оенных переворотах... "Сторонники Бабефа, приходившие сюда послушать
песни, в один прекрасный день на Гренельском плацу, откуда я как раз
еду... Как повернулась бы судьба мира. если бы Заговор Равных удался? Если
бы к власти пришли люди вроде отца Робера Дьедонне? Бонапарт не стал бы
Наполеоном, если бы войска, взбунтовавшиеся в Гренельской казарме... не
было бы побед и славы, не было бы стольких смертей". С каким наслаждением
Теодор принял бы ванну сейчас, вот гут, в банях. Но по случаю воскресенья
бани закрыты. Все закрыто по случаю воскресенья.
   Теодор про себя чертыхнулся по адресу попон.
   - Те самые люди, которые, припрятывая свои экю, способствовали
иссяканию наличности, - говорил тогда отец, - и привели к понижению
биржевого курса, они упорствуют и упускают, видишь ли, свой единственный
шанс, в то время как другие, обладающие более тонким чутьем, более ясно
разбирающиеся во всем этом механизме, понимают, что цены, столь
смехотворно низкие, долго не удержатся, и, как только подвернется случай.
   покупают без дальних слов. Задаром покупают, за краюху хлеба.
   Само собой разумеется, что при этом рассчитывают на благоприятное
развитие событий, на новое повышение цен, которое происходит по мере того,
как припрятанные денежки выходят из тайников, ибо необходимо, чтобы они
цирку лировали.
   А пока что на Итальянском бульваре циркуляции движения мешали войска,
скопившиеся под высокими, еще голыми деревьями: сюда свели кавалеристов,
драгун, очевидно прибывших из казармы в предместье Пуассоньер и
двигавшихся к Елисейским полям. В противоположном направлении шла пехота,
возвращавшаяся в казарму предместья Тампль. Шли хмурые... Четко печатая
шаг. Довольно жиденькая толпа приветствовала бурбонские лилии нестройным
возгласом: "Да здравствует король!"
   Солдаты нс отвечали. Конные офицеры с саблями наголо проезжали вдоль
колонн и оглядывались, идут ли еще за ними. Войскам полагалось печатать
шаг, идя вдоль садов перед особняками улицы Нев-Сент-Огюстен, опоясывающих
бульвары справа, сразу же за Китайскими банями.
   Там. дальше, за этим кварталом особняков и садов виднелись поля, мягко
подымающиеся кверху, к Монмартрскому холму с его ветряными мельницами, и
все это напоминало задний фон фламандского пейзажа... брейгелевский
дальний план в дождливый день... Хватит, довольно думать о живописи!
   Короче, старик Жерико утверждал тогда, что начиная с декабря-лишь
только во Франции узнали о провале похода в Россию-деньги ушли как под
землю. Не то чтобы для этого появились какие-нибудь новые причины. Но
когда видишь на карте, где находятся французы... потом в апреле бои под
Люценом... смерть Дюрока, смерть Бессьера... в октябре Лейпциг.
   В тот год трудно было разобраться в непрерывном передвижении войск.
Совсем не так, как во времена Аустерлица. А тут дело шло о продаже
наследственного имущества после кончины законного владельца. И не важно,
слухи ли, факты ли сыграли свою роль, - важно, каково было их
психологическое воздействие.
   - Я, - говорил отец, - не придаю этому никакого значения.
   Пойми ты меня, об императоре можно думать как угодно, но эта игра
затрагивает слишком крупные интересы. Ты только вообрази, что будет, если
придется перераспределять земли, пересматривать сделки? Вот почему
Наполеон не может, не может потерпеть поражение...
   Так-то оно так, но у наследников оказались слишком большие аппетиты,
несоразмерные с общей ситуацией, или, если угодно, с распространившимися
слухами, с паническими настроениями на рынке. Господин Жерико-старший
предложил им сразу столь низкую цену, что сам заранее понимал: непременно
откажутся. А раз так-риска никакого: если будет одержана блистательная
победа, покупать не обязательно...
   - Но после Лейпцига, после того, как нас предали саксонцы.
   как двадцать тысяч французов попали в плен, Поняговский утонул, а
Макдональд откатился к Рейну. я еще понизил цену. И так каждый день один и
тот же разговор. Вести из Голландии их окончательно доконали. А теперь я
купил за половину той цены, что предлагал раньше...
   Старик из лукавства не сказал, что именно он купил, - эти недомолвки
доставляли ему явное удовольствие. Купил же он участок земли в квартале,
которому, по его мнению, предстояло блестящее будущее. На нижних уступах
Монмартрского холма, почти в центре города, за кварталом Лоретт.
   - Чуть подальше, чем сад Руджиери... помнишь, там есть театр
марионеток?.. Так вот, у нас общая стена... И я переезжаю с улицы Мишодьер.
   - На незастроенный участок? - спросил Теодор.
   - Там есть кое-какие строения. Это как бы маленький поселочек с
отдельными флигельками. И мастерские... Знаешь Новые Афины?
   Этой фразой старик выдал себя: наличие мастерских и побудило его
совершить эту, правда весьма выгодную, покупку.
   Теперь уже не к чему снимать помещение где-то за лавкой. Сынок может
работать при старике отце... Откровенно говоря, переселиться туда сразу не
удалось. Потому что военные неудачи полезны не во всех отношениях. Первого
января союзники перешли Рейн, потом вступили во Францию. Невозможно было
найти людей для необходимых переделок в доме. Армия пожирала тысячи
рабочих. Выходило, что отец приобрел участок все-таки слишком рано. Так
что к концу лета, когда Тео писал своего "Раненого кирасира", у него еще
не было мастерской на улице Мартир и, хотя дом был уже готов и переезд
состоялся, пришлось ютиться на чердаке.
   Теодор нервно ерзал в седле, Трик ржал в спину солдатам. Оба они-и
всадник и конь-не были созданы для медлительномечтательных прогулок, и
только сегодняшние мысли вынудили Тео к этому аллюру. Вообще-то для него
существовало лишь два аллюра: шаг или же сразу, даже в Париже, бешеный
скок. С бульвара, где ему пришлось бы по-прежнему плестись в хвосте
солдат, он свернул возле Фраскати на улицу Гранж-Бательер, дал Трику
шпоры, поднял его в галоп и понесся как вихрь; люди испуганно шарахались,
торговки хватались за ручки тележек, как будто опасались, что от этой
бешеной скачки разметет по тротуару их фрукты и цветы. На том же аллюре он
проскакал улицу Фобур-Монмартр. Он не желал думать о живописи. Он скачкой
разгонял свой позор. На галопе забывалась картина, провал. Когда он мчался
по улице Сен-Жан, люди кричали ему вслед: "Сумасшедший!" Он даже не
оглянулся, на всем скаку пронесся через перекресток улиц Кокенар и
Сен-Лазар, возле особняка Лагранжа, на всем скаку промчался мимо "Храброго
петушка", потом вниз по улице мимо палисадников, садов, лавчонок и, резко
свернув, прилег на холку коня, чтобы не зацепить каской за арку ворот, и
въехал во двор, сопровождаемый целой свитой бегущих сзади мальчишек.
   Как и когда задел его конь при въезде в ворота молодую женщину, Теодор,
пригнувшийся к холке, не заметил-он только услышал крик и успел увидеть
темно-зеленый салоп с белой оторочкой, черную бархатную шляпку с перьями,
- и вдруг что-то скользнуло где-то слева и упало на землю, будто
подстреленная птичка.
   Всадник соскочил с коня, поднял лежавшее на поросших травой плитах
двора юное, гибкое, длинное и такое легкое тело, что оно казалось
невесомым в сильных мужских руках. Незнакомка не открывала глаз, с ее губ
срывались стоны, голова бессильно клонилась набок, белокурые кудри волной
упали на плечо... На крик Теодора из сторожки выбежали Батист с женой, а
вокруг звонко щебетала любопытная детвора.
   - Кто она? - спросил Теодор.
   И привратник ответил:
   - Дама, которая живет на Рон-Пуан.,.
   Мушкетер бросил поводья Батисту и зашагал к дому с милой своей ношей,
на полдороге он остановился и крикнул:
   - Займись Три ком...
   Вдруг тоненькая шейка судорожно дернулась среди вышитых оборок
гофрированного воротника, и женщина, в забытьи прижимавшаяся щекой к груди
Теодора, глубоко вздохнула, открыла глаза, с испугом уставилась на
незнакомого мужчину, державшего ее в объятиях, на мгновение застыла, затем
забилась на руках своего похитителя и яростно заколотила кулачком по его
груди.
   - Сударь! Сударь! Я вас не знаю. сейчас же отпустите меня.
   поставьте меня на землю.
   Теодор повиновался не без сожаления и, чуть помедлив, разжал объятия.
Как же прелестна эта незнакомка! Тоненькаятоненькая, почти худышка,
очаровательный очерк губ, свежие краски лица, с которого еще не сошел
золотистый детский пушок.
   Но совсем иным веяло от ее длинного бархатного салопа с белой
оторочкой, такой же белоснежно-белой, как полоска кожи, видневшаяся над
перчаткой. Ему почудилось, что он держит в своих объятиях обнаженное тело.
Мушкетер почувствовал, что он, должно быть. ужасно покраснел. Но
незнакомка, очутившись на земле, пошатнулась-очевидно, у нее закружилась
голова-и невольно приникла к Теодору.
   - Разрешите, сударыня, предложить вам руку... Если не ошибаюсь, вы
живете рядом с майором Браком?
   Знакомое имя, казалось, успокоило молодую красавицу, она смело оперлась
о локоть Теодора, но. словно тут только заметив его мушкетерскую форму,
отшатнулась и воскликнула:
   - О боже, этот мундир!
   - Вам не по душе моя форма? - спросил он.
   - У меня, сударь, достаточно оснований не любить такие мундиры, -
ответила дама, и они молча пошли вперед.
   Двор перегораживали разномастные строения; справа стояла небольшая
конюшня и кухни господина Жерико. Здесь большей частью ютился бедный люд,
занимавшийся разведением кроликов и кур. Сад, где похожие на скелеты
деревья тянули к небу свои еще голые ветви, был отгорожен от двора
решеткой в виде длинных металлических пик, а посередине возвышался
каменный фонтан с колонной в центре. Слева стояло одноэтажное здание, где
собирались надстроить мастерскую для Теодора, которая, однако, пока еще
помещалась с другой стороны, на чердаке родительского дома, стоявшего
напротив. В общем, это был довольно просторный, выкрашенный в белую краску
флигель с черепичной крышей. Если заглянуть через стену, вдоль которой
росли деревья, можно было увидеть крышу дома в деревенском стиле, длинного
и низкого, а рядом, на другом флигеле, полускрытом огромной липой, -
высокую трубу с коньком. Обогнув владения Жерико, прохожий сразу же
выходил на аллею, где стояли в живописном беспорядке домики самых
различных архитектурных стилей: одни одноэтажные, другие высокие,
вытянутые вверх, с треугольным фронтоном или плоскими миниатюрными
колоннами, одни с террасами, другие с башенками. Все это поселенье ползло
вверх по правому склону холма, но не очень высоко, в отличие от уходивших
к вершине полей, тогда как слева, между двух рядов деревьев, у садов,
тянувшихся вплоть до улицы Сен-Лазар. спускалась вниз более или менее
ухоженная аллея. На полпути находилась Рон-Пуан, где напротив жилища
Фортюне Брака стоял пустовавший до последнего времени домик, что-то вроде
игрушечного греческого храма, перед ним был разбит маленький садик с
шарообразно подстриженными тисами.
   Здесь-то и остановилась незнакомка. Молодые люди не обмолвились за
дорогу ни словом, и разговор их ограничился только теми двумя фразами о
мундире. Воздух дрожал от птичьего гомона.
   Дождь уже несколько минут как перестал, но вокруг все было мокро.
Теодор склонился перед дамой:
   - Хочу надеяться, сударыня, что вы на меня не гневаетесь...
   Она улыбнулась и молча кивнула ему на прощанье.
   На обратном пути Теодор не мог отделаться от какого-то смутного
волнения, и причиной его была не так эта женщина, краткое ее пребывание в
его объятиях, как то, что она сказала...
   "Мундир!" Он произнес это слово вслух и вздрогнул. Его красный доломан
вдруг стал ему столь же ненавистен, как и незнакомке. А почему, в
сущности? Прежде чем зайти домой, он заглянул в денник, стоявший позади их
флигеля: надо же было удостовериться, что Батист привязал Трика к кольцу,
вделанному в стену, и засыпал ему овса.
   - А давно эта дама там поселилась? - осведомился он у Батиста.
   - Дней пять-шесть, господин поручик, - отозвался Батист и вдруг
спросил:-А правду говорят, что император завтра войдет в Париж?
   Батист так и не перестал величать Бонапарта императоромудивляться тут
было нечему. Но Теодор, скидывая свой промокший плащ, почувствовал, как
под кирасой и супервестом, точно бешеное, бьется сердце. Что тому виной:
император или незнакомка? Он ничего не ответил Батисту и зашагал к дому.
   По сути дела, их теперешний разговор был продолжением того, другого,
что состоялся в 1813 году. Лакея отпустили по случаю праздника.
Мадемуазель Мелани, в вышедшем из моды платье с неизменным воротничком,
манжетами и чепчиком на макушке, старалась навести порядок, нарушенный
вторжением Теодора. Теперь портрет работы Буайи висел в столовой
мещанского вида, и их мебель с улицы Мишодьер казалась тут слишком
громоздкой и неуместной. Откровенно говоря, они чувствовали себя гораздо
свободнее в теперешнем своем жилище, чем в прежнем роскошном бельэтаже с
резными лилиями и венками на панелях. Весь второй этаж был отведен под
жилые комнаты, а пищу подавали снизу специальным подъемником.
   - Слава богу, малыш пришел! Мадемуазель Мелани, снимите с него сапоги...
   Но мадемуазель Мелани разбирала веточки вербы, принесенные из церкви
св. Иоанна; она извинилась: ей некогда, надо пойти поставить пучок
освященной вербы к распятью в спальне Теодора. Впрочем, Теодор успел
достаточно наследить на коврах, и теперь уже опасаться нечего. Отец
заворчал было, но потом рассмеялся. Мадемуазель права-малыш, видно,
принимает их дом за конюшню. Грязный, мокрый. Плащ, пропитанный водой как
губка, бросил на банкетку в прихожей, саблю и портупею нацепил на спинку
стула в столовой, каску поставил на буфет. А теперь взялся за супервест и
кирасу-интересно, куда он их пристроит? Столовая скоро превратится просто
в казарму! Господин Жерико не уставал любоваться сыном Луизы, который
стоял перед ним в красном своем доломане, в рейтузах из чертовой кожи,
медленно хлопая длинными ресницами... Тонкие прекрасные пальцы,
белоснежные руки... Слегка расставив длинные ноги, Теодор с нескрываемым
удовольствием потирал ладони: он только что вымыл руки-этого он не забыл
сделать, входя в дом. Он побывал на кухне, обнюхал все горшки и выслушал
сообщение мадемуазель Мелани:
   - Сегодня у нас цикорный салат... Доволен?
   Для мадемуазель Тео был одновременно и господином Жерико
   номер два, и тем крошкой, которому она еще недавно утирала нос
   большим в клетку платком.
   - А в своей комнате ты еще не был?
   Его комната помещалась под крышей и была выгорожена из мастерской.
Попросту говоря, чердак. На стенах-деревянные панели, окно угловое,
выходит на север, под окном липа. Теодору пришлось бы проходить мимо
своего эскиза к "Офицеру конных егерей", мимо версальских "Коней", мимо
этюда для "Кирасира".
   мимо поясного портрета карабинера... мимо пейзажей, лошадей и снова
лошадей. Нет, он не заглядывал в свою комнату. Отец поджидал его внизу.
"Значит, мальчик ухитрился улизнуть из казармы, чтобы повидаться со своим
стареньким папочкой. И все-таки, должен же быть у него роман... Такая
стать, и к тому же молчалив как могила! А что, если какая-нибудь кокетка
или светская дама его у меня похитит? Куда он отправляется в те вечера,
когда по его просьбе ко мне приходят посидеть Жамар или Дедр„-Дорси?
Королевский мушкетер-это вам не пустяки. Да еще такой красавец..."
   - Ты был на учении?
   - Да, - ответил Теодор. - Трик немного притомился. Я поручил его
Батисту, ведь он холит его и бережет как зеницу ока.
   Знаешь, какие слухи ходят в городе?
   Старик моргнул несколько раз подряд. Он знал. К тому же нынче рано
утром, в надежде найти Тео, к нему заходил Жамар, и чего только он не
рассказывал! Чистая сорока!
   - Но чему из всей этой болтовни можно верить? Все-таки французский
народ не отречется так вот просто от своего короля, от королевских лилий.
Слишком многие поставили на эту карту.
   Нет, ты только вообрази, что Буонапарте вернется; это значитполный
застой в делах, все повиснет в воздухе, поместья...
   - Когда вернулись Бурбоны, - отозвался Теодор, - тоже легче не стало...
   Отец боязливо покосился на дверь.
   - Безумный мальчишка, ты говоришь как заядлый якобинец, хорошо еще, что
я тебя знаю! Так вот, хотя я ни на минуту, слышишь, ни на минуту не
сомневаюсь в прочности трона, в привязанности французов к королевскому
дому, мы не имеем права после всего, на что нагляделись в этой несчастной
стране, не имеем права, повторяю, рисковать, слышишь? Даже в малейшей
степени рисковать... рента и без того упала с начала месяца на двенадцать
франков...
   Теодору плевать было на ренту. Он рассеянно слушал сетования отца. Кто
же она, эта женщина? Подруга госпожи Брак?.. До последнего времени домик,
похожий на греческий храм, пустовал.
   На столе в вазе с мифологическими фигурами работы ПерсьеФонтена лежали
яблоки. Теодор взял яблоко и аппетитно захрустел. Жерико завтракали ровно
в полдень. До тех пор можно с голоду подохнуть. О чем это распространяется
папаша?
   - Значит... значит... значит, надо предусмотреть любые случайности,
пусть даже произойдет самое невероятное, пусть даже вернется Людоед. Вот
оно как.
   - Ого! Самое невероятное... По словам Марк-Антуана, Людоед-то уже в
Фонтенбло.
   - Не мели вздора. Если бы он был в Фонтенбло, все бы знали. Но я не
сидел сложа руки. Я имею в виду наличный капитал. Вообрази на минуту, что
произойдет с французскими деньгами, если Буонапарте засядет в Тюильри, -
вся Европа в гневе на нас урежет кредиты! Не забывай о превратностях
войны: ведь вторгнись на нашу землю пруссаки или казаки, не говоря уже об
англичанах, не особенно-то они будут печься о наших интересах!
   - Папа, - пробормотал Теодор с набитым ртом, - по-моему, ты хочешь
сообщить мне о покупке всего Монмартрского холма.
   - Положи яблоко, хватит тебе жевать: в это время года фрукты никуда не
годятся. Только аппетит себе отобьешь. Что ты сказал? Ах да. На сей раз
дело действительно идет о моих капиталах. В конце концов, у меня есть
сын...
   - Как будто есть.
   - Так вот. есть сын... Ты носить форму, которая может тебе напортить...
   Теодор вздрогнул. Он уже не слушал отца. Он ощутил н своих объятиях ее.
светлокудрую незнакомку, и только она одна занимала его помыслы. И в ее
глазах его форма тоже...
   - Заметь, мальчик, я в твои дела не вмешиваюсь. Когда речь шла о...
о... Разве я хоть когда-нибудь допытывался у тебя, как зовут твоих
любезных? А? Пока речь идет только о неосторожных увлечениях...
   - Не бойся, я не собираюсь жениться..
   - Да нет, я о верховой езде говорю. И коль скоро я уговаривал тебя
вступить в королевскую гвардию...
   - Знаешь что. не будем об этом, - внезапно помрачнев, прервал отца Тео.
- Ты тут вовсе ни при чем, я сам...
   - Но ведь я тебя и не отговаривал. Заметь, всем этим слухам я особого
значения не придаю. Но если мне в один прекрасный день говорят: а знаете,
кто в Гренобле? А завтра называют другой город, послезавтра-третий... Вот
когда я узнал об измене Нея, не скрою, тут я призадумался. Как, по-твоему,
станет такой человек изменять, не имея на то веских оснований?
   Лишь только разговор уходил от живописи, Теодор... Он расхохотался,
обнажив в смехе все тридцать два великолепных зуба.
   - Значит, папа, если Людоед завтра будет в Тюильри...
   - Тут придется хорошенько поразмыслить. Но хоть ты-то этому, надеюсь,
не веришь?
   - Кто знает! Если нам не удастся удержать Мелэн. то все возможно...
   - Вот что, уважаемый сынок, такие шутки неуместны для офицера
королевской гвардии. Если Буонапарте... стало быть, его величество может
улизнуть потихоньку? Да ведь это просто немыслимо, ты же сам понимаешь!
Еще в прошлый четверг в Палате король... Ах, до чего же он трогательно
говорил!
   "Я, - говорит, - трудился для блага моего народа. И может ли ждать
меня, шестидесятилетнего старца, более славный конец, чем гибель при его
защите..." Незабываемые слова! Его величество ни за что не оставит
столицы. Скорее уж даст себя убить.
   - Поживем-увидим, папа.
   -