прислугу: горничную и супружескую пару - жена  прежде  служила  на  кухне  у
какого-то аристократа, а муж, как считалось, хоть прямо они этого никогда не
говорили, был  дворецким.  Однако  он  слабо  представлял  себе  обязанности
дворецкого, а вот она была отличной поварихой. В  конце  концов  выяснилось,
что на самом деле он служил  портье.  Это  был  уникально  ленивый  человек:
большую часть дня валялся в постели и,  кроме  весьма  неудовлетворительного
прислуживания за столом, больше ничего не делал. В перерывах между лежаниями
в постели он, правда, еще посещал пивную. Мы были вынуждены решать: отказать
ему в месте или оставить. Но  поскольку  стряпня  все  же  важнее,  пришлось
оставить.
   Итак, мы продолжали жить на широкую ногу - и случилось то, чего следовало
ожидать. Не прошло и года, как возникли финансовые трудности. Наш банковский
счет таял не по дням,  а  по  часам.  Мы,  однако,  убедили  себя,  что  при
некоторой экономии выплывем.
   По предложению Арчи новый дом был назван Стайлсом, поскольку первой вехой
в моей писательской карьере было "Таинственное преступление в  Стайлсе".  На
стене у нас висела картина, воспроизводившая обложку книги - мне ее подарили
издатели.
   Но Стайлс, как и во всех предыдущих случаях, снова оправдал  свою  дурную
репутацию. Дом действительно был несчастливым.  Я  почувствовала  это,  едва
переступив порог. Тогда я отнесла свое ощущение за счет того, что  убранство
было слишком кричащим и неестественным для деревенского  дома,  и  подумала,
что со временем, когда  мы  сможем  позволить  себе  переоборудовать  его  в
истинно деревенском стиле - без всех этих панелей, росписей  и  позолоты,  -
тогда я буду чувствовать себя здесь по-другому.
   Глава четвертая
   Мне всегда тяжело вспоминать следующий год своей  жизни.  Верно  говорят:
беда не приходит одна. Спустя месяц после моего возвращения с Корсики, где я
пару недель отдыхала, мама  заболела  тяжелым  бронхитом,  это  случилось  в
Эшфилде.  Я  поехала  к  ней.  Потом  меня  сменила  Москитик.  Вскоре   она
телеграфировала. что маму лучше отвезти в  Эбни,  где  можно  обеспечить  ей
лучший уход. Мама как будто пошла на поправку, но прежней уже так и не стала
- она даже редко выходила теперь из своей комнаты. Думаю, болезнь  затронула
легкие, ей ведь исполнилось  уже  семьдесят  два  года.  Состояние  ее  было
тяжелее, чем я предполагала. Недели через две после того, как  мы  перевезли
ее в Эбни, Арчи  вызвал  меня  оттуда  телеграммой  -  ему  необходимо  было
отправляться в Испанию по делам.
   Я ехала на  поезде  в  Манчестер,  когда  вдруг,  совершенно  неожиданно,
ощутила холод, словно меня окатили с ног до головы ледяной  водой.  Сознание
мое пронзила догадка: мама умерла.
   Так оно и было. Я смотрела на нее, лежавшую на  кровати,  и  думала:  это
верно,  что  когда  человек  умирает,  от  него  остается   лишь   оболочка.
Человеческая теплота, импульсивность, эмоциональность моей мамы исчезли  без
следа. В последние  годы  она  не  раз  говорила  мне:  "Порой  так  хочется
освободиться от своего тела - оно  такое  изношенное,  такое  старое,  такое
бесполезное. Как бы  я  мечтала  вырваться  из  этой  тюрьмы!"  Сейчас  я  с
пониманием вспоминаю эти ее слова. Но для нас ее уход все равно был горем.
   Арчи не смог присутствовать на похоронах: он все еще был в Испании. Когда
он вернулся неделю спустя, я уже ждала его в Стайлсе. Я  всегда  знала,  что
Арчи испытывает отвращение к болезням, смерти и вообще к каким бы то ни было
неприятностям. Такие люди знают, что подобные вещи существуют,  но  едва  ли
отдают себе в них отчет или обращают на них внимание, пока те не коснутся их
лично. Помню, он вошел в комнату, явно  не  зная,  как  себя  вести,  отчего
выражение лица у него было неуместно веселым, он как бы говорил своим видом:
"Привет, вот и я. Ну-ну, не надо грустить". Когда  теряешь  одного  из  трех
самых дорогих тебе людей, такое равнодушие больно ранит.
   - У меня отличная идея, - сказал Арчи. - На следующей  неделе  мне  нужно
будет снова поехать в Испанию. Как ты смотришь на то,  чтобы  составить  мне
компанию? Мы бы прекрасно провели время, и, уверен, ты бы там развеялась.
   Мне не хотелось развеиваться. Я предпочитала остаться  наедине  со  своим
горем и попытаться свыкнуться с ним. Поэтому, поблагодарив Арчи, я  сказала,
что, пожалуй,  останусь  дома.  Теперь  понимаю,  что  совершила  ошибку.  Я
считала, что у нас с Арчи впереди целая жизнь.  Мы  были  счастливы  вместе,
уверены друг в друге, и ни один из нас не  помышлял  о  том,  что  мы  можем
когда-нибудь расстаться. Но Арчи совершенно не умел жить рядом с печалью, он
сразу же начинал искать радостных ощущений на стороне.
   Мы  оказались  перед  необходимостью  разобрать  вещи  в   Эш-филде:   за
четыре-пять последних лет там накопилось много всякого хлама - пожитки  моей
Бабушки, вещи, которые у мамы не было сил привести в  порядок,  поэтому  она
заперла их в нежилой комнате. На ремонт  денег  не  хватало,  крыша  грозила
вот-вот обвалиться, в некоторых комнатах во время дождя капало с потолков. В
последние годы мама пользовалась всего двумя комнатами.  Кто-то  должен  был
поехать туда и заняться всем этим. "Кем-то" была, разумеется,  я:  у  сестры
слишком много собственных забот, хотя она  и  обещала  приехать  на  две-три
недели в августе.
   Арчи считал, что нам следует сдать Стайлс на лето, за  него  можно  взять
приличную цену и таким образом  поправить  свои  дела.  Он  поживет  пока  в
Лондоне при клубе, а  я  поеду  в  Торки  приводить  в  порядок  Эшфилд.  Он
присоединится ко мне в августе. А когда туда приедет Москитик, мы оставим  с
ней Розалинду и отправимся за границу.  На  сей  раз  у  нас  была  намечена
Италия, город Алассио, где ни Арчи, ни я еще не бывали.
   Итак, я оставила Арчи в Лондоне, а сама проследовала в Эшфилд.
   Вероятно, я и впрямь была страшно утомлена и не совсем здорова, а там,  в
родительском доме, воспоминания, тяжелая работа и бессонные ночи довели меня
до такого нервного истощения, что я едва понимала, что делаю. Я работала  по
десять-одиннадцать  часов  в   сутки:   открывала   комнату   за   комнатой,
перетаскивала вещи. Все было в ужасном состоянии:  траченная  молью  одежда,
древние Бабушкины сундуки, набитые старомодными платьями - все то, что  рука
не поднималась выбросить. Но нужно было куда-то это девать. Пришлось  каждую
неделю приплачивать мусорщику, чтобы  он  забирал  и  тряпки.  С  некоторыми
вещами вообще  непонятно  было,  что  делать.  Например,  я  нашла  огромный
Бабушкин погребальный  венок  из  восковых  цветов.  Он  лежал  под  большим
стеклянным колпаком. Мне не хотелось держать в доме столь печальный сувенир,
но как от него избавиться? Не выбросишь ведь. Однако  решение  наконец  было
найдено. Оказалось, что он очень нравился миссис Поттер, маминой кухарке.  Я
подарила ей его, и она была в восторге.
   Эшфилд был первым домом моих родителей, они поселились в нем, когда  Мэдж
исполнилось полгода, и прожили там всю жизнь,  покупая  все  новые  и  новые
шкафы, в которых  накапливалось  неимоверное  количество  вещей.  Постепенно
комнаты превратились в склад. Комната для занятий, где я провела  в  детстве
столько счастливых дней, теперь представляла собой огромную камеру хранения:
сундуки и коробки, которые  Бабушка  не  смогла  впихнуть  в  свою  спальню,
свалили именно здесь.
   Следующий удар, посланный мне  Провидением,  -  разлука  с  моей  дорогой
Карло. Ее отец и мачеха путешествовали по Африке, и вдруг  она  получила  из
Кении известие, что отец тяжело болен - врачи нашли у него рак.  Сам  он  об
этом не знал. Но мачехе сообщили, что он проживет не  более  шести  месяцев.
Они возвращались в Эдинбург, и Карло должна была ехать туда, чтобы  провести
с ним последние дни его жизни. Она ни за что не  оставила  бы  меня  в  моем
тогдашнем смятении и в горести, но есть вещи, которые даже не обсуждаются. И
все же месяца через полтора я закончила свой  тяжкий  труд  и  только  тогда
вернулась к жизни.
   Работала я как проклятая  -  мне  хотелось  поскорей  покончить  с  этим.
Необходимо было тщательно разобрать  сундуки  и  чемоданы:  выбрасывать  все
подряд не следовало. Среди Бабушкиных  вещей  порой  встречались  совершенно
неожиданные. Покидая Илинг, она настояла  на  том,  что  уложит  вещи  сама:
опасалась, что мы повыбрасываем кое-что из дорогих  ее  сердцу  сокровищ.  Я
нашла несметное число старых писем и уже чуть было не выкинула их, как вдруг
из смятого конверта выпали двенадцать пятифунтовых банкнот! Бабушка,  словно
белка, повсюду прятала свои "орешки", чтобы уберечь их от  невзгод  военного
времени. Я обнаружила даже бриллиантовую брошь, завернутую в старый чулок.
   В голове у меня все путалось, когда  я  разбирала  вещи.  Мне  совсем  не
хотелось есть, и я почти ничего не ела. Порой,  обхватив  голову  руками,  я
сидела и пыталась сообразить, что, собственно, я делаю. Если бы  Карло  была
со мной, можно было бы изредка съездить на выходные в Лондон к Арчи,  а  так
не на кого было оставить Розалинду.
   Я написала Арчи, чтобы он как-нибудь приехал на воскресенье  к  нам:  это
отвлекло бы меня. Он ответил, что вряд  ли  стоит  затевать  такую  поездку,
поскольку он не может освободиться раньше субботы, а в  воскресенье  вечером
должен возвращаться. К тому же, это весьма дорогое удовольствие. Подозреваю,
он просто не хотел пропускать воскресный  гольф,  но  не  говорил  об  этом,
разумеется, чтобы не обидеть меня. В  конце  концов,  уже  недолго  осталось
ждать, бодро напоминал он.
   Меня одолевало чувство страшного одиночества. Думаю, тогда я не  отдавала
себе отчета в том, что действительно нездорова. У меня сильный характер. И я
не понимала, как можно заболеть от горя, забот и переутомления. Но  однажды,
когда потребовалось подписать чек, а я забыла собственное имя, я  испугалась
и почувствовала себя, как Алиса в Стране Чудес,  когда  она  прикоснулась  к
дереву.
   - Спокойно, - сказала я себе. - Я прекрасно знаю, как меня зовут. Но  как
же? - Так я и сидела с ручкой в руке, в полной  прострации.  С  какой  буквы
начинается моя фамилия? Бланш Эймори, может быть? Что-то знакомое. Но тут  я
припомнила, что это имя второстепенного персонажа из "Пенденниса"  -  книги,
которую я много лет не брала в руки.
   Дня два спустя прозвенел еще один  "звоночек":  мне  нужно  было  завести
машину - обычно она заводилась при  помощи  рукоятки  (возможно,  тогда  все
машины  так  заводились).  Я  дергала,  дергала  рукоятку,  но   машина   не
заводилась. В конце концов я  разрыдалась,  убежала  в  дом  и,  всхлипывая,
бросилась на диван. Это происшествие встревожило меня: плакать только  из-за
того, что не заводится машина?! Уж не схожу ли я с ума?
   Много  лет  спустя  одна  приятельница,  переживавшая  трудные   времена,
рассказала мне:
   - Не могу понять, что со мной происходит. Я плачу безо всякого повода. На
днях прачка не пришла - и я разрыдалась.  А  на  следующее  утро  машина  не
завелась...
   Во мне шевельнулось воспоминание, и я сказала:
   - Будь осторожна - это может оказаться предвестьем нерв-ного срыва,  тебе
нужно сходить к врачу.
   Тогда я всего этого не знала. Понимала лишь, что смертельно устала и  что
горечь утраты не утихает в глубине души, хоть я и старалась, -  быть  может,
слишком старалась - выбросить ее из головы. Если бы только Арчи мог приехать
или Москитик, если бы хоть кто-нибудь был рядом!
   Со мной была Розалинда, но ей я, разумеется, не могла говорить ни о чем -
ни о том, как я несчастна, ни о том, что меня тревожит, ни о своей  болезни.
Сама она была счастлива, ей, как всегда, очень нравилось  в  Эшфилде  и  она
помогала мне в  моих  трудах:  обожала  сносить  ворохи  ненужных  вещей  по
лестнице и выбрасывать в мусорный ящик, а иногда выуживала из них что-нибудь
интересное для себя: "Думаю, это уже никому не понадобится  -  а  мне  может
пригодиться".
   Время шло, все было как будто в порядке, и наконец забрезжил  финал  моей
унылой работы. Наступил август - у Розалинды пятого августа  день  рождения.
За два или  три  дня  до  него  приехала  Москитик,  Арчи  явился  третьего.
Розалинда предвкушала чудесные две недели со своей любимой тетушкой, пока мы
с Арчи будем в Италии.
   Глава пятая
   Как мне воспоминание стереть,
   Слепящий образ твой прогнать из глаз?* -

   написал когда-то Китс. Но нужно  ли  прогонять?  Если  уж  путешествовать
вспять по собственной жизни, то имею ли я право  проходить  мимо  неприятных
воспоминаний? Не будет ли это трусостью?
   Думаю, должна вспомнить все - да, было горько, но ведь это уже позади.  А
без этой нити, следует признать, узор моей жизни получится неполным: ведь  и
она - часть моего прошлого. Но долго задерживаться на подобных воспоминаниях
не обязательно.
   Когда  Москитик  приехала  в  Эшфилд,  я  почувствовала  себя  совершенно
счастливой. Затем прибыл Арчи.
   С его появлением я испытала нечто, похожее на давний  детский  кошмар:  я
сижу за столом, напротив - моя любимая, моя лучшая подруга. Но внезапно я  с
ужасом осознаю, что она - это не она, а совсем чужой человек. Вот так и Арчи
приехал совсем чужим.
   Мы поздоровались честь по  чести,  но  просто  это  был  не  Арчи.  Я  не
понимала, что с ним. Москитик тоже заметила перемену и спросила:
   - Арчи какой-то странный - он не болен?
   Я ответила:
   - Может быть.
   Сам Арчи, однако, сказал, что с ним все в порядке. Но он с нами почти  не
разговаривал и все время бродил в одиночестве. Я спросила насчет  билетов  в
Алассио, он ответил:
   - А, да, все в порядке. Я тебе потом расскажу.
   Тем не менее он был какой-то не такой. Я голову ломала, пытаясь  угадать,
что же могло случиться. У меня даже мелькнула  испугавшая  меня  мысль,  что
стряслась беда на работе. Уж не растратил ли Арчи казенные  деньги?  Нет,  в
это поверить я не могла. А может быть, он заключил неудачную сделку, попал в
затруднительное положение и  не  хочет  мне  признаться  в  этом,  чтобы  не
расстраивать? В конце концов я не выдержала и спросила:
   - Арчи, что случилось?
   - Ничего особенного.
   - Но что-то все же случилось?
   - Да, я, видимо, должен кое-что тебе рассказать.  У  нас...  у  меня  нет
билетов в Алассио. Я не хочу ехать за границу.
   - Мы не едем за границу?
   - Нет, я же сказал, что не хочу.
   - Ты хочешь остаться здесь, побыть с  Розалиндой?  Да?  Ну,  что  ж,  это
ничуть не хуже.
   - Ты не поняла, - раздраженно сказал он. Понадобились еще сутки, чтобы он
решился сказать мне прямо: - Мне страшно жаль, что  так  случилось.  Помнишь
брюнетку, которая была у Белчера секретаршей? Она еще  приезжала  к  нам  на
выходные с Белчером около года  назад,  а  потом  мы  пару  раз  виделись  в
Лондоне.
   Я не могла вспомнить имени, но знала, о ком он говорит.
   - Да, - сказала я.
   - Я виделся с ней опять, пока жил в Лондоне. Мы часто встречались...
   - Ну и что? - спросила я. - Почему бы и нет?
   - Ах, - нетерпеливо воскликнул он, - ты опять не понимаешь. Я влюбился  в
нее и хочу, чтобы ты дала мне развод как можно скорее.
   Наверное, с этими словами оборвалась часть моей жизни -  та,  счастливая,
удачливая, спокойная. Конечно, не сразу,  потому  что  сначала  я  не  могла
поверить в то, что услышала. Между нами никогда ничего подобного не  было  -
мы жили счастливо, понимали друг друга. Арчи не обращал особого внимания  на
женщин. Вероятно, он сорвался, так как в последние  месяцы  ему  не  хватало
обычной семейной теплоты.
   Он добавил:
   - Когда-то давно я предупреждал тебя, что ненавижу,  когда  кто-то  рядом
болен или несчастен, - мне это отравляет жизнь.
   Да, подумала я, мне следовало бы это помнить. Будь я умнее и знай  своего
мужа лучше - или хотя бы постарайся я узнать его лучше,  вместо  того  чтобы
идеализировать и считать почти совершенством, - может быть, ничего подобного
и не произошло бы. Если бы я не уехала в Эшфилд и не оставила его в  Лондоне
одного, скорее всего, он никогда и внимания бы не обратил на эту девушку. На
эту, может быть, и нет, но рано или поздно что-то все же случилось  бы,  ибо
я, наверное, не была способна заполнить жизнь Арчи. Он просто уже созрел для
того, чтобы в кого-нибудь влюбиться, хоть сам о том и  не  догадывался.  Или
все дело было именно в этой  девушке?  Может,  ему  на  роду  было  написано
неожиданно влюбиться в нее? Когда мы встречались с ней прежде, он ничуть  не
был в нее влюблен. Он даже не хотел, чтобы я  ее  приглашала,  так  как  это
могло сорвать его воскресную партию в гольф. Но когда он в нее влюбился,  то
влюбился внезапно, в одно мгновенье, как когда-то в меня. Что  ж,  вероятно,
так было назначено судьбой.
   В такие моменты от друзей и родственников толку мало. Они только и знали,
что твердить: "Но это же абсурд. Вы всегда были такой  счастливой  парой.  У
него это пройдет. Такое случается со многими мужьями. И проходит".
   Я тоже так думала. Я думала, что все минует. Но он так не думал. Он уехал
из Саннингдейла. К тому времени ко мне вернулась Карло - английские врачи не
подтвердили диагноза, поставленного ее отцу, - ее приезд был для меня  таким
утешением! Однако она смотрела на случившееся трезвее меня  и  считала,  что
Арчи не вернется. Когда он наконец собрал  вещи  и  уехал,  я  почувствовала
почти облегчение - теперь он принял окончательное решение.
   Тем не менее  недели  через  две  он  вернулся.  Сказал,  что,  вероятно,
совершил ошибку, быть может, ему не следовало так поступать. Я ответила, что
по отношению к Розалинде, во всяком случае, не следовало.  В  конце  концов,
ведь он к ней привязан, не так ли? Да, подтвердил он, Розалинду он любит.
   - И она любит тебя. Больше чем меня. Да, я нужна ей, когда она болеет, но
из нас двоих она по-настоящему любит тебя и жить без тебя не  может.  У  вас
одинаковое чувство юмора, вы с ней больше подходите друг  другу.  Ты  должен
постараться преодолеть себя. Я знаю, иногда это удается.
   Но  ему,  видимо,  не  следовало  возвращаться,  потому  что  это  только
обострило его чувство. Он то и дело повторял мне:
   - Я не терплю, когда у меня нет того, чего я хочу, и я не переношу, когда
я несчастлив.  Все  не  могут  быть  счастливы  -  кому-то  приходится  быть
несчастным.
   Я едва удержалась, чтобы не спросить: "Но почему это должна быть я, а  не
ты?" Какой смысл спрашивать?
   Чего я не могла понять, так это его недоброжелательного отношения ко  мне
в тот период. Он почти не разговаривал со мной и едва  отвечал,  когда  я  к
нему обращалась. Теперь, насмотревшись на другие супружеские пары и  кое-что
узнав в жизни, я понимаю это гораздо лучше. Он, думаю, страдал,  потому  что
действительно любил меня и ненавидел себя за то, что причиняет мне  боль,  -
поэтому старался убедить себя, что не причиняет мне никакой  боли,  что  мне
самой так будет гораздо лучше, что я стану счастлива.  Буду  путешествовать,
найду утешение в писании книг. Укоры совести, однако, заставляли  его  вести
себя довольно безжалостно. Мама всегда говорила, что он  по  натуре  человек
безжалостный. Но я  же  видела  столько  добрых  его  поступков,  знала  его
благожелательность,  готовность  помочь,  когда  Монти  приехал  из  Африки,
видела, как он умеет  заботиться  о  людях.  Теперь  тем  не  менее  он  был
безжалостен, ибо боролся за свое счастье. Прежде мне нравилась жесткость его
характера, теперь я увидела оборотную сторону этой медали.  Итак,  вслед  за
болезнью пришли тоска и отчаянье. Сердце было разбито. Но не стоит долго  на
этом останавливаться. Я терпела год, надеясь, что Арчи  переменится.  Он  не
переменился.
   Так закончился мой первый брак.
   Глава шестая
   В феврале  следующего  года  мы  с  Карло  и  Розалиндой  отправились  на
Канарские  острова.  Это  было  нелегко  организовать,  но  я   знала,   что
единственный способ начать все сначала - это