал,  -  ответил  доктор  Карвер,  не  очень,
впрочем, уверенно. - Но сначала я переговорю с миссис Уоттс.
   Вошла Москитик и сказала:
   - Я останусь с Розалиндой, пока она не поправится. Доктор Карвер считает,
видимо, что твое положение гораздо серьезней.  Что  произошло?  Тебе  внесли
инфекцию, когда делали прививку?
   Москитик укладывала мои вещи, а я лежала в постели и пыталась собраться с
мыслями. У меня было отвратительное  ощущение,  будто  я  лежу  на  прилавке
рыботорговца, а вокруг меня сплошь - куски дрожащего рыбного филе на льду. В
то же время я словно бы заключена  в  деревянную  колоду,  которая  горит  и
дымится - положение не из приятных. Время от времени с огромным  трудом  мне
удавалось  очнуться  от  этого  омерзительного  кошмара,  твердя  себе:   "Я
всего-навсего Агата, лежу на собственной постели - здесь нет  никакой  рыбы,
никакой рыбной лавки, и я не горящее бревно". Но потом  опять  соскальзывала
на блестящий пергамент и опять видела вокруг себя рыбные головы.  Одна  была
особенно противной. Это была голова, кажется, большого палтуса с выпученными
глазами, зияющим ртом, и смотрела она на меня весьма недружелюбно.
   Отворилась дверь, и в комнату вошла  женщина  в  форме  медсестры  -  она
сопровождала карету "скорой помощи", за ней санитар внес  кресло-носилки.  Я
запротестовала - не желаю, чтобы меня несли на носилках,  я  прекрасно  могу
сама спуститься по лестнице и сесть  в  машину.  Медсестра  отмела  все  мои
возражения:
   - Так распорядился доктор. Ну, дорогая, садитесь,  и  мы  пристегнем  вас
ремешками.
   Мне никогда не было так страшно, как тогда,  когда  меня  несли  вниз  по
крутой лестнице. Вес  у  меня  был  приличный  -  более  шестидесяти  восьми
килограммов, - а санитар оказался  чрезвычайно  хлипким  молодым  человеком.
Подхватив с двух сторон, они с медсестрой усадили меня  в  кресло  и  начали
спускать в холл. Кресло трещало и грозило разлететься вдребезги,  а  санитар
все время поскальзывался и хватался за перила. На середине лестничного марша
кресло действительно стало разламываться.
   - Боже, боже, сестра, - запыхтел санитар,  -  оно  сейчас  развалится  на
куски!
   - Отпустите меня! - завопила я. - Дайте мне самой сойти!
   Им пришлось  сдаться  и  отстегнуть  ремни.  Я  ухватилась  за  перила  и
героически зашагала вниз, чувствуя себя гораздо  безопаснее  и  спокойнее  и
сдерживаясь, чтобы не сказать, какими полными идиотами я их считаю.
   Карета "скорой помощи" двинулась в путь, и вскоре мы прибыли в  больницу.
Миниатюрная рыжая сестричка-практикантка уложила меня  в  постель.  Простыни
были  прохладными,  но  недостаточно.  Галлюцинации   с   рыбами   на   льду
повторились, появился еще какой-то мерцающий котел.
   - О! - воскликнула сестричка, с интересом разглядывая мою распухшую ногу.
- Последний раз, когда у нас здесь  была  такая  нога,  на  третий  день  ее
пришлось отнять.
   К счастью, я была уже в полубредовом состоянии, и ее слова вряд ли  дошли
до меня: в тот момент мне уже было все равно, даже если  бы  мне  собирались
отрезать обе ноги и голову в придачу. Но пока сестричка поправляла постель и
заботливо укрывала меня одеялом, в голове моей все же мелькнула мысль,  что,
вероятно, девушка ошиблась в выборе призвания - не всякий пациент сумеет  по
достоинству оценить ее своеобразный медицинский такт.
   Мне повезло - ногу на третьи сутки не отняли. Четыре-пять дней  держалась
высокая температура, и я бредила - оказалось, у меня было тяжелое  заражение
крови, но потом дело пошло на поправку. Однако я-то была уверена, и  до  сих
пор не сомневаюсь, что мне попалась ампула с двойной  дозой  вакцины.  Врачи
считали причинами заражения то, что мне с детства не делали прививок, и  то,
что я перенапрягла ногу, ведя машину из Лондона в Девоншир.
   Через неделю я более-менее пришла в  себя  и  сразу  же  позвонила  домой
узнать, как Розалинда. Ее обсыпало, как  Пэм,  -  образцовая  коревая  сыпь.
Розалинде очень нравилось, что за ней ухаживает ее  любимая  тетя  Москитик,
почти каждую ночь она чистым детским голоском просила:
   - Тетя Москитик! Не протрешь меня губкой, как вчера? Это так приятно! Так
приятно!
   В положенный срок я вернулась домой с толстой повязкой на левом бедре,  и
период нашего общего выздоровления прошел очень весело.  Первые  две  недели
после каникул мы все  еще  держали  Розалинду  дома,  пока  силы  и  хорошее
самочувствие не восстановились полностью. Мне понадобилась для выздоровления
еще неделя, после чего я тоже уехала - в Италию. Пребывание в Риме, впрочем,
пришлось сократить, так как  я  хотела  поспеть  на  теплоход,  следующий  в
Бейрут.
   Глава четвертая
   На сей раз я добралась до Бейрута на пароходе "Ллойд Три-естино", провела
там несколько дней,  а  затем  еще  раз  воспользовалась  услугами  компании
"Наирн", чтобы пересечь пустыню.
   Вплоть до Александретты* море было  неспокойным,  и  я  чувствовала  себя
неважно. На пароходе находилась  еще  одна  женщина.  Эта  женщина,  Сибилла
Бернет, потом сказала мне, что и она плохо переносила  качку  и  что,  глядя
тогда на меня, подумала: "В жизни не встречала таких неприятных особ!" То же
самое подумала о ней тогда и я, сказав себе: "Эта женщина мне  не  нравится.
Мне не нравятся ее шляпа и чулки цвета шампиньонов".
   Ужасно, если бы с этим чувством взаимной неприязни  нам  пришлось  вместе
пересекать пустыню. Но мы подружились  coвершенно  неожиданно  и  оставались
друзьями многие годы. Сибилла, или как ее обычно называли, Буфф Бернет, была
женой сэра Чарлза Бернета, вице-маршала авиации**, к нему она и  ехала.  Это
была в высшей степени оригинальная женщина - говорила все, что  приходило  в
голову, обожала путешествовать по новым местам, имела чудесный дом в Алжире,
четырех сыновей и двух дочерей от первого брака  и  отличалась  неистребимой
жаждой жизни. С нами ехала группа английских дам-католичек, которых везли  в
Ирак поклониться библейским святыням. Их  опекала  свирепого  вида  женщина,
некто мисс Уилбрэм. У нее были огромные ноги,  обутые  в  черные  туфли  без
каблуков, и она носила тропический шлем. Когда Сибилла Бернет  сказала,  что
она похожа на жука, я согласилась. Мисс  Уилбрэм  представляла  тип  женщин,
которым  всегда  хочется  противоречить,  каковое  желание  Сибилла   Бернет
сдерживать и не стала.
   - В моей группе сорок женщин, - объявила мисс Уилбрэм, - и  я  могу  себя
поздравить - все они, кроме одной дамы, истинные саиб. Это очень  важно,  не
правда ли?
   - Неправда, - возразила Сибилла Бернет, - я думаю, ужасно  скучно,  когда
все - саиб. Лучше бы в группе было побольше разнообразия.
   Мисс Уилбрэм пропустила замечание мимо ушей. Это была ее сильная  сторона
- она все пропускала мимо ушей.
   - Да, - продолжала она, - мне есть с чем себя поздравить.
   Мы с Буфф решили попробовать угадать, кто же эта паршивая  овца,  которая
не выдержала испытания на звание истинной саиб.
   Помощница и подруга  мисс  Уилбрэм,  мисс  Эйми  Фергассон,  была  горячо
предана делу католицизма, но  еще  больше  -  самой  мисс  Уилбрэм,  которую
считала супер-женщиной. Единственное, что ее огорчало, - то,  что  она  была
неспособна дотянуться до мисс Уилбрэм.
   - Дело в том, - говорила она, - что Мод - потрясающе сильная  женщина.  Я
вполне здорова, но вынуждена признать, что порой устаю.  А  ведь  мне  всего
шестьдесят пять лет, в то время как Мод почти семьдесят.
   - Чудесное создание, - говорила мисс Уилбрэм об Эйми, - очень способная и
очень преданная. К сожалению, постоянно чувствует себя усталой  -  это  меня
раздражает. Бедняжка, но я ничего не могу с собой поделать. Я сама не  устаю
никогда.
   Мы в этом не сомневались.
   По прибытии в Багдад я встретилась со многими старыми  друзьями,  провела
там четыре или пять дней, а затем,  получив  телеграмму  от  супругов  Вули,
направилась в Ур.
   Мы виделись с ними в Лондоне в июне, когда они приезжали в отпуск и  даже
жили на Крессуэл-плейс в небольшом "конюшенном" доме, который я незадолго до
того купила.  Это  был  замечательный  домик,  во  всяком  случае,  мне  так
казалось, - перестроенный из бывших конюшен в  стиле  старинных  деревенских
особняков. Когда я его купила, внутри еще сохранялись стойла, а вдоль  стены
тянулись ясли. На первом этаже была также шорная, а  между  ней  и  стойлами
зажата  крохотная  спаленка.  Наверх,  в  жилые  комнаты,  вела   приставная
лестница. Там находились две комнаты, что-то вроде самодельной ванной и  еще
одна   крохотная   комнатушка.   С   помощью   архитектора,   беспрекословно
выполнявшего мои распоряжения, я все перестроила. В большом нижнем помещении
стену напротив входа,  где  располагались  стойла,  обшила  деревом,  а  над
деревянными панелями, используя модные  тогда  обои  с  цветочным  рисунком,
устроила панно. Когда человек входил в этот зал, ему казалось, что он входит
в маленький палисадник. Из шорной сделали гараж, а комната  между  холлом  и
гаражом стала комнатой для прислуги. В ванной наверху стены были  облицованы
плиткой с великолепными зелеными гарцующими дельфинами, сама ванна была тоже
зеленой, из фарфора. Большая комната превратилась в столовую,  в  ней  стоял
диван, который можно было использовать как постель. Комната  поменьше  стала
кухней, а другая клетушка - спальней.
   Именно там, в этом доме, во время отпуска Вули и сделали мне предложение.
Я должна была приехать в Ур за неделю до окончания  сезона  раскопок,  когда
они начнут упаковывать вещи. Пробыв в Уре неделю, я  поеду  назад  вместе  с
ними через Сирию в Грецию, в Дельфы. План мне очень понравился.
   Я прибыла в Ур во время песчаной бури. В предыдущий визит мне  доводилось
видеть песчаные бури, но эта была несравненно сильнее и длилась  четыре  или
пять дней. Представить себе не могла, что  песок  может  проникать  повсюду.
Несмотря на закрытые окна и противомоскитный полог, кровать  к  ночи  бывала
полна песку. Я стряхивала  его  на  пол,  забиралась  в  постель,  а  утром,
проснувшись, ощущала толстый слой песка на лице, шее -  повсюду.  Эта  пытка
длилась пять дней. Но мне все равно нравилось а Уре: у нас  оказалось  время
для интересных бесед, и все относились друг к другу очень доброжелательно.
   Отец Берроуз снова был в археологической партии и  архитектор  Уитберн  -
тоже. В этот раз присутствовал и ассистент Леонарда Вули Макс  Мэллоуэн.  Он
участвовал в экспедициях Вули уже пять лет, но в прошлый мой приезд  его  не
было. Худой, темноволосый молодой человек, очень тихий, он мало говорил,  но
моментально действовал, если от него что-то требовалось.
   В  этот  раз  я  заметила  нечто,  ускользнувшее  от  моего  внимания   в
предыдущий:  за  столом  царило  гробовое  молчание.  Словно   все   боялись
разговаривать. Через пару дней я начала понимать, в чем  дело.  Кэтрин  Вули
была женщиной эмоциональной  и  с  легкостью  создавала  вокруг  себя  любую
атмосферу - то легкую и непринужденную, то нервозную. Я  заметила,  что  все
стараются ей услужить: подать молоко  для  кофе,  масло  или  джем.  Почему,
интересно, они все так ее боятся, подумала я.
   Однажды утром, когда она была в дурном расположении духа, я услышала, как
она произнесла:
   - Видимо, никто так и не догадается передать мне соль.
   Сразу четыре руки поспешно потянулись к солонке, едва  не  опрокинув  ее.
Последовала пауза, затем мистер Уитберн, склонившись  вперед,  предложил  ей
тост.
   - Разве вы не видите, что у меня и  так  полон  рот,  мистер  Уитберн?  -
услышал он в ответ и, откинувшись на спинку стула, покраснел от  неловкости.
Все лихорадочно поглощали тосты, стараясь не смотреть друг на  друга.  Через
некоторое время ей снова предложили тост. Она отказалась:
   - Мне хотелось бы, - заявила она, - чтобы Максу тоже достался хоть  один,
прежде чем вы все съедите.
   Я взглянула на Макса. Ему протянули последний тост. Он,  не  отказываясь,
быстро взял его, хоть съел до того уже два. Интересно, почему он  промолчал?
Это я тоже поняла позднее.
   Мистер Уитберн частично посвятил меня в эту тайну:
   - Видите ли, она всегда выбирает себе любимчиков.
   - Миссис Вули?
   - Да. Они у нее меняются - то один, то другой, но в зависимости от  этого
либо все, что вы делаете, - плохо, либо все - хорошо. Я  сейчас  -  один  из
изгоев.
   Не было сомнений, что Макс Мэллоуэн  являлся,  напротив,  тем,  кто  "все
делает хорошо". Быть может, потому, что  он  пропустил  предыдущий  сезон  и
оказался как бы на новенького, но скорее потому, что за пять лет  совместной
работы понял,  как  надо  вести  себя  с  супругами  Вули.  Он  знал,  когда
промолчать, а когда высказаться.
   Скоро я убедилась, что  он  мастер  находить  с  людьми  общий  язык.  Он
прекрасно ладил и с рабочими, и - что гораздо труднее - с Кэтрин Вули.
   - Конечно, - сказала мне Кэтрин, - Макс - идеальный  помощник.  Не  знаю,
что бы мы делали без него все эти годы. Уверена, он вам очень понравится.  Я
пошлю его с вами в Наджаф и Кербелу. Наджаф - священный мусульманский  город
мертвых, а в Кербеле есть чудесная мечеть. Когда мы поедем в Багдад, он  вас
туда свозит. А по дороге вы осмотрите Ниппур.
   - О, - возразила я, - но, может быть, он тоже захочет поехать в Багдад? У
него, наверное, там есть друзья, с которыми  ему  приятно  повидаться  перед
отъездом домой.
   Я  испытывала  неловкость  при  мысли,  что  молодому  человеку  придется
сопровождать меня, вместо того  чтобы  свободно  вздохнуть  и  развлечься  в
Багдаде после напряженного трехмесячного сезона раскопок.
   - Нет-нет, - твердо сказала Кэтрин, - Макс будет в восторге.
   Я сомневалась, что Макс будет в восторге, но понимала, что он не подаст и
виду, и была смущена. Уитберна я считала своим другом, поскольку  знала  еще
по предыдущему приезду, и решила посоветоваться с ним.
   - Не думаете ли вы, что это бесцеремонно? Мне бы  не  хотелось  оказаться
бестактной. Может быть, сказать, что я не хочу ехать в Наджаф и Кербелу?
   - Нет, думаю, вам стоит там побывать, - ответил Уитберн. -  Все  будет  в
порядке. Макс не станет возражать. А кроме того, если  Кэтрин  что-то  вбила
себе в голову, так оно и будет, вы же знаете.
   Я знала и  искренне  восхищалась.  Как  чудесно  быть  женщиной,  которой
покоряется все: стоит лишь ей чего-то захотеть, причем покоряется не нехотя,
не из-под палки, а естественно, словно так и должно быть.
   Помню, спустя много месяцев в разговоре с Кэтрин я с восторгом отозвалась
о ее муже Лене:
   - Удивительно, он начисто лишен эгоизма.  Как  он  встает  среди  ночи  и
готовит вам "Бенджерз фуд" или горячий суп! Не многие мужья способны на это.
   - В самом деле? -  изумилась  Кэтрин.  -  А  Лен  считает,  что  это  его
привилегия.
   Он и вправду так считал. Вообще, делая  что-то  для  Кэтрин,  каждый  был
уверен (по крайней мере, в тот момент), что  ему  оказана  честь.  Когда  по
возвращении  домой  до  вас  доходит,  что  вы  лишились  двух  только   что
приобретенных книг, которые  мечтали  прочесть,  потому  лишь,  что  Кэтрин,
вздохнув, пожаловалась, что ей нечего читать, и вы охотно, с  радостью  сами
ей их  отдали,  тогда  только  вы  осознаете,  насколько  она  замечательная
женщина!
   Редко кому удавалось устоять против нее. Я  помню  только  одного  такого
человека - Фрею Старк. Как-то Кэтрин захворала, и ей все  время  нужно  было
что-то подавать, что-то для нее делать. Фрея Старк, гостившая тогда  у  нее,
приветливо и дружелюбно, но твердо сказала:
   - Я вижу, вы не совсем здоровы, дорогая, но совершенно не умею обращаться
с больными, поэтому будет лучше для вас, если я уеду на денек.
   И уехала. Что удивительно  -  Кэтрин  вовсе  не  рассердилась;  она  лишь
отметила, что у Фреи очень сильный характер. С этим было невозможно  спорить
- та его продемонстрировала.
   Возвращаясь к Максу. Похоже, все сочли вполне естественным,  что  молодой
человек, изнуренный  тяжелыми  раскопками,  дождавшийся  наконец  отпуска  и
мечтавший приятно провести время, жертвует всем  и  везет  совершенно  чужую
женщину, много старше его, бог знает куда осматривать древности. Казалось, и
сам Макс счел это в порядке вещей. Но вид у него был  весьма  угрюмый,  и  я
немного нервничала. Не зная, как оправдаться, начала мямлить,  что  не  сама
придумала эту поездку, но Макс невозмутимо ответил, что ему  это  ничего  не
стоит: домой он возвращается не сразу - сначала  поедет  с  супругами  Вули,
потом - поскольку в Дельфах он уже бывал - расстанется с ними  и  отправится
посмотреть некоторые менее известные греческие достопримечательности, к тому
же он сам всегда рад поездке