разумеется, в магазинах "Арми энд Найви"  у  Тетушки-Бабушки  был
открыт счет, и я нисколько не сомневаюсь,  что  она  всегда  дарила  немного
денег Бабушке Б. в благодарность за  хлопоты  и  потраченное  время.  Сестры
очень любили друг друга, что совершенно не мешало им пререкаться и вставлять
друг другу шпильки на почве ревности. Каждая  с  удовольствием  подтрунивала
над слабостями  другой.  Бабушка  Б.  считала  себя  признанной  красавицей.
Тетушка-Бабушка обыкновенно не соглашалась с этим.
   - У Мари (или Полли, как она ее  называла),  конечно,  красивое  лицо,  -
возражала она. - Но у нее никогда не было такой фигуры, как у меня.  Главное
для мужчин - это фигура!
   Несмотря на недостатки  фигуры  Полли  (которые,  могу  сказать  со  всей
ответственностью, она впоследствии  ликвидировала  -  я  никогда  не  видела
такого необъятного бюста), в шестнадцать лет  ее  страстно  полюбил  капитан
полка Блэк Уоч. Хотя в семье считали, что она слишком молода для того, чтобы
выходить замуж, капитан заявил, что его полк  покидает  Англию,  неизвестно,
когда вернется, и поэтому он предпочел бы жениться немедленно. И Полли вышла
замуж в шестнадцать лет. Думаю, этот брак несомненно служил одной из  причин
ревности. Брак по любви. Полли была молода и  красива,  а  ее  капитан  слыл
самым красивым мужчиной в полку.
   Скоро у Полли было уже пятеро детей, один из которых умер в младенчестве.
В двадцать семь лет она, как я уже говорила, осталась вдовой - ее муж погиб,
упав с лошади. Тетушка-Бабушка вышла замуж гораздо позже. У нее был роман  с
молодым морским офицером, но они оказались слишком бедны, чтобы  пожениться.
Кончилось тем, что он женился на богатой вдове, а она, в свою очередь, вышла
замуж за богатого американского вдовца  с  сыном.  В  известном  смысле  она
чувствовала себя разочарованной, хотя здравый смысл и любовь к жизни никогда
ее не покидали. У нее не было детей. Тем временем она осталась очень богатой
вдовой. Постоянно проявляя большую щедрость по отношению к сестре,  и  после
гибели мужа Полли она  кормила  и  одевала  всю  ее  семью.  Полли  жила  на
крошечную пенсию. Помню, как она целыми днями сидела у окна, шила, вязала на
спицах чехлы для подушек с причудливыми узорами, вышивала картины и каминные
экраны. Она делала чудеса  иголкой,  работала  без  устали,  думаю,  гораздо
больше восьми часов в день. Так и получилось, что они завидовали друг  другу
в том, чего не испытала каждая  по  отдельности.  Подозреваю,  они  получали
немалое удовольствие от своих пылких перепалок.
   - Какая чушь, Маргарет, никогда в жизни не слышала ничего подобного!
   - Ну что ты, Мэри, в самом деле, дай мне сказать... - и т. д.
   К тому времени, как улаживались дела с воскресными счетами и записывались
поручения на  следующую  неделю,  приезжали  дяди.  Дядя  Эрнест  работал  в
Министерстве внутренних дел,  а  дядя  Генри  служил  секретарем  в  конторе
торгового дома "Арми энд Нэйви". Старший из братьев, дядя Фред, находился  в
Индии со своим полком. Стол был уже накрыт к воскресному завтраку.
   Как правило, огромный кусок холодного жареного мяса,  торт  с  вишнями  и
кремом, головка сыра и, наконец, десерт в лучших праздничных тарелочках -  и
тогда и теперь, по-моему, изумительно красивых: они все еще у меня; кажется,
восемнадцать  из  бывших  двадцати  четырех,  что  не  так  уж   плохо   для
каких-нибудь шестидесяти  лет!  Не  знаю,  колпортовского  или  французского
фарфора - окаймленные ярко-зеленой и золотой полосками по краю, а  в  центре
каждой нарисованы фрукты - моя любимая была и  осталась  с  инжиром,  сочным
фиолетовым плодом.  А  вот  моей  дочери  Розалинде  больше  всего  нравится
тарелочка с  крыжовником,  огромной  сладкой  ягодой  крыжовника.  Роскошные
персики, красная смородина, белая смородина, клубника, малина - чего  только
тут не было! Кульминация завтрака наступала, когда эти  тарелочки,  накрытые
маленькими салфеточками, и мисочки для  мытья  пальцев  ставили  на  стол  и
каждый по очереди должен был угадать, какой фрукт украшал его тарелочку.  Не
знаю почему, но это был  пронзительный  момент,  и  если  кому-то  удавалось
отгадать, появлялось чувство, что вы совершили поступок, заслуживающий самой
высокой похвалы.
   После этой, достойной Гаргантюа  трапезы  все  засыпали.  Тетушка-Бабушка
пересаживалась на свое второе  кресло  у  камина  -  просторное  и  довольно
низкое.  Бабушка  Б.  устраивалась  на  диване,  обитом  светлой  кожей,   с
пуговичками  по  всей  поверхности,  натянув  шерстяное   одеяло   на   свои
грандиозные формы. Не знаю, что поделывали в это  время  дяди.  Может  быть,
прогуливались по саду, а может быть, переходили  в  маленькую  гостиную.  Но
маленькой гостиной пользовались редко, поскольку там царила неизбежная  мисс
Грант, занимавшая место очередной портнихи.
   - Дорогая, такое несчастье, - шептала Бабушка обычно,  -  вы  представьте
себе, бедное маленькое создание с таким уродством - только один проход,  как
у домашних птиц.
   Эти слова всегда производили на меня неотразимое впечатление, потому  что
я совершенно не  понимала  их  смысла.  При  чем  здесь  проход,  который  я
представляла себе  исключительно  как  переходы  или  коридоры,  по  которым
бегала.
   Потом все, кроме меня, спали никак не меньше часа -  я  использовала  это
время, чтобы тихонько покачаться на кресле-качалке, а после сна мы играли  в
школьного учителя. И дядя Гарри, и дядя Генри были на редкость сильны в этой
игре. Мы садились в ряд, и тот,  кто  был  школьным  учителем,  вооружившись
свернутой в трубку газетой, вышагивал  перед  остальными  взад  и  вперед  и
грозным голосом спрашивал:
   - Назовите дату изобретения иголок!
   - Кто был третьей женой Генриха VIII?
   - При каких обстоятельствах умер Уильям Руфус?
   - Какой болезнью может быть заражена пшеница?
   Тот,  кто  мог  ответить,  вставал  и  делал  шаг  вперед,  а  ответивший
неправильно - назад. Думаю, эта  игра  была  викторианской  предшественницей
современной викторины, которой мы теперь так увлекаемся.  Дяди  после  нашей
игры, выполнив долг внимательных сыновей и племянников,  удалялись.  Бабушка
Б. оставалась попить чаю с пирогом, пропитанным мадерой,  а  затем  наступал
ужасающий миг, когда на сцене  снова  появлялись  ботинки  на  пуговицах,  и
Гарриэт опять принималась за экзекуцию. Мучительное  зрелище  и  мучительное
испытание. К концу дня  щиколотки  бедняжки  Бабушки  Б.  отекали.  Чтобы  с
помощью  специального  крючка  пуговицы  попали  каждая  в  свою   петельку,
приходилось нажимать очень сильно, так что несчастная каждый  раз  испускала
крики боли. О! Эти башмаки на пуговицах! Почему надо было обязательно носить
их? По рекомендации врача? Или это было рабское подчинение моде? Я  слышала,
что ботинки полезны для детских щиколоток, чтобы укреплять их,  но  вряд  ли
это могло играть существенную роль для семидесятилетней женщины.
   Так или иначе, но в конце концов  обутая  и  все  еще  бледная  от  боли,
Бабушка Б. пускалась в обратный путь: сначала на поезде, потом на омнибусах,
домой, в Бейсуотер.
   Пожилые джентльмены  из  окружения  Тетешки-Бабушки  являли  собой  столь
выразительную особенность жизни ее дома, что  я  не  могу  отказать  себе  в
удовольствии коротко упомянуть и о них.

   В то время Илинг во многом напоминал Челтнем или Лемингтон  Спа.  Сюда  в
большом количестве съезжались пехотные и морские отставники, чтобы "подышать
свежим воздухом", да к тому же в двух  шагах  от  Лондона.  Тетушка-Бабушка,
отличаясь общительностью, вела бурную светскую  жизнь.  Ее  дом  всегда  был
переполнен старыми полковниками и генералами, которым она вышивала узоры  на
жилетах и вязала толстые шерстяные носки:
   - Надеюсь, ваша жена  не  заметит,  -  вскользь  роняла  она,  преподнося
подарки. - Я бы ни в коем случае не хотела огорчать ее.
   Старые джентльмены галантно благодарили ее и уходили,  чертовски  гордясь
своей мужской неотразимостью. Я всегда  робела  от  их  галантности.  Шутки,
которые они отпускали, чтобы развеселить меня, не казались мне забавными,  а
манера заигрывать заставляла нервничать.
   - А что наша маленькая леди  хочет  на  десерт?  Сладости  для  маленькой
сладкой леди. Персик? Или, может быть, золотистую сливу  под  стать  золотым
локонам?
   Покраснев от смущения, я, запинаясь, невнятно выговаривала:
   - Персик, пожалуйста.
   - А какой? Выбирайте!
   - Пожалуйста, - говорила я тихо, - самый большой и самый спелый.
   В ответ раздавался взрыв смеха. Совершенно невольно я, оказывается, очень
удачно пошутила.
   - Никогда не следует просить самый большой, - объясняла мне потом Няня, -
вас будут считать обжорой.
   Обжора - да, с этим я могла согласиться,  но  что  тут  смешного?  Знаток
светской жизни, Няня свободно ориентировалась в ее стихии.
   - Есть надо быстрее. Представьте  себе,  что,  когда  вы  вырастете,  вас
пригласят на обед к герцогу!
   Нельзя было представить себе ничего более невероятного, но допустим.
   - В доме герцога будет главный дворецкий и  несколько  лакеев,  и,  когда
придет время, они заберут вашу тарелку, независимо от того, кончили вы  есть
или нет.
   От такой перспективы я побледнела и, не мешкая,  набросилась  на  баранью
котлету.
   Няня часто рассказывала мне  о  различных  случаях  из  аристократической
жизни. Ее рассказы воспламеняли мое честолюбие.  Больше  всего  на  свете  я
мечтала  в  один  прекрасный   день   стать   леди   Агатой.   Но   глубокая
осведомленность Няни в области  социальных  отношений  делала  ее  абсолютно
неумолимой.
   - Этого не случится никогда, - сказала она.
   - Никогда? - с ужасом спросила я.
   - Никогда, - ответила Няня, убежденная  реалистка.  -  Чтобы  стать  леди
Агатой, вы должны родиться ею. Вы должны быть дочерью герцога,  маркиза  или
графа. Если вы выйдете замуж за герцога, вы станете  герцогиней,  но  только
потому, что такой титул носит ваш  муж.  Это  вовсе  не  то  же  самое,  что
родиться леди Агатой.
   Так произошло  мое  первое  столкновение  с  неизбежностью.  Недостижимое
существует. Важно осознать эту истину как можно раньше, и она  сослужит  вам
хорошую службу в жизни. Да, есть на свете  вещи,  которых  у  вас  не  будет
никогда, - например, от природы вьющиеся волосы, темные глаза  (если  у  вас
голубые) или титул леди Агаты.
   В  целом  я  думаю,  что  те  проявления  врожденного  снобизма,  которые
оказались не чуждыми моему детству, не так невыносимы, как  снобизм,  идущий
от богатства  или  интеллекта.  Нынешний  интеллектуальный  снобизм  породил
особую форму зависти и злобы. Родители убеждены  в  том,  что  их  потомство
должно блистать.
   - Мы  принесли  огромные  жертвы  ради  того,  чтобы  дать  тебе  хорошее
образование, - говорят они.
   Если ребенок не оправдывает родительских ожиданий, он  живет  с  чувством
вины. Окружающие твердо уверены, что все зависит  только  от  благоприятного
стечения обстоятельств, а отнюдь не от природных склонностей.
   Думаю, что в конце викторианской  эры  родители  мыслили  реалистичнее  и
принимали во внимание возможности своих детей, озабоченные больше всего тем,
чтобы жизнь принесла им счастье. Они гораздо меньше думали о том,  чтобы  их
дети были "не хуже других". Сейчас я часто  чувствую,  что  родители  жаждут
успеха своих детей исключительно  ради  собственного  престижа.  Викторианцы
хладнокровнее смотрели на своих отпрысков  и  имели  твердое  мнение  об  их
способностях. "А", совершенно очевидно, будет  красавицей,  "В"  -  умницей,
"С", по-видимому, не суждено ослеплять ни красотой, ни умом. Лучше всего для
"С" какое-нибудь порядочное ремесло. И так  далее.  Конечно,  они  ошибались
иногда, но в целом такой принцип срабатывал. Сознание, что от  вас  не  ждут
того, к чему вы не способны, приносило огромное облегчение.
   В противоположность многим из наших друзей мы отнюдь не  были  зажиточной
семьей.  Американец  по  происхождению,  мой  отец  автоматически   считался
богатым, как все американцы. На самом деле мы жили вполне комфортабельно, но
не более того. У нас не было ни дворецкого, ни лакея. Мы не держали выезда с
кучером. У нас было трое слуг, а по тем временам  меньше  нельзя  было  себе
представить. Если в дождливый день мы собирались пойти к  друзьям  на  чашку
чая, то полторы мили шагали под дождем в плащах и  галошах.  Мы  никогда  не
вызывали кэба, разве что речь шла о настоящем бале и под угрозой  оказывался
бальный наряд.
   С другой стороны, угощение, принятое в нашем  доме,  отличалось  поистине
невероятной роскошью по сравнению с тем, что обычно  подают  гостям  теперь.
Тут уж, казалось бы, никак нельзя было обойтись без помощи повара и поварят.
Недавно мне попалось на глаза меню одного из наших давних обедов (на  десять
персон). Сначала предлагался выбор из двух супов - пюре и бульона,  за  ними
следовало горячее тюрбо из палтуса или язык. После этого шел шербет, за  ним
седло барашка. И уж полной неожиданностью  был  лангуст  под  майонезом;  на
сладкое пудинг "Дипломат" или русская шарлотка и потом уже десерт. А все это
приготовила одна Джейн.
   Теперь семья такого же достатка, как наша, конечно, владела бы машиной  и
нанимала бы прислугу - двух человек. Что же касается  приемов,  то  наиболее
важные из них проводились бы в ресторане или устраивались хозяйкой дома.
   В нашей  семье  "умницей"  раз  и  навсегда  была  признана  моя  сестра.
Директриса ее школы в Брайтоне настаивала на том,  чтобы  сестру  послали  в
Гиртон. Папа расстроился и сказал:
   - Мы не хотим,  чтобы  Мэдж  выросла  синим  чулком.  Лучше  отправим  ее
заканчивать образование в Париж.
   Так моя сестра, к полному своему удовольствию, поехала в Париж, поскольку
ни под каким видом не желала ехать в  Гиртон.  Мэдж  и  в  самом  деле  была
"головой". Остроумная, большая выдумщица,  обладающая  мгновенной  реакцией,
она всегда добивалась успеха во всем, за что бы ни бралась.
   Брат,  годом  моложе  сестры,  отличался  огромным  обаянием,   прекрасно
разбирался в литературе, но уступал ей в интеллекте.  Думаю,  мама  с  папой
рано поняли, что "это будет  тяжелый  случай".  Монти  питал  пристрастие  к
прикладным инженерным работам. Отец надеялся, что Монти  сделает  финансовую
карьеру, но вскоре ему стало ясно, что за отсутствием способностей  у  Монти
нет никаких шансов преуспеть на банковском поприще. Тогда Монти принялся  за
изучение инженерного дела, но и здесь его поджидала неудача, так как он  был
слаб в математике.
   Относительно  меня  в  семье  существовало  устойчивое  мнение,   что   я
"несообразительная". Я никогда не поспевала за невероятно  быстрой  реакцией
мамы  и  сестры.  К  тому   же   мои   высказывания   отличались   некоторой
невразумительностью.  Когда  мне  надо  было  что-то  сказать,  я  с  трудом
подыскивала нужные слова.
   - Агата такая несообразительная! - постоянно восклицали  все  окружающие.
Вот уж чистая правда, я это знала и полностью соглашалась. Однако  нисколько
не беспокоилась и не расстраивалась по  этому  поводу.  Я  покорилась  своей
участи постоянно плестись в хвосте событий. И только в возрасте  двадцати  с
чем-то лет я поняла, что в нашей семье был необычайно высокий уровень,  и  я
была не менее, если  не  более  сообразительная,  чем  все  прочие.  Что  же
касается  невразумительности  речей,  то  косноязычие  останется   при   мне
навсегда. Может, именно поэтому я решила стать писательницей.
   Первое настоящее горе, которое я испытала в жизни, была разлука с  Няней.
С некоторых пор один из ее бывших воспитанников, владевший  недвижимостью  в
Сомерсете,  настоятельно   советовал   ей   уволиться.   Он   предлагал   ей
принадлежавший ему комфортабельный небольшой  коттедж,  где  Няня  вместе  с
сестрой могли бы жить до конца своих  дней.  Наконец  она  решилась.  Пришло
время оставить работу.
   Я невыносимо скучала по Няне и каждый божий день посылала ей короткие, со
строчками, бегущими вкривь и вкось, и кучей ошибок письма:  писать,  да  еще
без ошибок, всегда казалось мне невероятно трудной задачей. Все  мои  письма
были совершенно одинаковые:  "Дорогая  Няня.  Я  очень  скучаю  по  тебе.  Я
надеюсь, что у тебя все хорошо. У Тони блохи. Целую  тебя  много-много  раз.
Агата".
   Мама наклеивала марки на эти письма и отправляла их, но  через  некоторое
время выразила легкий протест:
   - Я не думаю, что тебе следует писать каждый день. Может быть, два раза в
неделю?
   Я была потрясена.
   - Но я думаю о ней каждый день. Я должна писать.
   Мама вздохнула, но не  стала  возражать.  Тем  не  менее  потихоньку  она
продолжала убеждать меня писать пореже. Мне понадобилось несколько  месяцев,
чтобы свести переписку к двум письмам в неделю, как предлагала мама. Няня не
слишком хорошо владела пером, и в любом случае была достаточно мудрой, как я
понимаю теперь, чтобы не поддерживать мою упрямую верность. Она отвечала мне
дважды в  месяц  милыми,  довольно  неопределенного  содержания  посланиями.
Думаю, маму очень волновало, что я никак не могу забыть Няню.  Позднее  мама
рассказывала мне, что  обсуждала  эту  проблему  с  папой.  Неожиданно  папа
ответил с озорным огоньком в глазах:
   - А что же особенного, ведь  ты  всегда  помнила  меня,  когда  я  был  в
Америке.
   Мама ответила, что это совершенно другое.
   - А тебе приходило в голову, что, когда ты вырастешь, я в один прекрасный
день вернусь и женюсь на тебе? - спросил папа.
   - Нет, конечно, - сказала мама.
   Потом, поколебавшись немного, призналась, что конечно  же  у  нее  просто
должна была существовать некая мечта -  почти  сон.  Типично  викторианский:
отец вступил в блестящий, но несчастный брак.  Разочарованный  после  смерти
своей жены, он возвратился, чтобы разыскать  свою  маленькую  кузину  Клару.
Увы, Клара, беспомощный инвалид, была  обречена  на  постоянное  лежание  на
диване  и  окончательно  убила  его  своей  преждевременной  смертью.   Мама
рассмеялась и добавила:
   - Я надеялась, что, лежа на диване под красивым легким одеялом, я не буду
выглядеть такой толстой.
   Ранняя смерть и неизлечимая  болезнь  были  по  тем  временам  такими  же
столпами романа, как теперь жестокость и насилие. Тогда,  насколько  я  могу
судить,  молодой  женщине  ни  в  коем   случае   не   полагалось   обладать
оскорбительно   отменным   здоровьем.   Бабушка    постоянно    с    большим
самодовольством рассказывала  мне,  что  в  детстве  отличалась  необычайной
хрупкостью: "Никто даже не надеялся, что я доживу  до  зрелых  лет".  Стоило
якобы легкому ветерку дунуть посильнее, и ее бы не стало. Между тем  Бабушка
Б. так говорила о своей сестре: "Маргарет-то всегда была очень крепкой, а  я
- хрупкой".
   Тетушка-Бабушка  дожила  до  девяноста  двух  лет,  а   Бабушка   Б.   до
восьмидесяти шести, и у меня лично существуют большие сомнения  относительно
слабости их здоровья. Но тогда в моде  были  чрезвычайная  чувствительность,
истерические припадки, обмороки,  чахотка,  анемичность.  Бабушка  сохраняла
свою приверженность этим идеалам до  такой  степени,  что  часто  появлялась
перед молодыми людьми, с которыми я собиралась поехать куда-нибудь, чтобы  с
таинственным видом предупредить их, насколько я нежная и хрупкая и как  мало
надежд, что я долго протяну на этом свете. Когда мне было восемнадцать, один
из моих кавалеров часто с озабоченным видом спрашивал:
   - Вы уверены, что не простудитесь? Ваша Бабушка сказала мне, что вы очень
слабы.
   Я возмущенно протестовала и утверждала, что совершенно здорова.
   - Но почему же тогда ваша Бабушка говорит, что вы такая хрупкая?
   Я должна была объяснять, что Бабушка изо  всех  сил  старается,  чтобы  я
выглядела как можно более интересной. Она рассказывала мне, что в ее молодые
годы юная девушка в присутствии джентльменов могла позволить себе за  обедом
лишь поклевать что-нибудь  самое  легкое.  Основные  блю