и готовы и на это. "А вы тоже?" - спросил Жерико у
Монкора. Монкор потупился. Жерико отошел прочь.
   Он обладал удивительной способностью чувствовать себя в одиночестве
среди толпы. Его оттирали плечами, толкали в разных направлениях; отряд
кавалерии, криками расчищавший себе дорогу, оттеснил его прямо на батарею,
потом он вынужден был остановиться из-за того, что солдаты Швейцарской
сотни затеяли ссору с гренадерами, которые вздумали передразнивать их
выговор; его отшвырнули вправо, потом влево, под самую башню, когда он
стал переходить на ту сторону площади, к "Северной гостинице", где как
будто мелькнул господин де Лористон верхом на лошади... а он в который раз
задавал себе вопрос, какое ему до всего этого дело. Пусть не для чего жить
среди этой своры, так знать бы хоть, за что умираешь! Неудержимее, чем
обычно, в нем перехлестывала через край буйная, нестерпимая жажда
расходовать избыток сил, которая, должно быть, и есть молодость и которую
до сих пор он утолял бешеной скачкой верхом. Было бы хоть за что
умирать... Какая горечь поднималась в нем, когда он вспоминал, что по
недомыслию отказался участвовать в походах, где люди по крайней мере
сражались. А он сделался солдатом под самый конец, только чтобы бежать! В
чем смысл всей этой авантюры? Оставив в стороне нескольких сопляков,
которые клевали на любую приманку и вместо всяких убеждений
довольствовались верностью Бурбонам, - о чем думало огромное большинство,
о чем думали их командиры, перебежчики от Наполеона или эмигранты, снова
уходившие в изгнание? О тысчонке-другой франков, которую им удалось
захватить, о сундуке с парадными панталонами и дорожным несессером,
который они взгромоздили на карету. Противно их слушать. Физиономии
искажены страхом. Господи, чего им страшиться? Что их атакуют, окружат,
будут держать в осаде...
   Ну и что же? На то и война, которую они избрали своим ремеслом. От
Парижа до Бетюна они только и знали, что бежали.
   Им не довелось увидеть ни единого штыка, ни кончика усов
наполеоновского пехотинца. Им было страшно. Что их ранят, что они свалятся
в грязь, не найдут крова для ночлега, страшно неравного боя, колющего
острия, пронизывающей пули, страшно умереть. И так же, как Теодор, они не
знали-ради чего.
   На площади выстроилась колонна кавалеристов, и вдруг поднялся крик:
"Уезжают! Уезжают!" В самом деле: уезжают гвардейцы конвоя и мушкетеры. "А
как же я?" - думает Жерико и пытается пробраться поближе, чтобы узнать у
кого-нибудь из всадников хоть что-то. Им руководит дурацкое укоренившееся
чувство долга, страх не сделать того, что нужно, хотя в такую минуту и при
его умонастроении этот страх-совершенная бессмыслица. Оказалось, что это
эскорт их высочеств с Мармоном во главе, две тысячи лошадей при полутора
тысячах всадников, остальные лошади запасные. А мушкетеров черных и серых
было и вовсе сотни три-не больше, те и другие под начальством господина де
Лористон: они составляли авангард, а за ними следовало основное ядро
королевского конвоя. Экипаж графа Артуа, зеленую берлину с королевским
гербом, окружал отряд легкой кавалерии под командованием Сезара де
Шастеллюкс.
   Сразу следом за ним катила желтая карета господина де Дама.
   Вот уже с Приречной улицы, мимо мясников, по ухабистой мостовой
выезжает герцог Беррийский в мундире легкой кавалерии, издали приметный
из-за неизменного серого непромокаемого плаща. За ним следуют гренадеры,
окружающие другую берлину с королевскими лилиями, но только желтую. Дальше
две кареты, шесть-семь фургонов и две повозки с поклажей. Артиллерийские
зарядные ящики, но пушек не видно. Опять кареты. Замыкал шествие
королевский конвой. Как? И это все? Быть не может!
   Нас построят потом, мы тронемся позднее и будем прикрывать отступление
их высочеств... Уход колонны стал началом всеобщего бегства. Главная
площадь опустела, все спешили-кто на отведенную ему квартиру, где
задержался товарищ, кто за лошадью или в ротную канцелярию, если таковая
имелась, - на площади остались лишь те немногие, кто заночевал прямо в
повозках, да еще походные кухни, отбившиеся от своих пехотинцы и, наконец,
пушки.
   С согласия графа Артуа Мармон поставил во главе войск, брошенных в
Бетюне, господина де Лагранж, назначив комендантом крепости генерала графа
де Монморен, которому были приданы пушки Мортемара, вся пехота и ббльщая
часть кавалерии. Отряд, сопровождающий принцев, выступил из юрода через те
самые Приречные ворота, у которых недавно очутились императорские уланы.
Миновав потерну, выслали вперед дозорных, те проехали Конную ярмарку,
добрались до канала, переправились через него, произвели разведку
окрестностей, пока не убедились, что никаких войск в поле зрения не
имеется, и вернулись к своей колонне, которая построилась тем временем в
маршевом порядке на Конной ярмарке.
   Дорога в большей или меньшей степени следует за течением Ло и сперва
пролегает между рощами, которые почти сразу закрывают вид на город. Но
немного погодя ландшафт меняется коренным образом. Прежде всего и
дорога-то вовсе не дорога, а немощеный проселок, она ведет через топь со
стоячей водой, и на первой же полумиле от Бетюна повозки стали вязнуть в
грязи, так что седокам приходилось вылезать и вместе с кучерами толкать
их. После недавних дождей обочины совсем раскисли, и лошади, ступая по
целику, то и дело натыкались на крупные камни. На перекрестках, где от
главной дороги отходили проселочные, в поля, люди не знали, куда
поворачивать, и часто конь какого-нибудь гвардейца увязал в грязи, а
всадник, спешиваясь, тоже попадал прямо в воду.
   Почти все окрестные поля стояли под водой. Но там. где вода сошла,
видно было, что эти уже зазеленевшие поля разделены на большие
прямоугольники наполненными водой канавами, вдоль которых, поблизости от
уединенных ферм. рос ивняк. Главное осложнение заключалось в том, что эти
протоки, покрывающие всю равнину между Лисом и Ло, начиная от Локона,
омывают поля, а затем стекаются в придорожные рвы, и стоило экипажу или
коню взять немножко в сторону, как они проваливались по ступицу или даже
по грудь. Камни, проложенные между канавой и дорогой с промежутками в
тридцать сантиметров и образующие пешеходную тропу в виде многоточия,
создавали дополнительные препятствия, один из нагруженных фургонов
опрокинулся, наткнувшись на них, и. к большой досаде владельцев поклажи,
пришлось его бросить, а что поместилось-пристроить на другую повозку. Чем
дальше, тем непроходимее становилась дорога.
   Лошади с трудом тащили повозки. Как только попадалось относительно
сухое, нетопкое местечко, всадники останавливались, чтобы кони могли
отдышаться.
   Таким образом, колонна очень скоро оказалась раздроблена.
   отдельные подразделения вырвались вперед, экипажи тащились в хвосте.
Все командиры войсковых частей ехали вместе с их высочествами: господин де
Лористон как командир черных и серых мушкетеров, составлявших большинство
колонны, а также господа де Вилье-Лафей, де Рейзе, де Фурнель, де Леого,
барон Лакур, барон Фавье, стоявшие во главе гвардейцев, отобранных из
разных рот. Господин де Дама ехал в карете, как и генераллейтенант де
Бордсуль, который нагнал королевскую гвардию в Бетюне после того, как
вырвался из Стенэ, где его части взбунтовались. Господа де Верженн, де
Мортемар и Этьен де Дюрфор взяли с собой во вторую королевскую берлину
герцога де Ришелье, Луи де Ларошжаклен ехал верхом рядом со своим кузеном
Шастеллюксом. Это был последний оплот королевской власти. Однако и люди и
кони не знали отдыха от самого Парижа и выбились из сил. Вдобавок снова
пошел дождь, мелкий вечерний дождик, от которого смеркается раньше
времени. Все были на ногах более полусуток, но из-за неопределенности
положения не решались сделать хоть маленькую передышку в Бетюне. Маркиза
де Фужер разлучили с его волонтерами из Школы правоведения, те пытались
выйти из города вслед за всей колонной, но их затерло экипажами, а потом
перед самым их носом захлопнули ворота, и маркиз жаловался на эту незадачу
Леону де Рошешуар, который ехал во главе колонны, сейчас же за господином
де Лористон, с мушкетерами, составлявшими эскорт герцога Беррийского,
более молчаливого, чем обычно. Их отряд успел добраться до Ла-Горга близ
Эстера, где Ло встречается с Лисом и откуда начинается тот Лалейский край,
о котором все время толковал граф Артуа. Но, после того как эскорт
растянулся на целую милю впереди, сам граф, не добравшись даже до
Лестрема, остановился в двух с четвертью милях от Бетюна, да и это
расстояние ему насилу удалось одолеть за два с лишним часа. Берлина его
высочества увязла в грязи: пока ее вытаскивают, все равно придется выйти.
Так уж лучше сделать здесь привал. Что это за местечко? Это деревня
Ла-Фосс в окрестностях Лестрема. Дома и развалины церкви расположены
вправо, в сторону Ло. Карета его высочества угодила колесом в канаву на
скрещении дорог, но тут местный кюре, работавший под вечер у себя в саду,
всполошился при виде всей этой суеты, поспешил на дорогу, и он-то именно
подал совет вышедшим из кареты господам Франсуа д'Экару и Арману де
Полиньяк проводить графа Артуа вон в то высокое строение, прямо у
дороги-до него всего пятьдесят туазов, не больше. Это лучшая ферма в
округе, и фермер, господин Жуа, - человек гостеприимный и преданный
монархии.
   Здесь все, буквально все было покрыто водой. Большой канал вышел из
берегов, и в канавах вода поднялась до уровня дороги.
   Граф Артуа в развевающемся плаще и в треуголке, на которой повисли
перья, что, казалось, сроду не были белыми, нес на руках, точно младенца,
бочонок. Оба его спутника тоже тащили по бочонку. Карета стояла в очень
ненадежном месте, на самом перекрестке, и граф отнюдь не собирался бросать
свое золото посреди большой дороги вместе с двумя-тремя зарядными ящиками.
   Ферма называлась "Под тисами" - по ветвистым деревьям, росшим вдоль
северного берега большого канала. Она высилась посреди этого низинного
края наподобие крепости с башнями по обеим сторонам тяжелых ворот, с
подъемным мостом через глубокий и широкий ров, окружавший всю усадьбу. От
ворот шла луговина, обсаженная тополями, вправо, еще за одним рвом,
находилась сама ферма, обширное строение с оштукатуренными каменными
стенами и соломенной кровлей. Из-за дома виднелся сарай, выстроенный на
краю рва. Там поставили лошадей и устроили на ночлег гвардейцев из эскорта.
Внутри сарай был необычайной высоты, вроде церкви, опорами служили
поставленные вертикально деревья, обточенные наподобие колонн. Стропила
тоже были огромные. Здесь держали земледельческие орудия, а также рабочих
лошадей и запасы сена.
   Хозяин и его сыновья, обмирая от благоговения, встретили высоких
гостей, которых сперва не узнали в сгущающихся сумерках, да могли и не
понять, зачем им понадобилось странствовать по таким скверным дорогам.
Нижняя зала, откуда каменная лестница вела в жилые комнаты, была таких
размеров, что в ней смело размещались за обедом сорок жнецов. Тут
собрались с женами и малолетними детьми эти бородачи крестьяне и стояли
рослые, крепкие, как столпы неиссякаемой жизни, которая находит источник
своих неисчерпаемых богатств даже в этом безотрадном краю и его
неукрощенных водах. Вдруг оказалось, что хозяева-именно они, а все эти
графы, герцоги, принцы приплелись к ним, еле волоча ноги, точно цыгане,
точно бродячие комедианты, которые заплутались между двумя отдаленными
деревушками, где давали представление, и присвоили себе титулы, какие
носили в высоких трагедиях. Фермер что-то шепнул одному из сыновей, и тот
разжег гигантский очаг, который топили целыми, неразрубленными стволами.
Вечер выдался сырой. И даже холодный.
   Сколько времени они пробудут здесь? Жуа-старший из усердия пытался
взять у графа увесистый бочонок, который тот укрывал плащом.
   - Не надо! - изрек его высочество. - Нынче в страстную пятницу нам
самим надлежит до конца нести свой крест... - И он присел на каменные
ступени, облокотившись на бочонок. Огонь очага ярче свечей освещал всю эту
сцену.
   - Однако же, ваше высочество, - начал фермер, не зная толком, надо ли
говорить высочество или светлость, - соблаговолите откушать с нами, если
на то будет ваше желание...
   Мари, приготовь большую кровать для его высочества...
   - Не затрудняйтесь, сударыня, - возразил граф Артуа, и видно было, что
ему и на самом деле невмоготу, - не надо мне ни спальни, ни кровати, я
останусь здесь...
   - Однако же вашему высочеству будет жестко на камне.
   - Да, именно камень, твердый камень-больше ничего отныне не требуется
мне, несчастному беглецу! - заявил Карл тоном развенчанного монарха.
   И он настоял на своем. Даже еду ему пришлось приносить сюда, на
лестницу, где он сидел, обняв свой бочонок, словно опасался воров. Зала
была такая высокая и так далеко уходила в глубину, что от свечей тут и там
скапливались тени. Отсветы очага бурым ковром расстилались до подножия
лестницы. С полдесятка щеголей, вымокших до нитки, сняли ботфорты,
развесили сушить плащи и вели разговоры, суть которых сводилась к
одному-каковы дороги за Эстером. А куда они направляются? Тут граф
перестал наконец скрытничать, как все еще скрытничал с большинством своего
эскорта, и спросил, где ближе всего граница; ответ, что граница проходит у
Со, напротив Ньевкерка, решительно ничего ему не объяснил. Когда ему
растолковали, что Ньевкерк-это фламандское название НевЭглиз, положение
стало для него яснее.
   - Ваше высочество, благоволите согласиться, что в постели...
   Но его высочество твердил, что он беглец, а беглецу довольно и каменных
ступеней.
   Такое упорство произвело сильное впечатление на обитателей фермы,
недаром эти слова дошли до наших дней и сейчас еще известны владельцам
фермы "Под тисами", хотя и тисов-то никаких не уцелело, и ферма отстроена
заново на другой прямоугольной площадке, намытой потоками, и сохранилось
только одно из гигантских стропил сарая. Когда автор настоящей книги
побывал там, он вновь услышал, что граф Артуа твердил:
   "Я беглец, беглец..." Три войны трижды разрушали ферму, а под сводами
все еще сохранился отзвук голоса, который отказывался от постели и
отстаивал право беглеца спать на твердом камне.
   Граф вполне равнодушно отнесся к посещению господина Жюстена Маккара.
самого видного лица в округе, который поспешил явиться, узнав о его
прибытии в Ла-Фосс. Господин Маккар, сухощавый человечек, одетый по
старинной моде в длинный редингот, с треуголкой и тростью в руке, выглядел
каким-то старообразным, хотя ему еще не было сорока лет. Он
коллекционировал насекомых, издал ученый труд о растительности
департамента и, явившись засвидетельствовать свое почтение королевскому
брату, проездом посетившему их коммуну, принялся излагать ему проект
лесных посадок на местных болотах, ибо во времена римлян здесь был густой
бор, но люди по жадности и невежеству свели его. Не обошлось, конечно, без
ссылок на собственную родословную: господин Маккар был уроженцем Лилля и
обосновался здесь всего пять лет назад, а происходил он от Жанны дю Лис,
племянницы Жанны д'Арк.:.
   - Неужто вы не видите, господин Маккар, что его высочеству страсть как
хочется спать? - прервала его госпожа Жуа.
   Карл и в самом деле зевал чисто по-королевски. Посетитель ретировался.
   Господин де Полиньяк улегся на деревянной скамье: не будучи отпрыском
французского королевского дома, он не имел права на камень. Господин
д'Экар положил голову на мешок с мукой и удовлетворился голым полом. У
дверей несли караул два солдата легкой кавалерии. Бочонки подкатили под
огромный стол, за которым кормили жнецов. Дети с бабкой и невестками
отправились спать наверх. Свечи задули, кроме одной, которую поставили за
столбом, чтобы она не светила в лицо его высочеству.
   Господин де Дама остался сидеть, облокотившись на стол, точно школьник,
который делает уроки, когда все в доме спят, и задремал, а ржавые блики
света падали из скрытого источника на его парик с косичкой по старинной
моде. Многие придворные бодрствовали еще долгое время и слышали, как
вздыхает граф Артуа, облокотясь на свой бочонок. С его уст сорвалось даже
имя Христово... Мало-помалу, несмотря на неудобства-а как требовать
лучшего, когда королевский брат довольствуется камнем? - глаза у всех
сомкнулись, кто-то всхрапнул раз-другой...
   А граф во сне отталкивал брата, который пытался отнять у него бочонок,
поминая господина де Шаретт. Карл отбивался, стоя на покрытой грязью,
ведущей на Голгофу дороге, и твердил:
   "Нет-нет, ни за что не поеду с вами в Англию! И не перейду через
Кедрон, потому что на той стороне-Иуда". А Иуда был как две капли воды
похож на отца Элизе и говорил: "Карл (возмутительная фамильярность)...
Карл, отдай мне бочонок, если не отдашь бочонка..." Карл хорошо помнил,
что после Киберона задолжал огромную сумму этому мерзавцу Торлашону, но
отдавать ему все свое золото не хотел, а Элизе Торлашон грозил ему пальцем
и повторял: "Запомни, Карл, когда ты приедешь в Англию, господа Ллойд и
Друммонд, которым ты еще со времен юношеских проказ должен тридцать тысяч
фунтов стерлингов, подадут ко взысканию и засадят тебя в долговую тюрьму!
Ты отлично знаешь, что, кроме меня, никто не может все это уладить... а
если ты не отдашь мне свое золото... я все расскажу, и не только про
денежные дела!.. Ибо у тебя. Карл, есть такие грехи, в которых ты не
покаялся сегодня днем священнику в храме св. Вааста и никакому другому
духовнику до него... и ты будешь проклят во веки веков за то, что утаил
свои прегрешения перед судом божьим".
   А Карл прижимает к груди бочонок, набитый золотом, и лепечет: "Ни за
что, ни за что не поеду в Англию... лучше смерть, ни за что не перейду
через Кедрон... Прочь, Иуда Искариот, с меня ты не получишь тридцати
сребреников! Это ты, ты, окаянный мошенник, подделал письмо Шаретта и
подсунул его англичанам! Ни за что, ни за что не поеду в эту проклятую
страну! Прочь ступай, прочь, Торлашон".
   В эту ночь в селении Ла-Фосс близ Лестрема, над каменной лестницей, к
подножию которой скатилась треуголка с белым плюмажем, маячит навеянный
чарами луны, никому не видимый и не понятный мираж города на трех холмах,
что соединены висячими мостами, - города, где свирепствуют ветры, где
горизонт загорожен холмами, где ощущаешь море, не видя его; вот цитадель
высится посредине... а что это за дворец на старинной улице, перед которым
стоят на страже солдаты в черных меховых шапках с множеством лент и тремя
перьями, ниспадающими на плечо, в пунцовых суконных куртках, в зеленых с
красными полосками килтах, из-под которых видны голые колени и чулки в
красную и белую клетку, с кожаными сумками у пояса и серебряными пряжками
на башмаках? Здесь витает тень Марии Стюарт, здесь у нее на глазах убили
ее любовника Риччо... Здесь ты будешь доживать свой век. Карл, граф Артуа,
здесь, в замке Холируд, в Шотландии. Сейчас ты спишь, опершись на бочонок
с золотом, но впредь во Франции для тебя не найдется, чтобы прикорнуть,
даже каменных ступеней на ферме "Под тисами" близ Лестрема, где и камень
что пух для беглеца.
   В Бетюне дождя не было и во всех окнах горел свет, когда маршал
Макдональд добрался туда в полной темноте, около восьми часов вечера. Ехал
он в той самой карете, которую починили в Бомоне, но лошади в эти дни были
нарасхват, и при выезде из Лилля ему впрягли первых попавшихся кляч, так
что, проделав всего шесть миль до Ла-Бассэ, он пожелал их переменить.
Однако в Ла-Бассэ лошадей не оказалось. Поневоле приходилось сделать
передышку. Маршал выбрал этот путь. а не другой-на Аррас, так как
рассчитывал попасть в Париж через Амьен, минуя запруженные войсками
дороги, где, пожалуй, не всякий проявил бы снисходительность к маршалу,
еще не успевшему скинуть мундир королевской гвардии.
   В трактире Жак-Этьен заказал легкий обед-суп и овощи, к рыбе он
относился с опаской... А ведь он даже не позавтракал сегодня, и, возможно,
потому у него так отчаянно болела голова, хотя спал о