рх, мы  преуспели,  любо-дорого  посмотреть,
как выучились. Однако нас тут же поставили на место, речь  шла  вовсе  не  о
красоте (нам не пришлось продемонстрировать свою отличную сноровку): толстая
повязка уже была наложена на рану.
   - Срочное оказание  помощи,  -  сказал  пожилой  джентльмен.  -  Наложите
повязку поверх; и помните, ни в коем случае нельзя сдвинуть с  места  первую
повязку.
   Мы наложили бинты как было сказано: это было гораздо труднее, и восьмерки
не получались такими совершенными по форме.
   - Нельзя ли поскорее, - сказал экзаменатор, - попробуйте восьмерками - вы
должны в конце  концов  прийти  к  этому  способу.  Самое  главное  -  уметь
накладывать бинты в любых обстоятельствах, - в книге этого не  вычитаешь.  А
теперь - в госпиталь, кровать прямо за дверью.
   Мы подняли нашего пациента, укрепив лубки,  и  осторожно  понесли  его  к
кровати.
   И застыли в полном оцепенении. Ни одной из нас и в голову не пришло,  что
нужно расстелить постель, прежде чем класть на нее пострадавшего.
   - Ха-ха-ха! Вы не обо всем подумали, не правда ли, юные  леди?  Ха-ха-ха,
всегда проверьте, готова ли постель, прежде чем нести больного.
   Должна сказать, что старый джентльмен, несмотря на все унижения,  которым
мы подверглись, научил нас большему, чем вмещали шесть лекций.
   Кроме учебников, у нас была еще и практика. Два раза в неделю разрешалось
посещать местную больницу. Мы, конечно, робели, потому что сестры, всегда  в
состоянии полной запарки, загруженные  работой  сверх  всяких  возможностей,
относились к нам с некоторым презрением. Мое первое  задание  заключалось  в
том, чтобы снять с пальца больного  повязку,  отмочив  ее  прежде  в  теплой
ванночке с борной кислотой. Это было легко. Потом предстояло промывание уха,
но это мне тут же запретили. Сестра  спешила  и  не  разрешила  мне  трогать
шприц.
   - Спринцевание уха требует очень серьезных  навыков,  -  сказала  она.  -
Неопытных  людей  даже  подпускать  нельзя  к  этой   процедуре.   Запомните
хорошенько. Никогда не думайте,  что  вы  в  состоянии  оказать  помощь  без
прочных навыков. Вы можете принести большой вред.
   После этого меня попросили снять повязку у  малышки,  которая  опрокинула
себе на ногу чайник с кипятком. Тут-то  мне  захотелось  навсегда  забыть  о
своих курсах.
   Насколько я знала, нужно было с крайней осторожностью отмочить наложенные
бинты в теплой ванночке и затем потихоньку снимать их; каждый раз,  когда  я
дотрагивалась  до  повязки,  ребенок  чувствовал  невыносимую  боль.  Бедная
малышка, ей было всего три года. Она все время стонала: это было страшно.  В
отчаянии я испугалась, что не выдержу. Единственным, что  спасло  меня,  был
сардонический взгляд сестры, устремленный на меня.  "Эти  молодые  зазнайки,
юные глупышки, - говорили ее глаза, - думают, что могут  вот  так,  запросто
прийти и делать все что положено, а на  самом  деле  не  умеют  даже  самого
элементарного". И немедленно я решила, что сделаю  все  как  надо.  В  конце
концов, нужно было лишь хорошенько отмочить повязку. И я  не  только  должна
была добиться этого, но должна была сама ощущать ту же боль, что и  ребенок.
Я продолжала свое дело, по-прежнему чуть ли не в  обмороке,  сжав  зубы,  но
добиваясь результата и действуя так нежно и  осторожно,  как  только  могла.
Повязка почти уже отлипла, когда сестра вдруг сказала мне:
   - Неплохо получилось. Сначала немного сердце ёкает, не правда ли? Со мной
так тоже было.
   Другая часть  образования  состояла  в  том,  чтобы  проработать  день  с
патронажной сестрой. Тоже два раза в неделю. Мы обходили домишки  с  наглухо
закрытыми окнами, из которых несло мылом и еще чем-то  ужасным  -  заставить
обитателей  открыть  окно  было  практически  невозможно.  Работа  оказалась
довольно однообразной. Все жалобы, как правило, сводились к одному и тому же
- "больным ногам". Честно  говоря,  я  была  несколько  озадачена.  Районная
сестра объяснила мне:
   -  Чаще  всего  это  следствие  заражения  крови,  иногда  в   результате
венерических заболеваний, - конечно, может быть и гангрена,  но  в  основном
дело в плохой крови.
   Так называли свою болезнь сами люди - некий народный диагноз, и я  поняла
это многие годы спустя, когда моя служанка сказала мне:
   - Моя мама опять заболела.
   - О, а что с ней?
   - Ноги, как обычно, у нее всегда были больные ноги.
   Однажды во время обхода мы обнаружили, что одна из наших больных  умерла.
Вместе  с  сестрой  мы  обрядили  покойницу.  Опять  новый  опыт.  Не  такой
душераздирающий, как с обварившимся ребенком, но вполне, скажем,  необычный,
если не сталкивался со смертью раньше.
   Когда в далекой Сербии убили  эрцгерцога,  событие  это  показалось  всем
таким далеким, совершенно не касавшимся нас. В  конце  концов,  на  Балканах
люди постоянно убивали друг друга. То, что на этот раз  убийство  эрцгерцога
может  хоть  в  какой-то  степени  коснуться  Англии,  казалось   совершенно
невероятным - не только я, все кругом думали точно так  же.  И  вдруг  после
этого убийства штормовые тучи начали застилать горизонт. Поползли немыслимые
слухи, было  произнесено  слово  -  ВОЙНА!  Конечно  же  очередная  газетная
стряпня.  Ни  один  цивилизованный  народ  не  мог  вступить  в  войну.  Уже
давным-давно не было никаких войн; не  может  быть  -  с  войнами  покончено
навсегда.
   Нет, чистая правда, абсолютно никто, кроме нескольких старых министров  и
самых секретных служб,  близких  к  Министерству  иностранных  дел,  не  мог
представить себе, что может разразиться  война.  Пустые  слухи.  Всего  лишь
провокационные речи политиков: угроза-де вполне серьезна.
   Но этот день пришел: страшное случилось. Англия вступила в войну.

   Часть пятая
   ВОЙНА
   Глава первая
   Мне трудно объяснить разницу в наших чувствах тогда и теперь.  Теперь  мы
можем ужаснуться, поразиться, но не остолбенеть от изумления, потому что уже
знаем, что войны разражаются: что это уже бывало и может снова  случиться  в
любой момент. Но к 1914 году люди отвыкли от войн - когда  велась  последняя
война? За пятьдесят лет до  того?  Больше?  Существовали,  конечно,  Великая
англо-бурская война и стычки на северо-западной границе, но в  них  не  были
вовлечены другие страны  -  скорее  эти  столкновения  походили  на  военные
учения, борьбу за сохранение власти в отдаленных районах. На  этот  раз  все
было по-другому: мы воевали против Германии.
   Я получила телеграмму от Арчи:
   "Приезжайте в Солсбери если можете надеюсь увидеть Вас".
   - Мы должны ехать, - сказала я маме. - Мы  должны.  Без  лишних  слов  мы
отправились на вокзал, с небольшой суммой наличных денег:  банки  закрылись,
объявили мораторий, и в городе негде было достать денег. Мы сели в поезд, но
всякий раз, когда приходили  контролеры,  они  отказывались  принять  у  нас
пятифунтовые банкноты, - мама всегда имела при себе три или четыре, -  никто
не брал их. Контролеры по всей  Южной  Англии  бесчисленное  количество  раз
записали наши имена и фамилии. Поезда опаздывали, и мы  вынуждены  были  все
время делать пересадки, но все-таки в тот же вечер добрались до  Солсбери  и
остановились в отеле "Каунти". Через полчаса пришел Арчи. Мы пробыли  вместе
совсем недолго: он даже не мог остаться поужинать с нами. В его распоряжении
было полчаса. Потом он попрощался и ушел.
   Как и все летчики, он был совершенно убежден, что его убьют и  мы  больше
никогда не увидимся. Спокойный и беззаботный, как обычно, он вместе со всеми
первыми пилотами воздушного флота считал, что война прикончит  их,  и  очень
скоро - во всяком случае, первую волну. Германская авиация  славилась  своим
могуществом.
   Я разбиралась во всем этом гораздо меньше, но тоже  пришла  к  убеждению,
что мы прощаемся навсегда, хотя всячески старалась  поддержать  его  хорошее
настроение и внушить ему уверенность в своих силах. Помню, как в ту  ночь  я
легла в постель и плакала, плакала без конца, покуда, поняв, что никогда  не
смогу остановиться, совершенно внезапно, абсолютно обессиленная, не  заснула
мертвым сном и проспала до середины следующего дня.
   Мы отправились в обратное путешествие, снова  снабжая  контролеров  нашим
адресом, именами и  фамилиями.  Через  три  дня  из  Франции  пришла  первая
открытка.  Стандартный  текст  был  напечатан  на  машинке,  и   отправителю
разрешалось лишь вычеркивать либо оставлять те  или  иные  фразы.  Например:
"Чувствую себя хорошо". Или: "Лежу в госпитале". Несмотря на  это,  я  сочла
послание добрым предзнаменованием.
   Потом я поспешила в свое отделение Красного Креста, чтобы посмотреть, что
там делается. Мы заготовили огромное количество повязок, наполнив скатанными
бинтами госпитальные корзинки.  Кое-что  впоследствии  пригодилось,  кое-что
оказалось совершенно бесполезным, но эта деятельность помогала нам  коротать
время, и довольно скоро - зловеще скоро - стали  прибывать  первые  раненые.
Приняли решение немедленно по прибытии подкреплять раненых. Должна  сказать,
что это одна из  самых  идиотских  идей,  посетивших  командование.  Солдаты
приезжали из Саутгемптона накормленные до отвала, их кормили всю дорогу,  и,
когда они наконец добирались до Торки, самое главное было снять их с  поезда
и как можно скорее доставить в госпиталь.
   Под госпиталь заняли мэрию, и развернулась ожесточенная борьба  за  честь
там работать. Для начала выбор остановили на дамах средних лет, которые, как
полагали, обладали солидным опытом ухода за больными мужчинами.  Девушек  не
сочли подходящими для этого. Потом речь пошла об  уборщицах:  кто-то  должен
был драить полы,  орудовать  щетками,  швабрами  и  так  далее;  и  наконец,
кухонный персонал - из  тех,  кто  не  хотел  ухаживать  за  больными.  Зато
уборщицы оказались в резерве на случай нужды в сестрах.
   В  госпитале  было  восемь  штатных  сестер,   все   остальные   работали
добровольно.  Добровольцами  руководила  миссис  Эктон,   довольно   пожилая
властная  дама.  Она,  надо  отдать  ей   справедливость,   навела   жесткую
дисциплину; все было организовано идеально.  Госпиталь  мог  принять  больше
двухсот пациентов; каждая среди нас обладала всеми необходимыми навыками для
того, чтобы исполнить свои обязанности. Случались и комичные эпизоды. Миссис
Спрэгг, жена генерала Спрэгга, весьма авторитетная  особа,  почтившая  своим
присутствием прием раненых, сделала несколько шагов  вперед  и  символически
пала на колени перед первым прибывшим, который шел на своих ногах, проводила
его до кровати, усадила и начала церемонно снимать с  него  ботинки.  Должна
сказать, что объект ее забот оцепенел от удивления,  в  особенности  потому,
что, как выяснилось, он страдал от эпилепсии, а  вовсе  не  от  ран.  Почему
высокопоставленная леди посреди бела дня  решила  снимать  с  него  ботинки,
оказалось выше его понимания.
   Я ходила в госпиталь и работала уборщицей. На  пятый  день  меня  позвали
помогать  сестре.  Большинство  дам  средних   лет   не   имели   настоящего
представления о том, что означает уход за ранеными и, преисполнившись самыми
добрыми намерениями, как-то не подумали, что им придется иметь дело с такими
вещами, как судна, утки, последствия рвоты и запах гниющих ран.  Думаю,  они
представляли себе  свою  деятельность  так:  поправлять  подушку  и  ласково
нашептывать слова  утешения  нашим  храбрым  солдатам.  Такие  идеалистки  с
готовностью уступили свои обязанности: им никогда и в голову  не  приходило,
признались они, что придется заниматься чем-то подобным. Так получилось, что
девушки сменили их и заняли свои места у постелей раненых.
   Не сразу все пошло гладко. Несчастные профессиональные сестры  не  знали,
куда  деваться  от  нашествия  добросовестных,  но   абсолютно   беспомощных
энтузиасток, оказавшихся под их началом. Среди помощниц не нашлось даже хотя
бы хорошо подготовленных учениц.
   Мне с одной девушкой достался ряд из  двенадцати  коек;  руководила  нами
энергичная старшая сестра  -  сестра  Бонд,  первоклассная,  но  не  имевшая
никакого терпения в обращении со своим несчастным необученным персоналом. Мы
ведь были не тупыми, а невежественными. Нас основательно обучили всему,  что
необходимо для службы в госпитале, мы действительно умели ловко бинтовать  и
овладели общей теорией ухода за больными. По существу  же  пригодились  лишь
немногочисленные советы, полученные во время работы с патронажной сестрой.
   Мы не разбирались в тайнах  стерилизации  -  в  особенности  потому,  что
сестра Бонд не утруждала себя ни малейшими объяснениями.
   Наша обязанность состояла в приготовлении повязок, которые можно было  бы
сразу накладывать на раны. На этом этапе мы не понимали даже,  что  овальные
сосуды в форме почек предназначались для грязных бинтов,  а  круглые  -  для
хирургически чистых. Мы не знали, что  хирургически  чистые  бинты  выглядят
тоже грязными, хотя и прошли стерилизацию, - все это озадачивало. Дела пошли
более или менее сносно через неделю, когда мы наконец  поняли,  что  от  нас
требуется, и научились делать это. К тому  времени  сестра  Бонд  отказалась
работать с нами и ушла, объяснив, что у нее не выдерживают нервы.
   Ее  место  заняла  сестра  Андерсон.  Сестра   Бонд   была   великолепным
профессионалом, первоклассной хирургической сестрой.  Сестра  Андерсон  тоже
была, безусловно, мастером высшего класса, опытнейшей хирургической сестрой,
но помимо этого обладала здравым смыслом  и  необходимым  терпением.  На  ее
взгляд, наши беды проистекали  от  неподготовленности.  Мы  поступили  в  ее
распоряжение вчетвером, и она принялась за  нас  всерьез.  В  обычае  сестры
Андерсон было спустя день-два после работы  сравнивать  своих  подопечных  и
делить их на две категории: кого стоило обучать - и кто "годился лишь на то,
чтобы определить, кипит ли вода".
   В дальнем  конце  госпиталя  находились  четыре  громадных  электрических
титана, откуда брали горячую воду для припарок. Практически при лечении всех
ран в то время использовали отжатые припарки, и поэтому тест на определение,
кипит ли вода, приобретал жизненно важное значение. Если несчастная, которую
посылали "проверить, закипела ли вода", сообщала, что  да,  закипела,  а  на
самом деле это было не так, сестра Андерсон с презрением спрашивала:
   - Сестра, вам не под силу даже определить, закипела ли вода?
   - Но я слышала, как вода шипит.
   - Это - еще не настоящий пар.  Неужели  вы  не  понимаете?  Сначала  вода
булькает, потом успокаивается, и только тогда идет настоящий пар.
   Перечислив все стадии закипания воды, сестра Андерсон удалялась, ворча:
   - Если еще раз пришлют таких тупиц, просто не знаю, что я буду делать!
   Мне повезло, что я работала под руководством сестры  Андерсон.  Она  была
строгая, но справедливая. В другой палате работала сестра Стабс,  маленькая,
веселая  и  очень  ласковая,  -  она,  обращаясь  к  девушкам,  называла  их
"дорогая", создавая иллюзию спокойствия и мира, но если что-то не  ладилось,
немедленно приходила в ярость и накидывалась на провинившихся  как  бешеная.
Работать с ней было все равно, что играть с  капризной  кошкой,  которая  то
играет, то царапается.
   Работа сестры сразу мне пришлась по  душе.  Я  легко  научилась  всему  и
пришла к неколебимому заключению, что это одна  из  тех  профессий,  которые
приносят наибольшее удовлетворение. Думаю, что если бы я не вышла замуж,  то
после войны поступила бы на курсы сестер и стала бы работать в больнице.
   Активная   деятельность   в   стенах   госпиталя   решительно    сдвинула
иерархическую расстановку сил. Доктора всегда пользовались уважением.  Когда
кто-то заболевал, посылали за доктором  и  более  или  менее  выполняли  его
указания, кроме моей мамы, естественно, - она-то всегда знала все лучше всех
докторов. Доктор обыкновенно был другом семьи. Ничто в  моей  предшествующей
жизни не подготовило меня к тому, что отныне я должна падать перед  доктором
ниц и поклоняться ему.
   - Сестра, полотенца для доктора!
   Я очень скоро  привыкла  вскакивать  как  ужаленная  и  смирно  стоять  с
полотенцем в руках рядом с доктором в ожидании, пока он закончит мыть  руки,
вытрет их и не потрудится вернуть мне полотенце, а небрежно  бросит  его  на
пол. Даже те врачи, которые, по общему  мнению,  не  так  уж  много  стоили,
становились объектом благоговения.
   Заговорить  с  доктором,  обнаружить  свое  знакомство  с  ним  считалось
признаком крайней самонадеянности. Даже если он был  вашим  близким  другом,
этого никак не полагалось  обнаруживать.  Я  автоматически  восприняла  этот
строжайший этикет, но один или два раза все  же  оскорбила  Его  Королевское
Величество.  Однажды  доктор,  раздраженный,  как   это   свойственно   всем
госпитальным докторам, и  не  потому,  что  он  действительно  раздражен,  а
потому, что именно этого ждут от него сестры, нетерпеливо воскликнул:
   - Нет, нет, сестра, совсем другой пинцет. Дайте мне... - сейчас не помню,
как это называлось,  но  у  меня  на  подносе  оно  было,  и  я  простодушно
предложила его доктору.
   В течение последующих  двадцати  четырех  часов  мне  пришлось  выслушать
немало упреков.
   - Ну в самом деле, сестра, как вы могли передать пинцет доктору сами?
   - Простите, сестра, - бормотала я смиренно. - А  что  же  я  должна  была
сделать?
   - Помилуйте, я думаю, вам пора было бы уже знать это. Если доктор  просит
вас о чем-то, вы, конечно, должны передать это мне, а я - доктору.
   Я уверила ее, что больше не нарушу правил.
   Тем временем исход борьбы претенденток на место сестры ускорялся тем, что
многие раненые  прибывали  к  нам  прямо  из  траншей  с  повязками,  срочно
наложенными на головы, в которых было полно вшей. Большинство дам  из  Торки
никогда не видели вшей - и я в том числе, - и шок, вызванный этими  гнусными
паразитами, был слишком  силен  для  их  нежных  душ.  Молодые  более  смело
реагировали на эту ситуацию. Нередко, сдавая дежурство,  мы  весело  бросали
друг другу:
   - Я обработала все свои головы, - и  при  этом  показывалась  специальная
густая гребенка.
   Среди первых пациентов нам пришлось наблюдать и случаи столбняка.  Первая
смерть. Удар для нас всех. Но прошли три недели, и мне уже казалось, что всю
жизнь я только и делала, что ухаживала за солдатами. А через месяц научилась
проявлять бдительность:
   - Джонсон, что вы написали на вашей карточке?
   Карточки  с  показателями  температуры  помещались  в  изножии   кровати,
прикрепленные к ее спинке.
   -  На  карточке?  -  переспросил  меня  Джонсон  с   видом   оскорбленной
невинности. - Ничего. А что?
   - Кажется, кто-то предписал вам особую диету. Не думаю,  чтобы  это  была
сестра или главный врач. Вряд ли они прописали бы вам портвейн.
   Другой раненый отчаянно стонал:
   - Думаю, я страшно болен, сестра. Это точно. У меня температура.
   Я вгляделась в его вполне здоровое, хотя и малинового цвета лицо, а потом
посмотрела на протянутый мне градусник, который показывал температуру  между
41° и 42°.
   - Батареи, конечно, очень  удобная  штука,  -  сказала  я.  -  Но  будьте
осторожны, если вы расположите градусник слишком близко, ртуть может  вытечь
вовсе.
   - Ох, сестра, вы совсем не любите меня. Вы, молоденькие, такие  жестокие,
у вас нет сердца. Не то что те, постарше.  Они  всегда  волнуются  от  такой
температуры и бегут предупредить старшую сестру.
   - Надо иметь совесть!
   - Нельзя пошутить, что ли?
   Иногда их надо было везти на рентген  или  физиотерапию  в  другой  конец
города. Приходилось сопровождать иной раз человек шесть. По дороге  один  из
них мог остановиться и сказать: "Мне нужно купить шнурки  для  ботинок".  Но
стоило взглянуть на другую сторону улицы, где он якобы заметил  шнурки,  как
там оказывалась вывеска: "Георгий и Дракон".  Однако  мне  всегда  удавалось
справиться с шестью своими подопечными и в целости и невредимости  до