дывать окрестные холмы, гадая,  какой  же  из
них седьмой. На мой урбанизированный взгляд все эти вздутия  почвы  были
на одно лицо, а отсчитывать от какой-либо вехи я  не  мог,  поскольку  и
вехи-то никакой не было.
   И тут мой юный востроглазый спутник заявил, что седьмой холм как  раз
перед  нами.  Все  недоуменно  взглянули  на  него,  а  он  в  ответ  на
невысказанный вопрос ткнул пальцем вперед и уточнил:
   - Вон же вывеска  на  холме  стоит  -  "Седьмой"!  Действительно,  на
покатой вершине холма, высившегося впереди, торчал вбитый в землю  шест,
на котором был прибит то ли кусок картона, то ли обломок доски, и на нем
корявым "детским" почерком было выведено коричневое  слово  "Сеньдьмой".
Вся  наша  команда  не  сговариваясь  потянулась  к  вершине  холма   и,
остановившись у этого странного шеста, принялась оглядывать  окрестности
в поисках наших коротконогих ходоков. И опять Данила  первым  заметил  в
опускавшемся на землю полумраке слабенькую иску костерка, приплясывающую
у подножия холма среди зарослей кустарника.
   Спустившись к костру, мы обнаружили ту же ситуацию что и  накануне  -
Зопин кашеварил, а Опин давал ему советы и подвергал его резкой критике.
Когда наши лошади миновав ограду из  кустов,  остановились  у  разбитого
гнома ми лагеря, Опин поднял голову  и,  обращаясь  к  своему  товарищу,
ворчливо сказал:
   - Ну вот, а ты спорил  со  мной!  Видишь,  как  они  хорошо  считают,
аккурат к седьмому холму вышли. Так что ты проиграл - с тебя дублон.
   - Когда это я проиграл? - удивился Зопин.
   - Ну как же, ты же все время говорил, что они только до пяти  считать
умеют.
   - Это почему это Зопин решил, что мы считаем только  до  пяти?  -  не
удержался Данила.
   - А потому что сам он считает только до  трех...  -  тут  же  уточнил
Опин.
   - Это кто считает только до трех? Это кто до трех только  считает?  -
тут же принялся причитать оскорбленный гном в синем  колпаке.  -  Да  я,
если хочешь знать, могу считать не переставая хоть...
   - Знаю, хоть сколько хочешь... - закивал головой Опин.
   - Точно... - подтвердил Зопин.
   - Но только до трех... - опять повторил Опин.
   - Да почему ты так говоришь?! - завопил Зопин.
   - Да потому, что ты всегда  готовишь  обед  только  из  трех  блюд  -
первое, второе и третье. Ни тебе закусок, ни тебе десерта. А все потому,
что ты их посчитать не можешь...
   - Ну, - Зопин помахал своей замечательной  разливной  ложкой,  словно
бейсбольной битой, - будет тебе десерт!.. - И, надувшись,  отвернулся  к
своей стряпне.
   Пока гномы развлекали  нас  с  Данилой  своей  очередной  перепалкой,
гвардейцы  поставили  палатки,   отогнали   пастись   лошадей,   достали
запасенный  провиант,  присоединив  его  к  тому,  что  готовил   Зопин,
притащили побольше хвороста, разложили вокруг костра попоны, так  что  к
ужину все было готово.
   На этот раз Зопин сварил замечательную, густую, пахучую  похлебку  из
каких-то  удивительно  вкусных  корешков  с  ломтиками  вяленого   мяса.
Разливая ее по тарелкам и слущая восторженные похвалы в свой  адрес,  он
молча, но довольно  улыбался  и  только,  протянув  наполненную  тарелку
Опину, добродушно буркнул:
   - Это тебе первое...
   Пока мы хлебали горячую похлебку, Зопин поставил перед нами несколько
тарелок с различным печевом, обращаясь к Опину, с улыбочкой процедил:
   - Это тебе второе...  -  и  отправился  разливать  традиционный  чай.
Подавая дымящуюся кружку своему товарищу, он довольно бросил:
   - Это - третье...
   Когда мы уже дохлебывали чай,  Зопин  подошел  к  довольному,  сытому
Опину, держа руки за спиной, и торжественно заявил:
   - А это тебе, на десерт, четвертое... - Опин  заинтересованно  поднял
голову и тут же получил по лбу огромной Зопиновой разливной ложкой.
   Выдав другу десерт, Зопин одним прыжком отскочил метра на два назад и
принял боевую стойку  борца  сумо,  держа  на  отлете  свое  разливанное
оружие. Однако Опин даже не встал с места, видимо,  ударом  по  лбу  его
пронять  было  трудно.  Он  потер   ушибленное   место   и,   неожиданно
улыбнувшись, заявил:
   - Признаю свою ошибку, ты умеешь считать... до четырех.  Только  если
ты будешь драться ложкой и сломаешь ее, я тебе новую строгать не буду...
   Зопин испуганно осмотрел свой драгоценный уполовник, спрятал  его  за
пазуху и молча отправился к костру, на котором закипала вода  для  мытья
посуды.
   - Слушай, желтый колпак, - заговорил вдруг один из гвардейцев.  -  Ты
же души не чаешь в своем друге. Что же ты его своими  подначками  каждый
вечер из себя выводишь?
   Опин внимательно посмотрел на вопрошавшего, перевел взгляд на костер,
около которого топтался его друг, а затем тихо ответил:
   - Он моложе меня на три дня, четыре часа и пять минут...  И  не  надо
давать ему об этом забывать...
   После этих слов над нашей  полянкой  повисло  молчание,  а  несколько
минут спустя я повернулся к притихшему гному и спросил:
   - Послушай, Опин, если мы с Данилой пойдем вместе с вами  пешком,  мы
сильно будем вас задерживать?
   - Как вы можете нас  задержать,  если  мы  идем  вместе?  -  ворчливо
ответил тот.
   - Тогда завтра мы пойдем с вами,  если,  конечно,  вы  с  Зопином  не
возражаете...
   - Давно бы мог сообразить, что ваши лошади только вас задерживают,  -
скупо улыбнулся Опин и, повернувшись в сторону костра, заорал:
   - Эй, математик, туши костер, спать ложимся. Завтра рано вставать.
   Зопин тут же послушно принялся затаптывать  свой  костерок.  Один  из
гвардейцев обратился ко мне:
   - А мы как же?..
   - А вы заберете с собой наших лошадей и отправитесь к  Черной  скале.
Ваша миссия окончена...
   - Но Многоликий поручил нам проводить вас до гор...
   - Вот вы и доложите, что провожали нас до тех пор, пока я считал  это
необходимым, после чего  я  отослал  вас  назад,  -  категоричным  тоном
ответил я, и гвардеец понял, что спорить бесполезно. Мы тут же разошлись
по палаткам.
   Рано утром следующего дня, когда краешек солнца только показался  над
горизонтом, наша четверка уже была готова к походу. И хотя поклажа у нас
получилась довольно увесистой, все были рады вновь шагать рядом, как это
было в Дохлом лесу. Особенно доволен  был  почему-то  Зопин.  Может,  он
надеялся, что в  нашем  присутствии  старший  друг  будет  поменьше  его
задевать. Короче, мы, последний  раз  махнув  нашему  эскорту  рукой  на
прощание, двинулись в путь и буквально через пару  минут  уже  перестали
слышать конское ржание и перестук копыт,  утих  и  гомон  отправлявшихся
назад кавалеристов.
   Вначале мы шагали  молча,  наслаждаясь  легким,  прохладным  утренним
ветерком, безоблачным небом и ярко-изумрудным цветом окружающих  холмов.
Потом гномы разом затянули уже знакомую нам песню о том, чего они больше
всего боятся, а мы с  Данилой  попробовали  им  подпевать.  Затем  после
небольшой паузы, потребовавшейся нам, чтобы отдышаться, Данила предложил
исполнить сольно "Там вдали за рекой...", что тут  же  и  осуществил,  в
результате мы долго и подробно объясняли нашим спутникам, что такое есть
"буденновские войска",  "украинская  степь",  "белогвардейские  цепи"  и
другие непонятности, встретившиеся в тексте. Кстати, эти непонятности не
помешали Зопину в конце песни расплакаться, так как он, по  его  словам,
прекрасно понял, что "белогвардейские  цепи"  убили  хорошего  мальчика,
который был еще совсем "маленьким".
   Вообще, после Данилиного пения гномов словно  прорвало  и  посыпались
вопросы, порой самые неожиданные,  о  нашем  мире,  нашей  жизни,  нашем
быте... Мы, как могли, старались удовлетворить их любопытство, тем более
что  наши  ответы  частенько  приводили  к  их  переругиванию,  едва  не
переходившему в потасовку. Например, когда я рассказал им об автомобиле,
Зопин тут же решил сделать пару штук для общих надобностей,  как  только
вернется домой, а Опин хмуро заявил, что у Зопина "кишка  тонка"  машины
строить. Зопин в ответ немедленно заорал:
   - Это у кого кишка тонка? Это у меня кишка тонка?.. Да у меня  знаешь
какая толстая кишка? Да у меня кишка...
   Не знаю, чем бы кончился спор о Зопиновой кишке, если  бы  Данила  не
заявил ненатурально бодро:
   -  Подумаешь,  автомобиль!..  Вот   самолет!..   -   Гномы   тут   же
передвинулись поближе к мальчишке и пошагали  с  двух  сторон  от  него,
внимательно слушая описание самолета и задавая технические вопросы.
   И во время всей  этой  занимательной  беседы  мы  шагали.  А  солнце,
выскочив из-за горизонта, карабкалось по небосводу, все больше и  больше
поднимая окружающую температуру. Но я не  успел  пожаловаться  на  жару,
потому что как-то незаметно мы оказались в светлой, прозрачной рощице  и
вышагивали по устланной мягкой, прелой листвой  тропинке  в  прозрачной,
невесомой тени. Я совершенно не  чувствовал  усталости,  когда  в  самый
разгар технического спора  о  преимуществах  и  недостатках  реактивного
привода Зопин вдруг остановился, выпучив  глаза,  и  круто  сменил  тему
разговора.
   - Опин, у нас беда!
   - Какая? - в испуге остановился тот.
   - Мы обед прошагали!
   Опин бросил быстрый взгляд к небу, потом сурово взглянул на Зопина  и
пробурчал:
   - Ничего и не прошагали...
   - Но ведь пора! - не унимался тот.
   - Пора... - неохотно согласился Опин и сбросил свой мешок на землю.
   - Вы двое, - он кивнул нам с Данилой, - за хворостом. Ты, -  кивок  в
сторону Зопина, - за водой. А я посмотрю, чего вокруг есть.
   Мы, сбросив с плеч свою поклажу, разошлись выполнять задание.
   Хворосту  мы  с  Данилой  набрали  быстро,  благо  сухих  сучьев  под
деревьями было великое множество. Вернувшись к месту лагеря, мы  увидели
Опина, сидящего  около  кучки  каких-то  корешков  и  сосредоточенно  их
очищавшего,  и  Зопина,  вколачивающего  вторую  рогульку  для  подвески
котелка над костром. Через несколько минут запылал костер,  над  которым
был подвешен котелок, и Зопин,  вооруженный  своим  черпаком,  аккуратно
бросал в закипающую воду опинские корешки, тщательно обнюхивая, а иногда
и  полизывая  каждый.  Опин  на  этот  тщательный  контроль   за   своей
деятельностью реагировал без обычного сарказма, не оспаривая  авторитета
Зопина в вопросах приготовления пищи.
   А еще через полчаса мы  снова  шагали  вперед,  сытые  и  веселые.  Я
удивлялся, как это мне удалось съесть такое  количество  похлебки,  ведь
особого голода я не испытывал.
   Мои спутники принялись было снова обсуждать вопросы самолетостроения,
но, видимо, эта тема несколько приелась,  и  они  потихоньку  замолчали.
Когда мы наконец вышли из рощи, солнце уже  повисло  над  горизонтом,  а
наши  тени  удлинились  и  довольно  неохотно  переставляли  ноги.  Опин
принялся поглядывать по сторонам, словно чего-то  высматривая,  и  скоро
резко свернул с тропы в сторону  невысокого  покатого  холма,  поросшего
низким, густым, кучерявым кустарничком. Протаранив эти заросли, мы вслед
за  гномом  оказались  на  небольшой  уютной  поляне,  поросшей   сочной
темно-зеленой травой. Опин устало сбросил свой мешок и заявил:
   - Ну вот и пришли...
   - А я еще мог бы немного пройти... - бодро  сказал  Данила.  -  Да  и
солнце еще высоко...
   - Скоро будет низко... - добродушно пробурчал Опин.
   - Да, - поддержал его Зопин, - скоро совсем низко будет...
   Мы развели костер и, пока Зопин  кулинарничал,  поставили  палатку  и
постелили одеяла. Ужин был, как всегда, хорош, а оторвавшись от мисок  и
кружек, мы с Данилой вдруг поняли, что уже стемнело и на глубокое черное
небо высыпали мириады звезд. Два гнома сидели  у  догорающего  костра  и
довольно улыбались нам.
   - Опин, - обратился я к старшему, - долго нам еще идти?
   - Завтра будем в горах, послезавтра, утром, на Косом перевале...
   - Так быстро, - испуганно глянул на меня Данила.
   - Да, побыстрее, чем на лошадках... - Опин, грустно улыбаясь, смотрел
на мальчика. - И там мы распрощаемся...
   Данила повесил голову, потом молча встал, отошел от костра и постоял,
глядя в небо. Вернувшись, он уселся между гномами, взял Зопина за руку и
прислонился головой к плечу Опина. Так мы  молча  просидели  почти  час,
любуясь ярким ночным небом  и  наслаждаясь  тишиной.  Потом  ОпиНу  за-.
кряхтев, приподнялся и с хрипотцой пробормотал:
   - Спать пойдем... Завтра путь неблизкий...
   Когда мы забрались в свою палатку, Данила спросил:
   - Слушай, дядя Илюха, как же это получается, на  лошадях  шесть  дней
ехать, а пешком три дня идти?..
   - Не знаю... - задумчиво ответил я. - Только ты заметил  -  утром  мы
шли под открытым небом, когда стало жарко, ушли в рощу, а к вечеру опять
вышли на голые холмы... А как сегодня солнце опустилось?.. Видимо,  наши
спутники знают не только земные дороги...
   - А разве бывают другие?
   - Конечно! Морские, воздушные, космические... А по какой дороге мы  с
тобой в этот мир пришли?..
   Мы надолго замолчали, и я, слыша ровное дыхание  Данилы,  решил  уже,
что он заснул, но он вдруг абсолютно бодрым голосом проговорил:
   - Хорошо бы все эти дороги увидеть, узнать и пройти...
   - Какие твои годы... - улыбнулся я в темноте. -  Все  узнаешь  и  все
пройдешь... Надо только очень захотеть...
   И мы заснули.
   Утро нас  порадовало  туманом  и  нависшими  над  окрестными  холмами
тучами.  От  хорошей  погоды,  сопровождавшей  нас   в   течение   всего
путешествия, не осталось и следа. К тому  же  сильно  похолодало.  После
быстрого завтрака Данила натянул свой комбинезон, а поверх него  длинную
курточку, сшитую из выделанной шкуры, мехом  внутрь.  Его  голову  снова
украсил лихой берет. Я тоже поверх своей  верной  джинсы  надел  меховую
куртку. А вот гномы утепляться не стали, ответив нам, что их горы греют.
   А горы встали перед нами, едва мы повернули за приютивший нас на ночь
холм. Ясно видная, неширокая тропка, скользнув по зеленому  боку  холма,
нырнула в ложбинку, за которой холмы  превращались  в  предгорья,  круто
уводившие  ее  вверх.  Мы  бодро  зашагали  вперед.   Подъем,   издалека
казавшийся  таким  крутым,  оказался  вполне  проходимым,  да  и   тропа
извивалась,  отыскивая  наиболее  удобный  маршрут.  Серый,  рассеянный,
туманный свет, лившийся из-за низких  туч,  с  восходом  солнца  получил
какой-то жемчужный оттенок. Казалось, мы  шагаем  в  волшебном  мерцании
тайны, которая встретила нас у подножия гор и провожает в  свое  дальнее
жилище, чтобы там открыться нам. Только вот что именно нам откроется?..
   На крутых склонах, поднимавших нашу тропу  все  выше  и  выше,  среди
зелени травы стали попадаться каменные  глыбы  -  то  ли  обломки  скал,
скатившиеся сверху,  то  ли  верхушки  самих  скал,  вынырнувшие  из-под
покрова присыпавшей их земли. Их с каждым шагом становилось все больше и
больше, пока наконец вокруг нас совсем не  осталось  травы.  Тропа  тоже
стала каменистой, мелкий, неокатанный гравии скрипел под ногами и,  сухо
шурша, скатывался вниз.
   Но Опин бодро шагал вперед, постукивая по тропе темной ручкой  своего
обушка, который он снял с мешка и держал на манер посоха.  Данила  шагал
следом за гномом и тоже пока что не выказывал  признаков  усталости.  "А
ведь он  здорово  окреп  и...  повзрослел  что  ли...  за  время  нашего
странствия", - подумалось мне. Я смотрел на его лихо заломленный  берет,
из-под которого торчали непокорные белые вихры, и мне казалось,  что  он
даже подрос за эти  неполные  три  недели.  Сам  я  тоже  не  чувствовал
усталости, и дыхание мое было ровным и спокойным. А вот  следовавший  за
мной Зопин громко  сопел,  пыхтел,  топал,  что-то  бормотал,  в  общем,
всячески показывал, как тяжело ему дается этот  подъем.  Может,  поэтому
Опин, повернув  вслед  за  тропой  за  огромную  каменную  глыбу,  вдруг
остановился и, сбросив мешок на камень, громко объявил:
   - Привал!..
   Когда мы, сняв поклажу, расселись на камнях, я с  удивлением  увидел,
что Зопин страшно побледнел и с его лба ручьем  льет  пот.  Опин  присел
рядом со своим товарищем, снял свой колпак,  достал  из  него  огромный,
совершенно новый платок и принялся вытирать Зопину лоб. Потом наклонился
и тихо спросил:
   - Что, совсем плохо?..
   - Не, ничего... - каким-то ломким голосом ответил Зопин.
   - Где ж "ничего", - заворчал Опин. - Я слышу,  как  ничего.  Пыхтишь,
сопишь... Белый вон весь... Может, тебе все-таки скалой пойти?..
   - Ребята, - прервал я их перешептывание, - может,  объясните,  в  чем
дело?
   - Он высоты боится, - нехотя ответил Опин.
   - Кто боится? Никто не боится... - попробовал протестовать Зопин,  но
смущенно умолк под суровым взглядом Опина. Немного посопев, он  негромко
добавил:
   - Сам бы съехал со скалы, тоже небось боялся бы...
   - Он несколько  лет  назад,  при  выводе  тоннеля  наружу,  выпал  из
скалы... - пояснил Опин. - Летел  метров  триста  и  упал  на  гравийную
осыпь... Вот с тех пор и боится высоты...
   - А что ты ему предлагаешь? - снова спросил я.
   - Мы пойдем тропой, а Зопин может идти скалой... Тоннель прорубать...
Ну, ты видел... Да вот он не хочет уходить в скалу один - боится, как бы
с нами чего не случилось...
   - Так пойдем скалой все... - предложил я.
   - Тебе ж неудобно, потолок у нашего тоннеля низкий... Сам  говорил  -
"крысиная нора".
   - Ну мало ли что я говорил. Данила пройдет спокойно а я  потерплю  уж
как-нибудь... Надолго это нас задержит?..
   - Хм... - Опин почесал щеку, - сегодня к вечеру на месте будем...  Да
еще глубинную съемку сделать сможем...
   - Ну вот, и глубинную съемку... - поддержал я, не совсем понимая, что
такое "глубинная съемка".
   - Ну что, скалолаз, - Опин ласково положил свою руку на плечо Зопина,
- все вместе скалой пойдем?..
   - Ну, если все вместе... - улыбнулся тот.
   Они встали и направились к нависавшей над тропинкой отвесной каменной
стене. Там они что-то горячо обсуждали и даже царапали камнем  на  камне
какие-то схемы, а затем, видимо, достигнув соглашения, вернулись  назад.
Мы подхватили нашу поклажу. Гномы, забросив мешки за плечи,  взялись  за
свои обушки, и скала вздрогнула от ударов гномьего инструмента.
   Знаете, есть такое домотдыховское развлечение -  бег  в  мешках.  Так
вот, последующие десять часов стали для меня сплошным бегом на карачках.
Данила сравнительно свободно, лишь слегка пригибаясь, мог  проходить  по
тоннелю, прорубаемому гномами,  а  вот  мне  снова  пришлось  встать  на
четвереньки. Так я и перемещался, повесив свой мешок на живот и  обдирая
коленки, ладони и локти. Хорошо еще, что осколков породы почти не  было,
но остекленевший под обушками Опина и Зопина гранит  порой  имел  весьма
неприятные складки, трещины и сколы.
   Мы остановились ненадолго, чтобы перекусить, но  после  этого  отдыха
снова встать на колени было для меня настоящей пыткой. И все-таки  краем
глаза я видел, что Опин,  частенько  оставляя  Зопина  в  забое  одного,
что-то торопливо записывал в небольшой  замусоленный  блокнот.  Когда  я
поинтересовался, чем он занимается, он присел рядом со мной и добродушно
объяснил:
   - Это и есть глубинная съемка. Вот тут от тоннеля отходит  серебряная
жила, в этом месте, метрах в четырех  справа,  лежит  гнездо  изумрудов,
богатое  гнездо,  вот  на  этом  месте,  если  копнуть   немного   вниз,
обнаружится медь, правда, немного...
   Он  тыкал  своим  мягким  свинцовым  карандашиком  в  блокнот   и   с
удовольствием рассказывал о своих находках.
   Но это был, пожалуй, единственный момент, когда он несколько отвлекся
от проходки и съемки.
   Данила со жгучим интересом следил за работой гномов, а потом принялся
внимательно разглядывать стеклянистую поверхность стен тоннеля. В общем,
все были при деле...
   Через десять часов гномы вдруг как  по  команде  разошлись  в  разные
стороны, и вместо тоннеля у них стал получаться небольшой круглый зал. Я
финишировал в этом зале первым, поскольку больше  никто  в  этом  забеге
участия не принимал. Финиш мой состоял в том, что я, пере