- А это где ты взяла?! - воскликнул он в ужасе и забрал у меня книгу. Она
принадлежала к собранию французских пьес  и  романов,  которые  папа  держал
тщательно запертыми в курительной  комнате,  поскольку  они  предназначались
исключительно для взрослых.
   - Она стояла в классной комнате, - сказала я.
   - Нечего ей там делать - ей место в моем шкафу.
   Я отдала папе книгу с облегчением. По правде говоря, я  почти  ничего  не
могла в ней понять и с удовольствием вернулась к "Воспоминаниям осла",  "Без
семьи", а также к прочим невинным произведениям французской литературы.
   Наверное, я все-таки как-то училась, но у меня  не  было  гувернантки.  Я
продолжала заниматься арифметикой с папой, гордо переходя от простых  дробей
к десятичным. В конце концов, я достигла таких высот, на которых много коров
едят много травы, а цистерны наполняются водой много часов - я находила  все
это совершенно захватывающим.
   Моя сестра  теперь  официально  "вышла  в  свет",  что  означало  приемы,
туалеты, посещения Лондона и  т.  д.  Мама  была  всецело  поглощена  новыми
заботами, и у нее оставалось мало времени  для  меня.  Иногда  я  испытывала
ревность, так как все внимание сосредоточилось исключительно на Мэдж. Мамино
девичество не отличалось особым блеском. Хотя ее тетя была богата,  и  Клара
постоянно путешествовала вместе с ней, пересекая Атлантический океан в обоих
направлениях, тете не приходило в голову "вывести Клару в свет",  как  тогда
говорили. Мама совершенно не жаждала светской жизни,  но,  как  всякой  юной
девушке, ей, конечно, тоже  очень  хотелось  иметь  гораздо  более  красивые
платья,  чем  те,  которые  она  носила.  Тетушка-Бабушка  заказывала   себе
роскошные и модные туалеты у  самых  дорогих  парижских  портных,  но  Клару
по-прежнему считала ребенком и так ее и одевала. И опять же эта  бедняжка  -
домашняя портниха! Мама решила, что у ее дочерей будут самые красивые платья
со всеми  необходимыми  аксессуарами,  то,  чего  она  была  лишена.  Отсюда
проистекала ее озабоченность сначала туалетами Мэдж, а потом и моими.
   Минуточку-минуточку! Платья-то в те времена действительно были  платьями!
Их было очень  много,  из  роскошных  тканей,  роскошной  работы.  Оборочки,
гофрированные складочки, воланы, кружевная отделка, сложные швы  и  вытачки;
чтобы юбка не волочилась по полу, надо было изящным жестом  поддерживать  ее
при ходьбе; а вот капоров, накидок или боа из страусовых перьев у  них  было
мало.
   Знали толк  и  в  прическах:  причесаться  значило  тогда  в  самом  деле
причесаться, а не просто провести расческой по волосам,  и  дело  с  концом.
Волосы завивали, делали букли, локоны и волны, ночью  спали  в  папильотках,
волосы укладывали горячими щипцами; если  девушка  собиралась  на  бал,  она
начинала заниматься своими волосами, по крайней мере, за два часа до выхода;
на прическу уходило не меньше полутора часов, и еще  полчаса  на  то,  чтобы
надеть платье, натянуть чулки, вечерние туфли и так далее.
   Все это, конечно, принадлежало не моему, а другому миру. Миру взрослых, к
которому я не имела касательства. Тем не менее он оказывал на меня  влияние.
Мы с Мари обсуждали всех мадемуазелей и решали, кому отдать предпочтение.
   Так получилось, что ни у кого из наших соседей по кварталу не было  детей
моего возраста. Поэтому так же, как раньше, я выдумала себе  целую  компанию
близких друзей, преемников Пуделя, Белки, Дерева и знаменитых Котят. На этот
раз я сочинила Школу. Школа служила лишь  местом  для  семи  девочек  разных
возрастов и разной наружности, вышедших из различных  социальных  кругов.  У
Школы не было названия - просто Школа.
   Первые девочки, которые появились в ней, - это Этель Смит  и  Анни  Грей.
Этель Смит было одиннадцать лет, а Анни - девять. Этель, брюнетка, с  пышной
гривой волос, отличалась умом, любила играть в разные игры и говорила басом.
Ее лучшая подруга Анни Грей, с льняными колечками волос и голубыми  глазами,
была полной противоположностью; она постоянно робела, нервничала и чуть  что
начинала плакать.  Она  держалась  за  Этель,  свою  верную  защитницу.  Мне
нравились обе, но все же я предпочитала смелую и сильную Этель.
   К Этель и Анни я прибавила еще двух девочек: Изабеллу  Салливан,  богатую
золотоволосую красавицу с карими глазами. Ей  было  одиннадцать  лет.  Я  не
просто не любила Изабеллу - я ее ненавидела. Она была "светская". (Это слово
очень часто употреблялось в тогдашних повестях  и  романах:  целые  страницы
"Венка из ромашек" были  посвящены  страданиям  семьи  из-за  приверженности
Флоры  к  светской  жизни.)  Изабелла  олицетворяла  собой  светскость.  Она
важничала, хвасталась своим богатством и носила слишком дорогие  и  шикарные
для ее возраста платья. Ее кузина, Элси Грин, похожая на ирландку, с темными
кудрявыми волосами и голубыми глазами,  была  очень  веселая  и  беспрерывно
хохотала. Относясь к Изабелле в целом положительно, она тем не менее  иногда
как следует отделывала ее. Элси была бедная; она  донашивала  старые  платья
Изабеллы, и это иногда вызывало в ней обиду, но не слишком  сильную,  потому
что у нее был легкий характер.
   Кое-какое время мне прекрасно жилось с ними. Они путешествовали  со  мной
по "Трубной" железной  дороге,  ездили  верхом,  занимались  садоводством  и
подолгу играли в крокет. Я часто устраивала турниры, состоящие из нескольких
матчей. Все мои надежды были сосредоточены на том, чтобы ни в коем случае не
выиграла Изабелла. Я жульничала, прилагала все старания, чтобы  помешать  ей
выиграть: криво держала  ее  молоток,  била  быстро,  почти  не  целясь,  и,
несмотря на все это, чем более небрежно я играла, тем больше везло Изабелле.
Она попадала в воротца из самых неудобных позиций, посылала шар издали через
все поле и почти всегда с успехом; она чаще  всего  выигрывала  или  уж,  во
всяком случае, не вылетала из турнира. Просто невыносимо.
   Через некоторое время мне показалось, что было бы неплохо принять в Школу
девочек помладше. Ими  оказались  шестилетние  Элла  Уайт  и  Сью  де  Верт.
Пышноволосая Элла, прилежная и трудолюбивая, была невероятно скучной особой.
Она всегда готовила уроки, прекрасно продвигалась по "Детской  энциклопедии"
доктора Бруэра и очень недурно играла в крокет. Сью  де  Верт,  на  редкость
бесцветную, не только внешне,  с  ее  светлыми  волосами  и  бледно-голубыми
глазами, но и внутренне, я просто не чувствовала. Элла и Сью  очень  дружили
между собой, но Эллу я знала как свои пять  пальцев,  а  Сью  ускользала  от
меня. Думаю, причина заключалась в том, что Сью - это на самом деле  была  я
сама. Беседуя с остальными, я говорила с ними как Сью, а не как  Агата,  так
что Сью и Агата вдвоем олицетворяли одного человека: Сью скорее наблюдала со
стороны, чем участвовала во всем как один из моих персонажей. Наконец, чтобы
завершить компанию, в Школу поступила сводная сестра Сью  -  Вера  де  Верт.
Страшно сказать, как много ей было лет - тринадцать!  Пока  еще  нескладная,
она обещала стать восхитительной красавицей. Обстоятельства ее рождения были
покрыты тайной. Относительно будущего Веры  я  строила  разнообразные  планы
самого романтического толка. У нее были волосы соломенного  цвета  и  синие,
как незабудки, глаза.
   Для создания  девочек  отлично  послужили  репродукции  картин,  изданные
Королевской академией,  в  доме  Бабушки  в  Илинге.  Бабушка  обещала,  что
когда-нибудь книга станет моей, и дождливыми днями  я  часами  перелистывала
страницы, не столько из интереса к живописи, сколько  в  поисках  подходящих
изображений для моих девочек. Кроме того, на Рождество мне  подарили  книгу,
иллюстрированную Уолтером Крейном, - "Праздник Флоры", где цветам придавался
человеческий облик. В особенности  меня  восхищала  одна  картинка  -  лицо,
обрамленное незабудками, - вылитая Вера де Верт. Маргаритки, как  две  капли
воды, походили на Эллу, а роскошная Корона Императора - конечно же на Этель.
   Должна сказать, что  "девочки"  не  расставались  со  мной  долгие  годы,
разумеется меняясь и взрослея. Они участвовали в музыкальных вечерах, пели в
опере и получали роли в музыкальных комедиях. Уже взрослой девушкой я  то  и
дело вспоминала их и примеривала им разные платья из моего  гардероба.  Я  и
сама придумывала для них туалеты. Помню, Этель была очень хороша в платье из
темно-синего тюля с белыми лилиями на плече. Бедняжке Анни всегда не хватало
одежды. По отношению к Изабелле, несмотря на личную неприязнь,  я  проявляла
справедливость и одевала ее в самые элегантные наряды невероятной красоты  -
вышитая парча, атлас... Даже и теперь, доставая  из  шкафа  какое-нибудь  из
своих платьев, я говорю себе:
   - Ах, как бы оно украсило Элси, ей всегда так шло зеленое! Как  прекрасно
выглядела бы Элла в этой шерстяной тройке!
   Я сама смеюсь над собой в такие моменты, но девочки по-прежнему со  мной,
хотя, в отличие от меня, не состарились. Двадцать три года - самое  большее,
что я могу представить.
   Со временем я прибавила еще четыре персонажа: Аделаиду, старшую из  всех,
высокую  блондинку,  довольно  надменную;   Беатрис,   попрыгунью,   веселую
маленькую фею, самую младшую; и двух  сестер,  Роз  и  Айрис  Рид,  овеянных
ореолом романтизма. За Айрис ухаживал  молодой  человек,  который  писал  ей
стихи и называл ее Полевой Фиалкой; Роз же  была  довольно  вредной  особой,
любила  розыгрыши  и  вовсю  флиртовала  с  первым  встречным.  Само   собой
разумеется, судьба у них сложилась по-разному - одни вышли замуж, другие  на
всю жизнь остались одинокими. Этель не встретила суженого и жила в маленьком
домике с  доброй  и  милой  Анни  -  сейчас  мне  кажется,  что  это  весьма
правдоподобно, в реальной жизни все сложилось бы именно так.

   Вскоре после возвращения из-за границы фройляйн Удер открыла мне  счастье
наслаждения музыкой. Низенькая, крепкая, грозная немка. Не знаю, отчего  она
преподавала музыку в Торки, и я никогда не слышала ни слова  о  ее  семейной
жизни. Однажды мама появилась в классной комнате,  ведя  за  собой  фройляйн
Удер, и заявила, что Агате пора начать заниматься музыкой.
   - Aх! - сказала фройляйн с сильнейшим немецким акцентом, хотя превосходно
говорила по-английски. - В таком случае начнем немедленно.
   Мы направились к пианино, небольшому инструменту,  стоявшему  в  классной
комнате, - конечно же не к роялю в гостиной.
   - Встань здесь, - скомандовала фройляйн Удер.
   Я встала слева от пианино.
   - Слушай, - сказала она, ткнув клавишу с такой силой, что  я  испугалась,
как бы не лопнула струна, - это до мажор. Понятно?  Это  нота  "до".  А  вот
до-мажорная гамма. - Она сыграла гамму. - Теперь возьмем мажорный аккорд, он
звучит так. Теперь снова гамма - вверх и вниз. Ноты такие: до, ре,  ми,  фа,
соль, ля, си, до. Понятно?
   Я сказала, что понятно. По правде говоря, я давно знала все это.
   - А теперь, - сказала фройляйн, - а теперь  отвернись,  чтобы  не  видеть
клавиши, и угадай ноту, которую я возьму после "до".
   Она взяла "до", а потом с такой же силой другую ноту.
   - Ми, - сказала я.
   - Правильно. Прекрасно. Попробуем еще. - Она еще раз обрушилась на  "до",
а потом на другую ноту. - А это?
   - Ля? - я заколебалась.
   - Ах-х, просто великолепно. Очень хорошо.  Ребенок  музыкальный.  У  тебя
есть уши, да-да. Мы пойдем превосходно.
   Что и говорить, начало было положено отличное. Если по-честному, то,  мне
кажется, у меня не было ни малейшего представления о нотах, которые она  мне
загадывала. Думаю, что отгадала их  случайно.  Тем  не  менее  после  такого
превосходного  старта  мы   двинулись   вперед,   преисполненные   взаимного
энтузиазма. Вскоре дом уже оглашался звуками гамм  и  арпеджио,  а  потом  и
неизбежного "Веселого крестьянина". Я обожала уроки музыки. И  мама  и  папа
играли. Мама обыкновенно играла "Песни без слов" Мендельсона и многие другие
пьесы, выученные еще в юности. Она играла достаточно хорошо, но,  думаю,  не
была страстной любительницей музыки. Папу же отличала  истинная  музыкальная
одаренность. Он мог играть по слуху все на  свете,  вплоть  до  американских
народных песен и негритянских спиричуэлз.  К  "Веселому  крестьянину"  мы  с
фройляйн Удер добавили вскоре "Грезы" и другие волшебные миниатюры Шумана. Я
с энтузиазмом занималась по часу или два в  день.  От  Шумана  я  перешла  к
Григу, в которого попросту влюбилась, в особенности меня пленяли "Любовь"  и
"Первые вздохи весны". Когда я наконец смогла сыграть "Утро" из "Пер Гюнта",
счастье просто переполнило меня. Как и  большинство  немцев,  фройляйн  Удер
преподавала великолепно. Занятия не сводились к тому, чтобы постоянно играть
разные пьесы, приятные для души: бесконечные этюды Черни не вызывали у  меня
такого рвения, как Григ или Шуман, но фройляйн Удер не допускала возражений.
   - Прежде всего должна быть хорошая база, - сказала она.  -  Этюды  -  это
реальная действительность, необходимая суть всего. Мелодии  -  да,  конечно,
изумительные вышитые узоры, они похожи на цветы, они расцветают и  исчезают,
но у них должны быть корни, крепкие корни и листья.
   Так что в основном я занималась корнями и листьями и, может  быть,  одним
или двумя встретившимися по пути цветками. Мне кажется, я  была  куда  более
довольна достигнутыми результатами, чем все остальные члены семьи, несколько
угнетенные моим рвением и находившие, что я слишком много занимаюсь.
   Раз в неделю в помещении под помпезным названием "Атенеум", расположенном
над лавкой кондитера, проводились уроки танцев. Меня начали учить  танцевать
рано - наверное, в пять или шесть лет, потому что  я  помню,  как  еще  Няня
водила меня в "Атенеум". Самые младшие начинали с польки. Учили польке  так:
три раза топнуть правой ногой, три раза левой,  правой  -  левой,  правой  -
левой, топ-топ-топ, топ-топ-топ.  Сомнительное  удовольствие  для  тех,  кто
пришел выпить чайку этажом ниже. Когда я вернулась домой, Мэдж  обескуражила
меня, сказав, что польку танцуют совершенно не так.
   - Нужно  сначала  скользнуть  одной  ногой,  приподняв  другую,  а  потом
наоборот - вот так.
   Замечание Мэдж смутило меня, но, видимо, учительница танцев,  мисс  Хики,
прежде чем показывать нам па, считала  нужным  дать  представление  о  ритме
польки. Мисс Хики внушала, как я помню, восторг,  несколько  даже  пугающий.
Высокая, величественная, с седыми волосами, уложенными в роскошную прическу,
всегда в длинных, струящихся складками юбках, она явно напоминала маркизу де
Помпадур, и танцевать с ней вальс - разумеется,  значительно  позже  -  было
очень страшно. Из двух ее помощниц - одной  было  лет  восемнадцать,  другой
примерно тринадцать - мы очень  любили  младшую,  добрую  и  славную  Эйлин,
которая трудилась  в  поте  лица.  Старшую,  Элен,  мы  побаивались,  и  она
занималась только с самыми способными.
   Уроки проходили так: мы начинали с получасовых упражнений  с  эспандером,
растягивая его изо всех сил для развития грудной  клетки  и  рук.  (Эспандер
представлял собой синие эластичные резиновые  ленты,  прикрепленные  к  двум
ручкам.) Затем шла полька; после обычного топ-топ-топ все танцевали  вместе,
причем старшие девочки с младшими. "Видела, как я танцую польку?",  "Видела,
как у меня кружится юбка?"
   Танцевать  польку  было  весело,  но  неинтересно.  За  полькой  следовал
"большой марш". Мы становились в пары и  чинно  шествовали  к  центру  залы,
после чего расходились  в  стороны  и  выполняли  разные  фигуры  -  младшие
повторяли движения за старшими. Марши мы  танцевали  с  партнерами,  которых
должны были выбирать сами, и  чаще  всего  именно  это  возбуждало  страшную
ревность. Конечно же все стремились заполучить  себе  в  партнеры  Элен  или
Айлин, но мисс Хики зорко следила за тем,  чтобы  никто  не  монополизировал
право танцевать с ними. После марша младших отправляли в отдельную  комнату,
где они разучивали па польки, а позже - вальса или других затейливых танцев,
в которых проявляли особенную неловкость. В это время старшие под бдительным
оком мисс Хики танцевали в зале сложные танцы - с  тамбурином,  кастаньетами
или веером.
   Что касается танца с веером, то как-то раз в  разговоре  с  моей  дочерью
Розалиндой и ее подругой Сьюзен, в ту пору восемнадцатилетними девушками,  я
упомянула, что в юности танцевала  с  веером.  Взрыв  смеха,  раздавшийся  в
ответ, озадачил меня.
   - Ну неправда,  мама,  не  может  быть!  Танец  с  веером!  Сьюзен,  мама
танцевала с веером!
   - Ну и что? Я всегда знала, что от викторианцев всего можно ожидать!
   Оказалось, что под танцем с веером  мы  подразумеваем  совершенно  разные
вещи.
   Потом старшие  садились  и  отдыхали,  а  младшие  танцевали  матлот  или
какие-нибудь несложные народные танцы. В конце концов мы дошли до  ухищрений
лансье (старинная форма кадрили). Научились танцевать  шведский  деревенский
танец и "Сэр Роджер де Коверли". Два последних имели  большое  значение;  на
вечеринках не приходилось стыдиться своей неуклюжести в этой части светского
общения.
   В Торки наш класс состоял почти полностью из девочек. Когда  же  я  стала
учиться в Илинге, появилось довольно много мальчиков.  Мне  было  тогда  лет
девять, я робела и не  отличалась  большими  способностями  к  танцам.  Один
совершенно прелестный мальчик, годом или двумя старше, подошел  и  пригласил
меня танцевать с ним лансье. Сконфуженная и удрученная, я  сказала,  что  не
умею танцевать лансье. Этот отказ дался мне трудно - я еще никогда не видела
такого привлекательного мальчика,  темноволосого,  темноглазого  -  я  сразу
почувствовала наше внутреннее родство. Опечаленная, я села и тотчас  ко  мне
подошла учительница и сказала:
   - Агата, у нас никто не сидит.
   - Я не умею танцевать лансье, мисс Уордсуорт.
   - Ничего, ты скоро научишься, милая. Сейчас мы найдем тебе кавалера.
   Она подозвала рыжего веснушчатого мальчика с заложенным курносым носом:
   - Вот и он, Агата. Его зовут Уильям.
   Во время танца,  когда  танцующие  оказывались  напротив  друг  друга,  я
увидела мою первую любовь с другой девочкой. С обидой он шепнул мне:
   - Со мной вы не хотели танцевать, а сейчас танцуете.  Очень  некрасиво  с
вашей стороны.
   Я попыталась объяснить ему, что не виновата, я в самом деле  думала,  что
не умею танцевать лансье, но мне приказали - однако  попробуйте  объясниться
во время танца - ничего не вышло. Он не сводил с меня укоризненного  взгляда
до самого конца занятий. Я надеялась увидеть его в следующий раз,  но,  увы,
мне вообще больше не  пришлось  встретиться  с  ним  -  еще  одна  печальная
любовная история.
   Единственный танец, которому я научилась и который пригодился мне в жизни
- это вальс, но при этом я никогда не любила вальсировать. Мне  не  нравился
ритм, и у меня всегда страшно кружилась  голова,  в  особенности  когда  мне
оказывала честь своим приглашением на танец мисс  Хики.  Она  закруживала  в
вальсе так, что ноги практически не касались пола, и к концу танца все плыло
перед глазами, я едва могла устоять на  ногах.  Но,  должна  признаться,  ее
танец представлял собой великолепное зрелище.
   Фройляйн Удер исчезла из моей жизни, не знаю когда и  куда.  Может  быть,
возвратилась в Германию. Ее заменил молодой человек  по  имени,  если  я  не
ошибаюсь, мистер Троттер. Органист одной из церквей, он подавлял меня совсем
другим стилем преподавания, к которому мне пришлось привыкать. Я сидела чуть
ли не на полу, откуда тянула руки к клавиатуре, и должна была играть кистью.
Метод фройляйн Удер заключался как раз, наоборот, в том, чтобы сидеть  очень
высоко и играть от локтя. Нависая над клавиатурой, можно было  извлекать  из
нее сколь угодно громкое звучание. Приятно в высшей степени!
   Глава пятая
   Вскоре после нашего возвращения с  Нормандских  островов  тучи  над  моим
папой начали сгущаться. Он и за границей чувствовал себя не слишком хорошо и
дважды обра