кий лад островерхие
кровли с высоким коньком и резным фронтоном и кирпичные дымовые трубы, по
две, по три трубы рядышком, которые четко вырисовывались в небе и
напоминали птиц, стоящих на страже в боевых птичьих полчищах, готовых к
сражению, - целый сонм стражей.
   Самая нелепая фигура этого импровизированного королевского двора
явилась с некоторым опозданием: пятидесятилетний тощий чинуша, просунув
правую ногу в штанину, трусил рысцой, пытаясь натянуть панталоны на левую
ногу; он уже ухитрился на бегу надеть на себя свое многослойное
одеяние-фуфайку, рубашку, жилет, но не успел застегнуться, мундир он тащил
под мышкой, зато водрузил на голову треуголку с плюмажем и, держа в одной
руке галстук, а в другой шпагу, никак не решался прицепить шпагу к поясу,
а галстук повязать на шею, не зная, которое из этих дел важнее, и посему,
добежав до кареты его величества, не мог снять с головы шляпу, так как обе
руки у него были занять!. В таком виде предстал перед Людовиком XVIII
господин Дюплаке, супрефект города Бетюна, бессменно пребывавший на этом
посту при всех режимах, начиная с Консульства; из ужасного положения
спасло его сейчас лишь то, что тут как раз привели сменную упряжку
лошадей, и бедняга побрел обратно с голой или почти что голой ногой,
поминутно роняя то шпагу, то галстук и терзаясь мыслью, что ужасной
неловкостью навсегда погубил свою карьеру. Десятилетний шалун мальчишка,
выскочивший вместе с матерью на улицу посмотреть, что происходит,
предложил несчастному супрефекту подержать ему панталоны, чтобы он мог
надеть их как следует. Но господин Дюплаке отклонил предложение, узнав
мать этого мальчишки: у нее был еще один сын, хорошо известный полиции,
так как в шестнадцать лет этот сорвиголова вздумал пойти волонтером в
наполеоновскую пехоту; в прошлом году, дослужившись до сержанта, был ранен
под Безансоном, подозревался в республиканских взглядах и в настоящее
время, получив долгосрочный отпуск, возвратился в Бетюн-вернее всего, с
целью вовлечь крепостной гарнизон в заговор. Значит, мало того что
супрефект обратил себя в посмешище перед королем, карета коего уже
двинулась в направлении Лилля, ему еще предлагают надеть панталоны с
помощью брата неблагонадежной личности!.. Этак и сам попадешь в
неблагонадежные-живо донесут. Господину супрефекту по опыту было известно,
как это делается. Да он еще не знал, что отец крамольного сержанта,
отставной офицер, был этой ночью в Пуа, на тайном собрании...
   Занялась заря; богомольцы из Братства милосердых, направляясь к ранней
мессе, с удивлением увидели людей, толпившихся и на площади, и на улице
Большеголовых, и около церкви св. Вааста... Воздух стал мягче, сырее, и
было не так холодно, как накануне утром, даже совсем не холодно, но
чувствовалось, что опять начнется дождь.
   А в Гранвилье и в Пуа дождь уже поливает королевскую гвардию, двор и
принцев. Там все уверены, что король еще находится в Абвиле, - ведь никто
их не уведомил о его отъезде: его величество как будто и не знает, что
можно пользоваться эстафетой, или попросту считает бесполезным посылать
уведомление своей гвардии, которая медленно ползет за ним, и принцам, о
которых он нисколько не беспокоится; а принцы держат в Гранвилье совет,
составляют письмо, которое графу Артуа даже грезилось во сне, - в письме
этом сообщают его величеству, что в конечном счете у королевской гвардии
есть только один выход: сесть в Дьеппе на корабли, ибо отступление
происходит в хаотическом беспорядке, обоз растянулся на десятки лье, люди
и лошади измучились, еле дышат, покалечились, полно больных и раненых, и
поневоле приходится плестись шагом. Право, одно спасенье-Дьепп, да и то
еще до него слишком далеко; следовало бы направиться туда из Абвиля, и
тогда король по крайней мере прибудет в Англию в сопровождении военного
эскорта, а не так, как прежде-в качестве жалкого попрошайки, покинутого
богом и людьми. Большая часть королевского конвоя уже вышла на дорогу, а
когда кончился военный совет, собравшийся вокруг принцев, двинулись в путь
и гвардейцы господина де Рейзе, и легкая кавалерия господина де Дама,
замыкая поезд, который потянулся вслед за каретой графа Артуа, за его
высочеством герцогом Беррийским и Мармоном, ехавшими верхом со своей
свитой; герцог Беррийский то посылал коня вперед, то возвращался обратно,
и видно было, как блестит под дождем его светлосерый клеенчатый плащ с
черным воротником. Отдавая ему салют саблей, Сезар де Шастеллюкс заметил
крупные слезы, застывшие в i лазах принца, скорбевшего, конечно, о судьбе
династии, - на самом же деле Шарль-Фердинанд горевал о том, что его
Виржини ни за что не впустят в Англию, а там предстоит встреча не только с
двумя обожаемыми дочками, но и с миссис Браун, особой, до смерти ему
надоевшей. Однако для регента он ее супруг перед богом. Вот лицемеры эти
протестанты! Правда, миссис Браунангличанка.
   А позади них месили ногами грязь пешие, тряслись повозки с непосильным
для лошадей грузом, то и дело увязала в грязи артиллерия господина де
Мортемара, и везде был невообразимый беспорядок, все королевское войско
тащилось еле-еле, останавливалось на каждом шагу... Хмурое утро,
сумеречный свет, льет дождь, разбитая дорога превращается в непролазную
топь. Во вторник было еще терпимо, а в среду дождь наверстывал упущенное.
Однако было теплее вчерашнего, даже в ранний час.
   День такой, каким и подобает ему быть в среду страстной недели: небо
заранее облеклось в траур и льет слезы, а люди уже повесили букеты из
веток самшита на высокие распятия, чернеющие у перекрестков дорог.
   В Пуа мушкетеры Лористона и мушкетеры Лагранжа ждут основную массу
королевской гвардии, чтобы двинуться вместе.
   Поднялись еще до рассвета, а потом пришел приказ: стоять с ружьем к
ноге, ждать прибытия принцев. По дороге проехало тильбюри, легонький
экипаж, в котором пристало только кататься по берегу озера в Булонском
лесу. Леон де Рошешуар заинтересовался: что за чудак расположился в этом
черном лакированном тильбюри с желтыми колесами? Его адъютант Монпеэа
узнал в седоке, закутавшем ноги зеленым в синюю клетку пледом, генерала
Рикара-он ехал в Абвиль, где все еще надеялись найти короля, и вез его
величеству письмо от графа Артуа. Тот самый Рикар, который в 1809 году был
сообщником Сульта, когда последний пытался сесть на португальский престол.
В Пуа он сменил лошадь, так как ехать нужно было быстро, и едва успел
переговорить с обоими командирами мушкетеров-подтвердить полученные ими
приказания. Он сообщил также, что одновременно с ним выехал из Гранвилье
по Омальской дороге господин де Кастри, посланный принцами в Дьепп с
поручением сосредоточить там все суда, какие только удастся найти. Что же
это? Направление изменилось? Так или иначе, все равно придется проторчать
тут часа полтора, не меньше. Вокруг походных кухонь толпятся кавалеристы,
им раздают какое-то горячее пойло, весьма отдаленно похожее на кофе. Граф
де Рошешуар, экипаж которого, нагруженный его собственными вещами и
багажом герцога де Ришелье, катил вслед за герцогом, в поезде принцев,
сейчас с завистью смотрел на коляску Растиньяка, черного мушкетера, своего
приятеля и дальнего родственника. Превосходная коляска, совершенно новая,
что видно даже при нынешнем путешествии, когда кучеру удается смыть с нее
грязь. Шикарная зеленая коляска с медными украшениями, на черных
колесах-последний крик моды! А какая отделка внутри: все обтянуто зеленым
сафьяном, словно переплет книги, словно изящный дамский саквояж. Впрочем,
и пожитки господина де Растиньяк соответствуют его роскошному экипажу.
Куда приятнее было бы ехать в этой коляске, чем верхом, но ничего не
поделаешь! Невозможно!
   Высокие особы подают пример, надо с этим сообразоваться. И то уж
хорошо, что в этом плачевном бегстве за тобой следует твоя коляска,
великолепная коляска, просто прелесть!..
   - Как вы думаете, - спросил Растиньяк, - мы в самом деле двинемся в
Англию? Мою коляску ни за что не разрешат погрузить...
   - Погодите, игра еще не кончена... - ответил Рошешуар. - Если король
поплывет на корабле, господин Ришелье продолжит сухопутное путешествие и
присоединится к своему хозяину, русскому императору, а с ним, разумеется,
уедет и господин Стемпковский, наш милый Ваня. Но я, знаете ли, предпочел
бы пробраться в Голландию: голландская кухня лучше...
   А Жерико, стоя под дождем, все смотрел на маленький городишко - он
видел Пуа только ночью и теперь решил воспользоваться долгим ожиданием и
проверить кое-что, весьма важное для него. Оставив Трика на попечение
Монкора, он карабкается по крутому склону горы к церкви, и путь кажется
ему сегодня гораздо короче; вот и тропинка-она проходит выше маленьких
домишек с тесными двориками и ниже запущенного сада с каменными
лестницами, что ведут к небольшой площади справа от церкви. С площади
Жерико сворачивает на дорожку, совсем такую, какая привиделась ему во сне,
- теперь уж он не очень хорошо помнит, что тогда происходило. Он пытается
разобраться в своих сновидениях. Где же место приснившегося ему ночного
сборища? Так хочется найти его следы, если они сохранились. И с каждым
шагом картина вспоминается все яснее. Вот ворота кладбища. Теодор отворяет
калитку, оглядывает могилы; между ними-это чувствовалось по запаху и в
ночном лесу-уже цветут подснежники с бледно-зелеными ребристыми листьями,
похожими на салат. Теодор наклоняется, рвет цветы-они именно такие, как
рисовало ему воображение: бледно-сиреневые с желтой сердцевинкой. Смяв
подснежники в руке, он пробирается вдоль крепостной стены, словно прячется
от кого-то, кто подстерегает его за стеной, и, обогнув полукруглый выступ
бастиона, уже издали видит брешь в обвалившейся стене. Он взбирается туда,
из-под ног катятся камешки, и вот он в лесной чаще, вот тропинка,
змеящаяся в перепутанных зарослях терновника; земля устлана плющом. Так,
значит, это было не во сне! Вот оно, памятное место: дорожки изгибаются,
заворачивают и сходятся вверху под большими кривыми соснами. А по склону
кругом кустарники с набухшими серыми и желтоватыми почками, с обрывками
сухих листьев. Вот молодое деревце с первыми листочками-они расположены
букетиками вокруг тонких веточек. А это что такое? Листьев нет, зато висят
длинные сережки-должно быть, семена... Тропинка поворачивает вниз, но к
чему теперь пробираться окольными путями? Можно выйти по прямой к той
поляне, где скрещиваются дорожки.
   И Теодор поднялся туда. На пустынной теперь поляне земля истоптана, и
на ней четко отпечатались следы человеческих ног-наверняка здесь толпилось
человек двадцать; сломанные ветки соседних кустарников выдают волнение
тех, кто не выступал с речами, а держался в стороне от горящих факелов.
Сильно обгоревший факел, возле которого стоял ночью человек с Каирской
улицы, подтверждал его смутные воспоминания. Пониже, на глинистом откосе
крутого ската, уходившего в чащу кустарника, оказался уступ, и на нем
сохранился продолговатый отпечаток человеческого тела-несомненно, тут и
лежал притаившийся зритель, примяв прошлогодние опавшие листья, переломав
веточки. Итак, это было здесь. Теодор закрыл глаза, чтобы лучше увидеть
то, что происходило, чтобы все вспомнить. Он старался воскресить
исчезнувшие из памяти слова. Они возрождались не сразу, как-то случайно,
сталкивались, переплетались, невозможно было вспомнить, кто и что говорил.
Теодор восстанавливал ночную сцену так, как делают набор с иностранного
текста, плохо зная язык оригинала, - подбирают литеры одну к другой, не
понимая смысла слов. На колокольне пробило семь часов. Здесь, под
кустарниками, тоже цвели подснежники, пробиваясь сквозь вездесущий ковер
плюща, а кое-где из-под бурой щетины прошлогодней травы зеленела пучками
молодая крапива.
   Мушкетер безотчетно отломал от куста ветку с желтенькими
распускающимися цветочками и небрежно помахивал ею, как хлыстом. Вот
Теодор уже на середине поляны. Откуда здесь беловатый пепел? С места
скрещения дорожек под высокими соснами виден пологий спуск к долине,
затянутой низкой пеленой тумана. А с другой стороны-круча, нависающая
почти что над самой дорогой в Кале, которая идет из Пуа направо и
поднимается в гору.
   Все теперь ясно. Ни к чему дольше мешкать тут. Жерико пошел по одной из
дорожек, лучами расходившихся от полянки, - она огибала кладбище, потом
выводила к небольшой площади перед церковью и к дороге, обсаженной вязами,
так что ему и не понадобилось карабкаться по каменной осыпи и пролезать
через брешь в крепостной стене. Значит, все это было на самом деле?
   Значит это не фантазия?
   Внизу запела труба. Надо торопиться. Слышен сигнал: "По коням!" И вдруг
Теодору стало обидно, что он не увидел утром Софи-она еще спала. Фирмен
куда-то исчез. Ну а тот, другой?..
   Странное дело, но после ночной прогулки мушкетеру Жерико захотелось
поговорить с Бернаром. О чем? О политике? О любви?
   Может быть, и о том и о другом... Дождь идет, чувствуется весна.
Деревья с перепутанной гривой тонких ветвей стоят, словно растрепанные
мальчишки, и клонят тихонько голову на плечо нежного серого неба, над
полями, светлыми от прошлогоднего жнивья, и над густой чернотою весенней
пашни.
   По правде сказать, выступать еще и не думают. Принцы прибыли, но,
видимо, королевская гвардия следует за ними не спеша: ведь от Гранвилье до
Пуа только три лье, даже пешком и то большая часть войска могла бы
добраться сюда часам к восьми, к четверти девятого... Мушкетеров выстроили
для встречи графа Артуа и герцога Беррийского, но, пропустив их поезд,
кавалерия так и осталась на площади. Лошадям не стоялось, они нетерпеливо
били копытом о мостовую... Так прошел час... час с четвертью... Теодор
видел, как в направлении Абвиля проехал черный фургон, запряженный белыми
лошадьми, и в человеке, сидевшем на козлах под зеленым брезентовым верхом,
он вроде бы узнал Бернара. Ну вот, последняя возможность поговорить
упущена, и совершенно зря. Экая глупость! Впрочем, что ему за польза от
разговора с этим сердцеедом? Пускай себе катит за пряжей для деревенских
ткачей. Вези, голубчик, мотки пряжи, устраивай проездом заговоры и мечтай
о своей Софи! Мы с тобою принадлежим к двум разным мирам, дороги наши
.больше никогда не встретятся.
   Вот показались наконец гренадеры Ларошжаклена, идут пешком гвардейцы
королевского конвоя, а за ними конная рота-во всяком случае то, что
осталось от нее. Стоит взглянуть на эти подразделения, и можно уже не
спрашивать, почему им понадобилось целых три часа, чтобы пройти расстояние
в три лье. Со дня на день положение ухудшается, лошади истощены, все
больше всадников спешивается и шагает по дороге, ведя лошадь в поводу.
   А обоз разросся до бесконечности. За военными фургонами тянутся
реквизированные экипажи, в которых везут больных, покалеченных и каких-то
старцев в мундирах вперемешку с юными лицеистами, бежавшими из столицы;
едут сотни колясок и битком набитых карет, там восседают дамы с детьми, с
собачками и слугами; на дороге то и дело происходят несчастные случаи,
дамы падают в обморой, и знакомые офицеры, их друзья, садятся к ним в
экипаж... Лакеи идут пешком и ведут по две, по три лошади каждый, а
хозяева едут в каретах. Тут же тащатся и экипажи господ офицеров
королевского конвоя, легкой кавалерии, тяжелой кавалерии, дворцовой стражи
и Швейцарской сотни (больше двадцати экипажей для одной только Швейцарской
сотни), и так далее, и так далее; о дисциплине и помину нет; кучера
пытаются разыскать своих хозяев, не имея, однако, ни малейшего
представления, где те находятся-впереди или сзади, в эскорте принцев, в
авангарде или среди отставших. Пешеходов приводит в отчаяние дождь, они
поминутно останавливаются; когда проходили через деревни, доброй половине
этого полчища неизменно что-нибудь да требовалось. Завидев вывеску
башмачника, нежданные покупатели заставляли подмастерьев отпереть
мастерскую, хотя хозяин еще спал, и примеряли заготовленные сапоги и
башмаки. Иные заходили просто так, чтобы спрятаться от дождя. Те, кто не
успел подкрепиться в Пуа перед выступлением, осаждали лавки и кабачки,
спрашивали в крестьянских домах, нет ли продажной колбасы или хотя бы не
слишком черствого хлеба.
   Теперь понятно, почему граф Артуа решил уехать за море; из Абвиля, где
предполагалось соединиться с королем, он хотел неожиданно повернуть к
Дьеппу и, сбив таким маневром преследователей с толку, успеть погрузиться
на суда.
   В десятом часу утра весь этот беспорядочный караван выступил наконец из
Пуа и двинулся по обсаженной высокими вязами дороге, которая шла в гору,
огибала кладбище, петляла по лесистому склону холма и вдруг выводила в
иную, совсем иную местность-на огромное и до самого горизонта голое
плоскогорье. Тут уж нельзя было вырываться вперед, пришлось стягивать всю
гвардию, поджидать пеших, эскортировать их, продвигаться под дождем, в
непролазной грязи, черепашьим шагом.
   С ума можно сойти! Топчешься на дороге, мокнешь. До чего же противно
плестись еле-еле, хоть и знаешь, что лошадь твоя устала за эти несколько
дней. Да еще Трик, как и предупреждали Теодора, время от времени припадает
на ногу, и, хотя мушкетеру теперь известно, что это сущее притворство со
стороны лошади, и хотя все предосторожности были приняты и на копыто
налеплен пластырь из жирной глины, - все-таки он нервничал. А тут еще на
бесконечных остановках россказни соседей... на кого угодно подействует...
Ну, пусть человек и не поддается всеобщей истерии, а все-таки...
   Со вчерашнего дня все говорили о кавалерии Эксельманса, как будто уже
видели ее. На самом-то деле никто ее не видел. Но ведь сколько времени
твердят: "Она движется за нами по пятам".
   А тут еще эта медлительность, эти долгие стоянки и дождь,
превратившийся в ливень, - поневоле начнешь думать, что кавалерия вот-вот
нагрянет, и оборачиваешься, приподнимаешься на стременах, вглядываешься:
что там позади?.. кто приближается?..
   Да ничего нет-вернее, все та же картина: огромная, запрудившая всю
дорогу колонна войск, разрезанная на куски, перемешанная с экипажами,
измученные, охающие пешеходы, а дальше тянутся, тянутся бесконечной
чередой подразделения гвардии. "Если неприятель следует за нами ,,по
пятам", что же он до сих пор никакие соберется ухватить нас за эти самые
"пяты"? Ничего не понять!"
   С разрешения командира черных мушкетеров господина де Лагранж граф Леон
де Рошешуар, в сопровождении своего верного адъютанта Монпеза, трусит,
сколь возможно, рысцой от головы колонны к хвосту, чтобы присоединиться
там к герцогу Ришелье-таков по крайней мере предлог. А на самом деле ему
хочется проверить, идет ли в обозе его кабриолет: он забеспокоился, увидев
коляску господина де Растиньяк. Разумеется, в кабриолете сидит слуга,
оберегающий саквояж герцога Ришелье, а также и все состояние Леона де
Рошешуар-во всяком случае, весь наличный его капитал: восемь тысяч франков
золотом, уложенные в дорожный несессер, - запасное платье и придворный
мундир. Но Леон де Рошешуар не слишком уверен в кучере:
   Бертен-человек мало ему известный, нанят совсем недавно, да и вообще
такое столпотворение-колоссальный соблазн для черни.
   Пробираясь по дороге, забитой гвардейцами Граммона, он внимательно
оглядел скопище военных повозок и офицерских экипажей. Кабриолета здесь не
оказалось... здесь тоже царила суматоха, в которой тщетно пытался навести
порядок Тони де Рейзеему явно лучше удавалось одерживать победы над
дамами, чем справляться с армейским обозом. Леону де Рошешуар вдруг
вспомнилось, как лихо веселились военные в Бадене в конце 1813 года, после
сражения под Лейпцигом. И он не мог удержаться-рассказал адъютанту, что
встречал в Бадене на балах молодых немочек, знавших Тони де Рейзе в
Потсдаме в 1807 году.
   За шесть лет они не позабыли его и, прикрываясь веером, расхваливали
его особью достоинства, говоря о них с откровенностью и точностью, редко
встречающимися у француженок.
   Он отсалютовал саблей Сезару де Шастеллюкс и графу де