у и завернув ее  в  газету,  я  поднялся  из-за
стола, и тут мой взгляд упал на  лежащие  на  столе  рисунки.  Мгновение
подумав, я сунул эти рисунки в  газетный  сверток,  вышел  в  коридор  и
направился в сторону курительного  тупика.  Забитая  раньше  дверь  была
приоткрыта, и я протиснулся на захламленную  площадку  черной  лестницы.
Под ноги мне тут же попал уже знакомый деревянный  ящик,  и,  перевернув
его, я сразу увидел  маленькую  трубку  мобильного  телефона.  Осторожно
подняв ее, я открыл крышку, внимательно осмотрел  клавиатуру  -  телефон
был отключен и, не зная пин-кода, я его включить не мог. Тогда я  открыл
заднюю крышечку трубки и выдвинул пластинку сим-карты. Достав из кармана
прихваченные микросхемы, я подобрал подходящую,  запомнил  проставленный
на ней номер и поставил ее на  освободившееся  в  трубке  место.  А  вот
теперь пусть звонят! Поставив крышечку на место, я сунул телефон обратно
в ящик. Ящик занял свое прежнее место, а я отошел в темный, поразительно
грязный  угол  и  на  минуту  задумался.   Картина   вчерашних   событий
складывалась у меня почти полностью.
   Получалось,  что  против  нашей  фирмы  затевалась  самая   настоящая
экономическая  диверсия.  Отобранные   секретные   документы,   при   их
правильном использовании, вполне могли привести либо к  тому,  что  шефу
придется выполнять любые требования тех людей, в руки которых  документы
попадут, либо - к громкому скандалу, потере  нашим  агентством  делового
авторитета, а возможно, и к уголовному преследованию. Подброшенная мне в
стол папка - это, во-первых, ложный след, по которому пускают  Коренева,
во-вторых, чья-то подлая месть лично мне. Интересно, кому же так  горько
насолил достаточно мелкий текстовик, что с ним  решили  так  безжалостно
расправиться. В общем, оставались  неизвестными  мелкие;  незначительные
штрихи этой подрывной  акции,  но  в  целом,  повторюсь,  мне  было  все
понятно. Через известный мне телефон я скорее всего выйду на  заказчиков
сего деяния, и тогда картина прояснится полностью.
   Теперь  необходимо  принять  меры  к   тому,   чтобы   спрятанные   в
вентиляционном коробе "секретные материалы" не достались врагу. Я  очень
надеялся, что их еще оттуда не забрали.  И  для  этого  мне  был  крайне
необходим Афоня Бездомный. Как там меня Егорыч наставлял?..
   Я принял важный, несколько злобный вид и тихонечко гаркнул:
   - Афоня, вылезай!
   За спиной у самой стены раздался Какой-то нервный шорох, но никто  не
появился. Я  немного  смутился.  Представляете,  на  грязной  лестничной
площадке  стоит  молодой  человек  интеллигентной  наружности  и  сурово
покрикивает в пустоту перед собой. А что мне было делать?  Я  шагнул  на
середину площадки, набрал в грудь побольше воздуху и на этот раз гаркнул
погромче:
   - Афоня, последний раз говорю, вылезай!
   - Чего разорался! Ишь ты,  вопит,  как  у  себя  дома!  -  неожиданно
раздался за моей спиной визгливый с хрипотцой женский голос.  -  Смотри,
доорешься, спущу тебя по лестнице-то!
   Я быстро обернулся.
   У самой стены расположилась бабка совершенно мерзкого  вида.  Густые,
грязные,  спутанные,  наполовину  седые  волосы,  колтуном  стоявшие  на
голове, не расчесывались, по-моему, никогда.  Неряшливая  длинная  челка
прикрывала лоб и маленькие злобные глазенки  с  покрасневшими  веками  и
следами гноя в углах. Длинный  костистый,  угреватый  нос  с  огромными,
вывернутыми ноздрями был похож  одновременно  на  клюв  хищной  птицы  и
непонятный неряшливый хоботок, который к тому же шевелился, принюхиваясь
ко мне. Рот на этом "милом" личике напоминал черную  трещину,  поскольку
совершенно не имел  губ,  а  на  месте  сгнивших  зубов  торчали  редкие
обломанные, черные пеньки. Правда, в левом его углу желтой каплей свисал
клык такой величины, что вырос он, похоже, совсем в другой пасти, а  уже
затем был имплантирован данной леди. Впалые щеки  и  далеко  выступающий
вперед  подбородок,   украшенный   здоровенной   волосатой   бородавкой,
придавали этой роже вид  топора,  лезвие  которого  сильно  сточилось  в
средней части.
   Одета эта замечательная личность была в темное,  длинное,  совершенно
заскорузлое платье неопределенного цвета, из-под  которого  высовывались
носки здоровенных серых валенок. В руках у бабушки, вы мне не  поверите,
было огромное старинное веретено к клок какой-то  кудели,  которую  она,
похоже, пряла.
   От ее внешнего вида и от неприкрытого злобного хамства, прозвучавшего
в ее словах, я сначала несколько растерялся, но быстро  пришел  в  себя,
сообразив, что лицезрею, похоже, супружницу рекомендованного мне  Афони.
Поэтому я напустил на себя еще больше суровости и гаркнул:
   - Ты кому хамишь,  кикимора  вонючая!  Я  тебя  звал?  Я  тебе  пасть
разрешил открывать?! Ты что, нежить, лопнуть захотела?!
   Моя тирада произвела самое неожиданное действие. Старушенция  сначала
окинула меня быстрым внимательным взглядом, потом сморщилась, съежилась,
сократившись почти наполовину, и, брызгая слюной, тоненько завыла.
   - И... и... и... Господин! Прости Анфиску неразумную! Глазки  у  меня
болеют! В темноте не разглядела ими, кто к  нам,  мелким,  заглянул!  Не
вели казнить смертью лютою, дай  слово  сказать  твоему  разуму  ясному,
твоей силе немереной!
   При этом она так тряслась, что казалось, будто ее  вибрация  вошла  в
резонанс с трепетом всей вселенной, и через секунду по лестнице  полетят
ошметки этого древнего тела. Но для жалости во мне места уже не было.
   - Говори, только коротко, - бросил я ей.
   - Убежал  Афонька  на  промысел,  должен  скоро  быть.  -  Она  тенью
метнулась к окну и радостно добавила:
   - Вон он, вон, уже бежит!
   Я тоже подошел и глянул через окно  на  задний  загаженный  двор.  По
двору, по лужам и грязи, опустив нос к земле, медленно трусил  небольшой
черный,  удивительно  грязный  пес.  Хвост  у  него  сохранился   только
наполовину, переднюю правую лапу он держал на весу, в зубах у него  была
зажата тощая дохлая крыса.
   Этого пса я не раз видел в закоулках Таганки и достаточно хорошо  его
знал. Его подкармливали  во  многих  местных  торговых  точках,  и  было
удивительно, что, несмотря на достаточно обильное питание, он  оставался
облезлым, жалким, худым и постоянно страдающим инвалидом.
   Кикимора тыкала своим веретеном в сторону пса, приговаривая:
   - Вон он... вон он... с добычей! Теперь мясного похлебаем! - а затем,
повернувшись ко мне, льстивым голоском спросила:
   - Что ж ты, господин, сразу  мне  не  сказал,  чтобы  я  за  Афонькой
сбегала? Я же все время здесь рядом стояла.
   Я чуть было не брякнул, что не углядел ее, но вовремя  спохватился  -
да ведь злыдня меня просто проверяет - и достаточно злобно ответил:
   - Внимание я обращать буду на всякую мелочь пузатую. Давай  бегом  за
Афоней, а то пинка получишь!
   Похоже, наставления Гаврилы Егорыча  не  пропали  даром.  Кикимора  с
быстрым говорком: "От тебя, господин, и пинок в радость",  -  посыпалась
вниз по лестнице. А я наконец смог вздохнуть посвободнее.
   Через несколько секунд внизу послышалось шарканье, и  по  лестнице  с
пыхтеньем начал кто-то подниматься.  Судя  по  издаваемым  звукам,  этот
кто-то был достаточно крупным, поэтому  я  постарался  вжаться  в  самый
темный угол площадки в глупой надежде,  что  меня  не  заметят  на  этом
открытом, небольшом пятачке. Вскоре на  лестничном  пролете,  ведущем  к
моей площадке, показался малюсенький старичок, очень напоминавший  моего
Егорыча. Только был он необычайно оборван и грязен. Шерсть,  покрывавшая
его тело, была  темно-серой,  свалявшейся.  Надетая  на  нем  необычайно
грязная и рваная телогрейка была ему очень велика и прикрывала его почти
до пяток, на ногах у  него  красовались  привязанные  обрывками  шпагата
калоши. Эти калоши были не только  разного  размера,  но  и  значительно
отличались по возрасту. Правый рукав телогрейки был завернут и  из  него
торчала перевязанная грязной тряпкой рука.  Чумазый  маленький  старичок
так пыхтел, сопел и топал, что можно было принять  его  за  торопящегося
бегемота.
   Добравшись наконец до площадки,  он  оглядел  ее,  скользнув  по  мне
невидящим взглядом, и, обернувшись, рассерженно бросил в пустоту:
   - Ну и где здесь твой маг? Где?  Ты  что,  кривая  макушка,  пошутить
решила? А?
   - Как же так? -  раздалось  снизу.  -  Там  был.  Велел  тебя  срочно
позвать. Грозный такой, ругался все, пинком грозился.
   Я понял, что они меня не видят, хотя тот небольшой сумрак, в  котором
я укрылся, никак не мог меня  полностью  спрятать.  Интересно!  Но  этот
феномен мы обмозгуем потом, а сейчас... Я  выступил  из  своего  угла  и
зловеще произнес:
   - Что-то ты, Афонька, не очень торопишься. Знать,  тебе  и  этот  дом
надоел, в собачью конуру задумал переселяться.
   Афонька вздрогнул и мгновенно повернулся  ко  мне  мохнатым  личиком.
Секунду он  разглядывал  меня  внимательными  голубыми  глазками,  затем
растерянно стрельнул глазами по пустым стенам площадки,  явно  отыскивая
место, где  бы  я  мог  спрятаться.  Не  обнаружив  такового,  он  опять
вздрогнул, но ответил с достоинством:
   - Прости, господин, что отлучился. Так, не знал  же  я,  что  я  тебе
понадоблюсь. Коли б ты весточку  послал...  -  Он  жалостливо  развел  в
стороны рваные рукава телогрейки.
   - Ладно, с твоим поведением мы разберемся по итогам твоей  работы.  А
сейчас слушай, что мне от тебя надо. Во-первых, пусть твоя  сожительница
немедленно убирается и не вздумает подслушивать, иначе будет в  лягушках
лет двести ходить. - Я зыркнул глазом в пустоту  лестничного  пролета  и
тут же услышал легкое топотание валенок вниз по лестнице.  -  Во-вторых,
вчера ночью на  третьем  этаже  орудовал  человек  в  черном  облегающем
костюме.
   Домовой молча, но весьма энергично закивал головой.
   - Так ты видел, что он делал?
   - Да, господин, видел. Он коробку железную открыл,  которая  в  стену
вделана, которая в большой комнате снаружи стоит... -  Неряха  Афоня  от
усердия захлебывался словами.
   - Ты видел, куда он спрятал часть  бумаг  из  этой  коробки?  Домовой
опять энергично закивал своей шерстяной головой.
   - Можешь мне их быстренько принести?
   Афоня тут же исчез. Я, задумчиво потирая щеку, подошел к  подоконнику
и выглянул во двор. Интересно, откуда в июле в такую жару в  этом  дворе
берутся такие лужи.  Или  они  вечные,  созданы  по  проекту  московских
архитекторов, и поливальные машины каждую ночь наполняют их водой. Тогда
почему они такие грязные  и  зловонные.  Видимо,  воду  берут  прямо  из
Москвы-реки в районе Южного порта. И дохлые крысы оттуда же.
   Мои экологические размышления  прервало  осторожное  покашливание  за
спиной. Я обернулся. Афонька, радостно улыбаясь и переминаясь с ноги  на
ногу, протягивал мне прозрачный, несколько запыленный пакет. Я брезгливо
взял пакет двумя пальцами за уголок, и Афонька догадливо начал стирать с
него пыль рукавом телогрейки.
   Развернув свой сверток на подоконнике  и  положив  рядом  принесенный
Афоней конверт, я аккуратно вытянул из конверта лежавшие в нем листочки.
Да, это были похищенные документы. Теперь  все  было  в  моих  руках.  Я
быстро сунул добытые документы в папку к остальным, а в конверт  засунул
сложенную газету, между страниц которой  поместил  Толькины  художества.
Затем со словами: "Положи на то же место и  возвращайся  ко  мне",  -  я
протянул конверт Афоне. Тот довольно заулыбался и исчез.
   Я посмотрел на часы. Как медленно течет время, когда жизнь  наполнена
действием. С момента моего появления  в  офисе  прошло  только  тридцать
минут. И все же скоро начнут подходить ребята. Пора было возвращаться  в
кабинет, тем более что делать мне в этом конце коридора было  совершенно
нечего - я не курил.
   В этот момент из ниоткуда возник Афоня.
   - Теперь давай поговорим о тебе, - задумчиво обратился я  к  нему.  -
Как же ты дошел до жизни такой?
   Афоня  развел  телогрейкины  рукава  в  сторону,  потом  вздохнул  и,
шваркнув рукавом по носу, понурил голову.
   - Да, я хорошо жил. Дом этот  был  богатый,  народу  много  было.  Я,
господин, знаешь какой работящий. Мною все жильцы весьма довольны всегда
были. Я ж не досплю, а хозяйство завсегда догляжу. Ну  конечно,  не  без
озорства, только когда все в порядке и поозоровать можно,  чтоб  хозяева
не заленились, и для развлечения опять же... - Он  поднял  ко  мне  свое
меховое личико, на котором ярко  сияли  голубые  глазки.  -  Только  лет
шестьдесят назад  всех  из  дома  выселили  и  сделали  в  нем  контору.
Хозяйства никакого, хозяев никаких, люди все случайные,  временные.  Все
стали растаскивать. Здесь, знаешь, какие ручки на дверях стояли, красоты
невиданной - чистая  бронза,  а  люстры  какие  висели  на  лестнице,  а
перила!.. - Афоня от восхищения закатил  глаза.  -  Все  уперли.  А  что
сделаешь  -  казенка,  все  ничье!  Я   крутился,   крутился...   -   Он
разочарованно махнул рваным рукавом.
   - Что ж ты в другой дом не переехал?
   - Как можно, без приглашения! Если б  кто  позвал,  я  бы,  может,  и
пошел. А так нельзя. Да, может, еще сюда хозяева въедут? - Надежды в его
голосе было мало.
   - Ну а что скажешь о своей сожительнице? Откуда она?  Какая  она?  Уж
больно она мне не понравилась. Домовой поскреб затылок и шмыгнул носом.
   - Так что про нее сказать. Она ко мне  недавно  прибилась.  С  Арбата
она. Арбатская. Когда на Арбате стали дома-то ломать, вот она и осталась
на улице. Шла, сама не знала куца, во дворе за мусоркой легла.  Я  ее  и
пожалел. Правда, злющая она,  страсть,  да  я  уже  привык,  все  вдвоем
веселее.
   Он опять шмыгнул носом.
   - Я закончу свои  неотложные  дела,  и  потом  мы  подумаем  о  твоем
будущем, - высказался я с королевским достоинством. -  А  пока  последи,
кто заберет то, что мы положили вместо этих бумажек... - Я  похлопал  по
папке. - И сразу сообщи мне. Хорошо?
   Домовой опять закивал головой.
   - Пока... - попрощался я  и,  не  дожидаясь  ответа,  толкнул  дверь,
ведущую в коридор.
   Я успел дойти до своих  апартаментов  и  спрятать  папку  за  старыми
эскизами в Толькином шкафу, куда никто, даже сам автор этих эскизов,  не
заглядывал, когда начал подтягиваться народ.
   Присев за свой стол, я  открыл  кейс  и  отрегулировал  настройку  на
поставленную в телефон схему, а затем принялся набрасывать текст песенки
для телевизионной рекламы  сварочных  электродов,  поглядывая  на  ручку
закрытого кейса, куда был выведен  оптоволоконный  волос.  Теперь,  если
телефон включат, на ручке появится яркая красненькая точка, а  приборчик
не только зафиксирует набираемый номер, но и запишет разговор - долго по
мобильному  трепаться  не  будут,  а  минут  на  десять   -   пятнадцать
установленной кассеты должно хватить. Подбирая рифму к слову  "обмазка",
я вполуха прислушивался к гулу,  постепенно  наполнявшему  нашу  большую
комнату, и, как всегда, самыми шумными были телевизионщики. Считая  себя
основной движущей силой рекламы, дни  и  держали  себя  наиболее  шумно,
раскованно. Мне приходилось довольно часто отвлекаться  на  приветствия,
но с расспросами особенно никто не  лез,  народ  у  нас  был  достаточно
чуткий. Особенно чутким, конечно, оказался  Толик  Курсаков,  тряхнувший
мою руку и пробормотавший:
   - Ну что, закопал? Все нормально?
   Я молча кивнул в ответ. В нашу залу постоянно заглядывали разные люди
- заказчики, монтажники,  но  что  самое  неожиданное,  дважды  заглянул
Борйсик Глянц - заместитель начальника отдела  перспективного  развития.
Один из моих немногочисленных недругов, он не баловал нашу комнату своим
вниманием. Я насторожился.  Минут  через  десять  после  его  последнего
появления я поднялся из-за стола и медленно двинулся к выходу. Не доходя
до дверей, я свернул в угол, образованный стеной и  здоровенным  шкафом,
и, прислонившись к темной стенке шкафа, сделал вид, что меня нет.
   Буквально  тут  же  дверь,  находившаяся  в  двух  шагах   от   меня,
распахнулась, и в комнату просунулась лохматая голова Борисика.  Оглядев
занятых работой людей  и  скользнув  по  моей  фигуре  пустым  взглядом,
Борисик вошел и обратился к присутствующим:
   - А где Илья? Кто-нибудь Милина видел? Грубый Курсаков, тоже очень не
любивший Глянца, не поворачиваясь, громко проворчал:
   - Мне представляется,  что  Илюха  потопал  за  денежкой.  Однако  не
советую  тебе  его  искать,  твоя  харя   еще   никому   не   доставляла
удовольствия.
   Глянц потоптался у дверей и, пробормотав: "Пожалуй, я его подожду..."
- двинулся к моему столу. Присев в кресло, он еще раз огляделся и принял
ожидающий вид, а несколько секунд спустя его шаловливая ручонка  нырнула
вниз и потянула из стола второй ящик.
   Сначала он рылся в ящике, делая вид, что ничем не занят. Но, по  мере
того  как  для  него  все  яснее  становилось,  что  ящик  не   содержит
интересующих его документов, Борисик все  больше  и  больше  волновался,
покуда чуть ли не с головой  нырнул  в  несчастную  деревянную  емкость,
разбрасывая ее содержимое. В  этот  момент  Курсаков  больно  ткнул  его
острым концом  кисти  в  спину,  так  что  Глянц  подпрыгнул  в  кресле,
приложившись головой о крышку стола, А Толька на весь зал заорал:
   - Это чтой-то вы, господин Глянцевый, по чужим столам шарите! В  этом
чужом столе для вас, господин  Глянцевый,  ничего  не  положено!  А  что
положено - то не вами, господин Глянцевый, взято  будет!  Вынь  лапы  из
чужого стола, а то гениальный мазок на рожу наложу!!!
   Глянц зашипел, потирая затылок, и вынырнул из ящика. Пнув его  ногой,
он быстро встал и, пробормотав:  "Это  я  один  стишок  искал...  Срочно
нужен..." - быстрым шагом двинул к выходу.  Курсаков  двинулся  за  ним,
держа на отлете испачканную в краске кисточку.  Борисик  прибавил  ходу,
лавируя между столами. Толик не отставал, Наддав еще, Борисик выскочил в
коридор и захлопнул за собой дверь. Курсаков, грубо пихнув дверь  ногой,
заорал:
   -  Ходют  тут  всякие  начальнички,  от  работы   отвлекают!   -   и,
развернувшись, направился к своему рабочему месту.
   Я вышел из своего угла и медленно двинулся к своему  рабочему  столу.
Еще одна деталька встал на свое место.

ИНТЕРЛЮДИЯ

   Рабочий день начинался рано и бурно. Н вообще жизнь в этом только что
созданном рекламном агентстве со странным  названием  "Диссидент!"  была
молодой и бурной. Ребята, в  основном  знакомые  генерального  директора
Вовчика Коренева по  прозвищу  Корень,  привлеченные,  как  правило,  из
различных,  но  никак  не  связанных  с  рекламным  бизнесом,   отраслей
народного хозяйства, яростно штурмовали неведомое, непонятное, но  такое
захватывающее дело. Отечественным заказчикам, тоже в основном  нестарым,
энергичным людям, такое буйное, живое отношение к делу очень  нравилось.
Даже уважаемые иностранные  фирмы,  пытаясь  проникнуть  на  этот  вновь
открытый  российский  базар  (цивилизованным  рынком  назвать  то,   что
творилось в стране, язык ни у кого не  поворачивался),  с  удовольствием
обращались в это агентство, тем более что оно уже твердо закрепилось  не
только на улицах столицы, но и на большинстве каналов  телевидения.  Так
что фирма  представляла  собой  то,  что  принято  называть  динамически
развивающимся предприятием.
   К сожалению, уже неделю по кулуарам фирмы бродил слух о том, что есть
решение то ли о слиянии, то ли о разделе, то ли о продаже. Народ бурлил.
Работа тормозилась. Все ожидали официального меморандума руководства.
   Ранним зимним утром, когда  на  улице  еще  темно,  а  свет  нечастых
фонарей выхватывает из мрака серебро мельтешащих снежинок, когда пухлая,
искрящаяся вата только что выпавшего снега, мягко проседая  под  ногами,
наскрипывает  странную  ритмическую  песню,  когда  воздух,  пропущенный
сквозь фильтр замороженной воды, ударяет в голову и очищает мысли,  Илья
Милин, три. месяца назад  по  приглашению  сво