чти уже забыла, объявился в Южном Девоне.
   На этом дело, однако, не кончилось. Хоть на вид комод и был восхитителен,
хоть он оказался неправдоподобно вместительным, среди ночи он начал издавать
странные звуки - словно гигантские челюсти что-то жевали,  чавкая.  Какое-то
таинственное существо грызло мой прекрасный комод. Я повытаскивала  ящики  и
осмотрела их - никаких дырок или  следов  от  зубов.  Тем  не  менее  каждую
полночь, лишь только пробьет колдовской час, я слышала: "Хрум-хрум-хрум..."
   В конце концов я отвезла  один  ящик  в  фирму,  специализировавшуюся  на
тропических древесных насекомых.  Осмотрев  стыки  деревянных  деталей,  они
сразу заподозрили неладное и заявили, что единственный выход -  замена  ряда
фрагментов. Удовольствие не из дешевых, надо признать, -  это  обошлось  мне
втрое дороже, чем сам комод, и вдвое - чем его доставка  в  Англию.  Тем  не
менее я не могла больше терпеть этого постоянного чавканья и глодания.
   Недели через три  мне  позвонили  из  мастерской  и  взволнованный  голос
произнес: "Мадам, не можете ли вы к нам приехать? Я  очень  хочу,  чтобы  вы
посмотрели, что мы нашли!"  Я  как  раз  собиралась  в  Лондон  и  сразу  же
поспешила в мастерскую. Там мне с гордостью продемонстрировали омерзительный
гибрид червя со слизняком: огромный, белый и непристойный. Похоже, древесная
диета пошла ему на пользу - он был неправдоподобно толст. Не удивительно: он
выел все внутренности в двух ящиках! Еще несколько недель спустя мне вернули
мой любимый комод, и с тех пор по  ночам  у  нас  можно  было  слышать  лишь
тишину.
   После напряженного  осмотра  достопримечательностей,  убедившего  меня  в
необходимости  как-нибудь  вернуться  в  Дамаск  и  обследовать  его   более
подробно, настал день, когда мне предстояло  начать  последний  этап  своего
путешествия - в Багдад через пустыню. Перевозки на этом  участке  с  помощью
большого  каравана  шестиколесных  фургонов,  или  автобусов,   осуществляла
компания "Наирн лайн",  принадлежавшая  двум  братьям  -  Джерри  и  Норману
Наирнам. Это были очень дружелюбные  австралийцы.  Я  познакомилась  с  ними
накануне  отъезда,  когда  они  неумело  упаковывали  дорожный  провиант   в
картонные коробки и пригласили меня помочь им.
   Автобус отправлялся на рассвете. Нашими водителями были два рослых парня.
Когда вслед за носильщиком, тащившим мой багаж, я проходила  мимо,  они  как
раз забрасывали в кабину пару винтовок, небрежно швырнув поверх  них  охапку
какого-то тряпья.
   - Не надо всем показывать, что они у нас есть, но пересекать пустыню  без
них мне не хочется, - сказал один водитель.
   - С нами этим рейсом едет герцогиня Альвии, - отозвался второй.
   - Боже милосердный!  -  воскликнул  первый.  -  Теперь  неприятностей  не
оберешься! Что ей на этот раз взбредет в голову?
   - Перевернуть все вверх тормашками, - ответил его напарник.
   В этот момент  к  ступенькам  крыльца  приблизилась  процессия.  К  моему
удивлению - не скажу, чтобы к удовольствию, - не кто иной, как миссис С.,  с
которой мы расстались в Триесте, шествовала во главе  ее.  Я-то  воображала,
что она давно в Багдаде, поскольку сама сильно задержалась в пути.
   - Я знала, что встречу вас здесь, -  сказала  она,  радостно  приветствуя
меня. - Все уже устроено, я везу вас прямо в Альвию. Вам  решительно  нельзя
останавливаться в багдадских отелях.
   Что я могла ответить? Отныне я - пленница. Я никогда не бывала в  Багдаде
и не знала,  каковы  тамошние  отели.  Возможно,  они  действительно  кишели
блохами, клопами, вшами, змеями и тараканами,  к  которым  я  питала  особое
отвращение. Пришлось промямлить слова благодарности. Мы удобно устроились  в
салоне автобуса, и только тут я сообразила, что "герцогиня Альвии" - не  кто
иной, как моя подруга миссис С. Первое, что она  сделала,  -  отказалась  от
предложенного ей  места,  поскольку  оно  располагалось  в  хвостовой  части
автобуса, где ее всегда укачивало. Она  желала  сидеть  впереди,  за  спиной
водителя.
   - Но это место несколько недель назад забронировано одной арабской дамой!
   Герцогиня Альвии лишь презрительно отмахнулась. Видимо, она считала, что,
кроме нее, здесь никого не существует. Она вела себя, как первая европейская
леди, когда-либо ступавшая на арабскую землю, любой  каприз  которой  должен
исполняться немедленно. Арабская дама тем не  менее  прибыла  и  вступила  в
борьбу за свои права. Муж принял ее сторону,  разумеется,  и  кончилось  это
обычным "кто смел, тот и съел". Некая  дама-француженка  тоже  заявила  свои
претензии, и немецкий генерал оказался весьма требовательным. Не знаю, какие
аргументы возымели действие, но, как всегда бывает на этой  земле,  четверых
смирных овечек лишили их законных мест и  оттеснили  на  задние  сиденья,  а
немецкий генерал, французская  дама,  арабка,  задрапированная  паранджой  и
покрывалом, и миссис С., разумеется, снискали себе ратную славу.  Я  никогда
не обладала бойцовскими качествами и шансов на  успех  не  имела,  хоть  мой
билет и давал мне право претендовать на одно из вожделенных мест.
   В положенный час, однако, наш автобус, скрежеща и  громыхая,  двинулся  в
путь. Мы плыли по желтой  песчаной  пустыне  среди  перекатывающихся  дюн  и
неподвижных скал, и, завороженная однообразием  пейзажа,  я  открыла  книгу.
Меня никогда  не  укачивало  в  машине.  Но  движение  этого  шестиколесного
агрегата, тем более что я сидела ближе к хвосту, весьма  напоминало  морскую
качку, а я ведь еще и читала, - словом, прежде чем я поняла, что происходит,
меня вырвало. Я не знала, куда деваться от стыда, но миссис  С.  великодушно
сказала, что подобные вещи часто случаются непроизвольно.  В  следующий  раз
она сама проследит, чтобы у меня было одно из передних мест.
   Сорокавосьмичасовой переезд через пустыню был  восхитителен  и  чуть-чуть
зловещ. Создавалось странное ощущение, что ты не  столько  окружен,  сколько
замкнут в пустом пространстве. Первым моим открытием было то, что в  полдень
здесь невозможно определить, куда ты движешься - на север,  юг,  восток  или
запад, именно в это время суток машины чаще всего, должно быть, сбиваются  с
дороги. В одно из моих последующих путешествий через пустыню как раз  это  с
нами и произошло. Водитель - очень опытный, заметьте, водитель - после  двух
или трех часов пути обнаружил, что едет назад, в  Дамаск.  Ошибка  произошла
там, где расходились колеи: перед ним оказался лабиринт шинных  следов.  Как
раз в это время  вдали  показалась  машина,  из  нее  стреляли,  и  водитель
развернулся круче, чем следовало. Он считал, что  стал  в  нужную  колею,  а
оказалось, что едет в обратную сторону.
   Между Дамаском и Багдадом нет ничего, кроме бескрайнего простора  пустыни
- никаких приметных вех, и только в одном месте возвышается большая крепость
Рутба. Мы добрались до нее около полуночи.  Неожиданно  в  темноте  замерцал
слабый огонек. Приехали! Засов на огромных воротах был поднят.  У  входа  на
карауле с винтовками наперевес стояли часовые Верблюжьего  корпуса,  готовые
дать  отпор  бандитам,  bona   fide*   маскирующимся   под   добропорядочных
путешественников. Их дикие темные лица производили устрашающее  впечатление.
Наши документы тщательно проверили и позволили въехать. Ворота заперли у нас
за спиной. Мы расположились в нескольких комнатах, где не было ничего, кроме
голых кроватей, по пять или  шесть  женщин  в  одной  комнате,  и  часа  три
отдохнули. А потом снова пустились в путь.
   Часов в пять-шесть утра, на рассвете, мы  позавтракали  посреди  пустыни.
Нет завтрака лучше, чем консервированные сосиски, сваренные  рано  утром  на
примусе в пустыне. Эти сосиски да крепкий черный чай - что еще нужно,  чтобы
поддержать слабеющие силы?! Чудесные цвета, которыми  расцвечена  пустыня  -
бледно-розовый, абрикосовый, голубой - в сочетании с пронзительно прозрачным
и словно чуть подкрашенным воздухом создают завораживающую  картину.  Именно
это я мечтала увидеть! Будто все куда-то  вдруг  исчезло  -  только  чистый,
бодрящий утренний воздух, тишина - никаких птиц,  струящийся  сквозь  пальцы
песок, восходящее солнце и вкус  сосисок  и  чая  во  рту.  Чего  еще  можно
желать?!
   Мы снова тронулись в  путь  и  наконец  прибыли  в  Фелуджу  на  Евфрате.
Переправившись через реку по  плавучему  мосту  и,  проехав  мимо  аэродрома
Хаббания, мы вскоре увидели пальмовые рощи и насыпную  дорогу.  Вдали  слева
показался золотой купол мечети Кадхимен. Переправившись через  Тигр  по  еще
одному плавучему мосту, мы въехали в Багдад по  улице,  застроенной  шаткими
домами. Прелестная мечеть с бирюзовым куполом стояла,  как  мне  показалось,
прямо посредине улицы.
   Отеля мне увидеть не довелось даже снаружи.  Миссис  С.  и  ее  муж  Эрик
посадили меня в комфортабельный  автомобиль  и  повезли  по  главной  улице,
которая, собственно, и была тогда Багдадом, мимо статуи какого-то  генерала,
прочь из города. С обеих сторон дороги тянулись ряды огромных  пальм,  стада
красивых черных буйволов пили из многочисленных озерцов. Никогда  прежде  не
видела я ничего подобного.
   Затем показались дома, окруженные садами и цветниками, - цветов,  правда,
было еще не так много, как станет месяц-другой спустя... И вот я  здесь,  на
земле, которую отныне буду называть землей мем-саиб.
   Глава вторая
   В Багдаде все были чрезвычайно добры ко мне - милы и  любезны  настолько,
что я испытывала чувство вины, поскольку мучительно ощущала  себя  птицей  в
клетке. Сейчас Альвия  -  район  расползшегося  города,  по  которому  снуют
автобусы и прочий транспорт. Тогда же она была отделена от собственно города
несколькими милями необжитого пространства. Попасть туда можно  было  только
вместе с кем-нибудь на машине. И поездка всегда казалась чудесной.
   Однажды меня повезли посмотреть Буффало - городок, который виден из  окна
поезда, если подъезжаешь к  Багдаду  с  севера.  Непосвященному  он  кажется
поначалу городом ужасов - пустое, грязное пространство, по  которому  бродят
буйволы; вся земля покрыта  их  испражнениями.  В  воздухе  стоит  удушающий
смрад;   лачуги,   сооруженные   из   бензинных   канистр,   казалось    бы,
свидетельствуют о нищете и убожестве здешней жизни. На  самом  же  деле  все
совсем не так. Владельцы буйволиных стад - далеко не бедны. Пусть живут  они
в этой мерзости, но каждый буйвол стоит фунтов сто, а то и больше, теперь  -
намного  больше.  Хозяева  считаются  людьми  зажиточными,  и  их   женщины,
хлюпающие по грязи, непременно носят на щиколотках  прелестные  браслеты  из
серебра с бирюзой.
   Вскоре я поняла, что на Ближнем  Востоке  видимость  и  суть  никогда  не
совпадают.  Здесь  привычные  представления,  правила  поведения,  житейские
премудрости приходится полностью  пересматривать  и  всему  учиться  заново.
Завидев человека,  который  грозно,  как  вам  чудится,  размахивая  руками,
прогоняет вас, вы спешите ретироваться - на самом  деле  он  приглашает  вас
подойти. Напротив, манящий жест может  означать  требование  убираться  вон.
Когда двое мужчин, находящихся на разных концах поля, яростно кричат друг на
друга, вы уверены, что они грозят друг другу смертью. Ничего подобного.  Это
братья, коротающие за беседой свой перерыв, а  голоса  они  повышают  просто
потому, что им лень сойтись поближе. Мой муж Макс как-то рассказал мне,  что
в свой первый приезд, шокированный тем, как все орут на  арабов,  дал  зарок
никогда на них не кричать. Тем не менее, поработав здесь совсем недолго,  он
обнаружил, что замечания, произнесенного обычным тоном,  рабочий  просто  не
слышит, и не потому, что глуховат,  а  потому,  что  не  сомневается:  когда
человек говорит тихо, он разговаривает сам с собой. Поэтому, если вы хотите,
чтобы вас действительно стали слушать, следует говорить погромче.
   Жители Альвии оказали мне исключительное гостеприимство. Меня  приглашали
играть в теннис, возили на скачки, показывали достопримечательности,  водили
по магазинам - я чувствовала себя как... в Англии. В географическом смысле я
была в  Багдаде,  но  по  самоощущению  оставалась  в  Англии,  а  для  меня
путешествовать - значит, оторваться от Англии  и  видеть  другие  страны.  Я
решила, что нужно что-то делать.
   Мне хотелось побывать в Уре. Я стала расспрашивать  о  возможности  такой
поездки и, к своей великой радости, обнаружила, что меня не отговаривают, а,
напротив, поощряют. Как я узнала  позднее,  поездку  эту  организовывали  со
множеством излишних предосторожностей.
   - Вы должны взять с собой носильщика, разумеется, - сказала миссис  С.  -
Мы закажем вам билеты на поезд и телеграфируем мистеру и миссис Вули о вашем
приезде, они вам все покажут. Вы проведете там пару дней, ночевать будете  в
вокзальной гостинице, а по возвращении Эрик встретит вас.
   Я сердечно поблагодарила их за хлопоты и не без  чувства  вины  подумала:
хорошо, что они не знают, как долго я собираюсь путешествовать.
   И  вот  я  отбыла.  С  некоторым  беспокойством  наблюдала  я  за   своим
носильщиком. У этого высокого, худого  человека  был  такой  вид,  будто  он
привык сопровождать европейских дам по  всему  Ближнему  Востоку  и  гораздо
лучше их самих знал, что для них хорошо. Живописно одетый, он усадил меня  в
пустом и не слишком удобном  купе,  поприветствовал  на  восточный  манер  и
оставил,  пообещав  на  первой  подходящей  станции  повести  в   вокзальный
ресторан.
   Предоставленная самой себе, я тут  же  совершила  неразумный  поступок  -
открыла окно. Духота в купе стояла невыносимая,  мне  был  необходим  глоток
свежего воздуха. Вместо  него  в  окно  ворвались  раскаленная  пыль  и  рой
огромных мух, штук тридцать. Я пришла в ужас. Мухи, угрожающе жужжа, кружили
возле моей головы. Я не знала, что лучше: оставить окно открытым в  надежде,
что они вылетят, или  закрыть  его  и,  смирившись  с  обществом  этих  трех
десятков насекомых, обезопасить себя от притока новых. И то и другое  никуда
не годилось. Я забилась в угол и просидела так часа полтора, пока  носильщик
не спас меня и не отвел в вокзальный ресторан.
   Еда была жирной и не слишком вкусной, к тому же  и  времени  не  хватило,
чтобы съесть ее. Зазвонил станционный колокол, мой  верный  слуга  явился  и
препроводил меня в купе.  Окно  было  закрыто,  мухи  исчезли.  После  этого
происшествия я стала осмотрительнее.  Ехала  я  одна,  -  видимо,  это  было
обычным делом, - время шло очень медленно, так как читать не  представлялось
возможным - поезд слишком сильно трясло, а из окна  ничего  не  было  видно,
кроме колючих кустарников и песчаной пустыни. Путешествие оказалось долгим и
утомительным, все разнообразие впечатлений составляли  лишь  обед,  завтрак,
ужин да весьма беспокойный сон.
   Время прибытия на узловую станцию  Ур  за  период,  что  я  туда  ездила,
менялось неоднократно, но всегда оставалось крайне  неудобным.  В  тот  раз,
помнится, мы прибыли в пять часов утра. Меня разбудили, я вышла из поезда  и
проследовала в вокзальную гостиницу. Там, в чистой, полупустой спальне,  мне
удалось отдохнуть до восьми часов, когда я  почувствовала,  что  хочу  есть.
Вскоре после завтрака прибыла машина, на которой, как мне сказали,  я  смогу
поехать на раскопки, находившиеся в полутора милях оттуда. Ничего не зная  о
раскопках, я была тем не менее  весьма  польщена.  Теперь,  сама  проведя  в
археологических  экспедициях  много  лет,  я  поняла  то,  о  чем  не  имела
представления тогда: на раскопках терпеть не могут визитеров  -  они  всегда
являются не вовремя, желают все увидеть  и  услышать,  отнимают  драгоценное
время и всем мешают. На успешных  раскопках,  подобных  Уру,  дорога  каждая
минута, и все работают не покладая рук.  Приезд  восторженных  дам,  снующих
повсюду, приравнивается к худшим из стихийных  бедствий.  До  того  момента,
правда, Вули прекрасно  справлялись  с  этой  проблемой:  посетители  ходили
обособленной  группой,  смотрели  то,  что  им  показывали,   а   потом   их
благополучно спроваживали. Но меня принимали с особыми почестями, которые я,
увы, не оценила должным образом.
   Такой прием объяснялся тем, что Кэтрин Вули, жена Леонарда  Вули,  только
что прочла "Убийство Роджера Экройда", и книга ей так понравилась, что  меня
встретили по классу VHP*. Всех членов экспедиции пытали, знают  ли  они  мою
книгу; те, кто ее не читал, подвергались суровой критике.
   Леонард Вули, со свойственной ему любезностью,  стал  моим  гидом.  Водил
меня по раскопкам и отец  Берроуз,  иезуитский  священник  и  специалист  по
эпиграфике.  Это  была  тоже   весьма   интересная   личность,   его   метод
"эскурсовождения" совершенно отличался от метода Вули. У Леонарда Вули  было
прекрасно развито воображение: он видел место таким, каким оно было  в  1500
году до Рождества Христова, а то и на  несколько  тысяч  лет  раньше.  Любое
прошлое он умел воссоздать силой воображения. Пока он  говорил,  у  меня  не
было и тени сомнения, что вот этот дом на углу -  дом  Авраама.  Он  оживлял
прошлое и верил в него, и всякий, кто его слушал, верил вместе с ним.
   Отец Берроуз использовал другой прием. Извиняющимся  тоном  он  описывал,
например, большой  внутренний  двор  и  двор,  окружавший  храм,  или  улицу
ремесленников и,  когда  видел,  что  пробудил  в  вас  интерес,  неожиданно
заявлял:  "Конечно,  мы  не  знаем,  так  ли  это  было  на  самом  деле.  С
уверенностью никто этого сказать не может. Вероятно, все было по-другому". И
сразу же после этого: "Но мастерские здесь, несомненно, стояли, хоть,  может
быть, построены были и не так, как мы думаем, - возможно, совсем не так".  У
него была страсть разрушать созданное им же самим впечатление.  На  редкость
занятный человек - умный, доброжелательный и в то же  время  отчужденный:  в
нем было даже что-то неуловимо безжалостное.
   Однажды  за  обедом  безо  всякого  повода  он  стал   рассказывать   мне
детективную историю,  которую,  как  он  считал,  я  могла  бы  написать,  и
энергично уговаривал меня взяться за нее.  До  того  момента  я  понятия  не
имела, что он интересуется детективами. Сюжет, правда  весьма  расплывчатый,
заключал в себе определенный интерес, и я решила  когда-нибудь  вернуться  к
нему. Прошло много лет, лет двадцать пять, и однажды я  вспомнила  о  нем  и
написала не роман, а повесть, основанную  на  событиях,  рассказанных  отцом
Берроузом. Самого отца Берроуза к тому времени уже давно не было в живых, но
я надеюсь, что до него дошла  моя  благодарность  за  подаренную  идею.  Как
всегда случается с писателями, я присвоила ее, пропустила через себя, и  она
стала мало похожа на первоначальный вариант; и все же без  внушенного  отцом
Берроузом побуждения повесть не состоялась бы.
   Кэтрин Вули, которой предстояло стать впоследствии одной из  лучших  моих
подруг, была незаурядной личностью. Все люди делились на тех, кто страстно и
мстительно ненавидел ее, и тех, кто был ею очарован, - быть  может,  потому,
что от одного настроения она переходила к другому  с  такой  легкостью,  что
предугадать этот переход было совершенно невозможно. Люди говорили, что  она
невыносима, что с ней нельзя иметь дела, что она  недопустимо  обращается  с
окружающими, и после всего этого вдруг снова подпадали  под  ее  обаяние.  В
одном я совершенно уверена: если вам нужно  было  бы  выбрать  спутницу  для
пребывания на пустынном острове или в каком-то унылом месте, где нет никаких
развлечений, она могла бы и там поддерживать ваш интерес к жизни, как  никто
другой. Ее не интересовали обычные вещи. Она заставляла  задуматься  о  том,
что никогда не приходило вам в голову. Была способна на  резкость  -  иногда
могла даже обидеть, если хотела, как ни трудно в это  поверить,  -  но  если
желала кого-то обворожить, поражений не знала.
   Я влюбилась в  Ур,  его  красоту  по  вечерам,  когда  скалы  кутаются  в
таинственную тень и необозримое море