шня и церковь св. Вааста.
Трудно было разобраться в сложной системе опоясывавших часть города
каналов с двумя мостами, по которым мушкетеры въехали в Бетюн. Они
внезапно почувствовали себя в плену у домов. Слабое освещение, редкие
фонари, в которых горело ламповое масло, плохо мощенные улицы, с обеих
сторон лавчонки, в этот час уже закрытые: нельзя сказать, чтобы город
встретил их приветливо, хотя в окнах и хлопали на ветру мокрые белые
флаги. С улицы видны были дворики, где стояли вонючие лужи, а на
протянутых в окнах веревках сушилось белье. Привлеченные появлением
кавалерии, из домов выходили бедняки в сопровождении оборванных полуголых
ребятишек. Они хранили молчание, и только на углу улиц Виноградных лоз и
Большеголовых из окон раздались первые крики: "Да здравствует король!"
   - Как вы думаете, к литургии мы опоздали? - спросил Монкор.
   Теодор пожал плечами. Его интересовало не богослужение, а хорошая
постель. Где их расквартируют? И тут им тоже пришлось устраиваться кто как
может. На Главной площади, перед башней, торчавшей над домами, кавалеристы
спешились.
   Сейчас здесь было просторнее, чем в ту ночь, когда в городе
останавливался король, потому что ярмарка кончилась и все разъехались. По
слухам, около города видели императорские войска; во всяком случае, граф
де Мольд, комендант города, тот самый, что был недоволен и в самом деле
сухим приемом, который оказал ему прошлым утром его старый друг господин
де Блакас, распорядился запереть ворота; королевским кирасирам и
гренадерам, несмотря на усталость, пришлось выделить пикеты: они ходили
дозором вдоль крепостных стен и стояли на карауле в контргардах. Теодор
был рад, что избежал наряда. Ведя в поводу Трика. он отправился на поиски
дома, при котором была бы конюшня или сарай, и вдруг остановился в
удивлении.
   Перед ним, опираясь на трость, стоял человек с явно военной выправкой,
хоть и в штатском; он держал за руку мальчика лет десяти, по всей
вероятности напроказившего, и выговаривал ему что-то. Теодор сразу узнал
его по голосу: это был тот седоусый майор в длинном сюртуке, который тогда
ночью, в Пуа. требовал, чтобы вооружили народ, тот, чей сын пошел
волонтером...
   Жерико поддался безрассудному порыву: а вдруг у этого отставного
военного, подумал он, найдется, куда поставить коня, но нет, скорее, он
почувствовал, что в его жизни настала минута, когда ему необходимо
поговорить именно с таким человеком, как тот, что стоял перед ним.
   - Господин майор, - сказал он. И тотчас же понял, что путь к
отступлению отрезан. Ну что ж, придется броситься очертя голову в бой!
   Человек остановился и обернулся. По-видимому, форма мушкетера произвела
на него то же впечатление, что и на Каролину Лаллеман. - он дернул
мальчика за руку и пошел прочь, бормоча что-то себе под нос и хмуря брови,
но тут Теодор сказал как раз то, что должно было остановить седоусого.
   - Господин майор, мне надо поговорить с вами... Не смотрите на мой
мундир... Мне нужно поговорить с вами, чтобы знать, что делать...
   Майор снова в нерешительности остановился и посмотрел на мушкетера.
   - Поговорить со мной? - переспросил он. - Но почему именно со мной,
молодой человек? Я вас не знаю.
   - Зато я вас знаю, - сказал Жерико, - и не поверю, чтобы бывший друг
Лазара Гоша отказался в такой вечер, как сегодня, помочь мне своим
советом...
   - Вот как, - удивился тот, - а откуда вы меня знаете, сударь?
   - Я знаю вас с прошлой ночи, господин майор. В лесу над кладбищем, там.
в Пуа...
   Старик офицер вздрогнул, потом поглядел по сторонам и неожиданно решил:
   - Идемте ко мне, там нам будет удобнее...
   Он жил совсем рядом, в той стороне, откуда пришли мушкетеры, в
странном, формой похожем на подкову переулке, который обегал нечто вроде
амбара, построенного на развалинах капеллы св. Николая, назывался этот
переулок Тесным, и, надо сказать, с полным основанием.
   - Лошадь вы можете поставить напротив, у господина Токенна, видите, вон
какая у него большая кузня, там занято не меньше сотни рабочих. Он человек
услужливый: мы сейчас его спросим, он живет на другом конце улицы, около
Братства милосердых. И воду не придется издалека носить, у нас хороший
водоем... да нынче еще сплошные дожди! Вас я уложу на кровати сына, он
уехал в воскресенье, а кровать, как мне кажется, вам куда нужнее
разговора...
   Кроме Жана, десятилетнего мальчика, и сына, отправившегося в Париж, у
майора была еще двадцатидвухлетняя дочь Катрин, но она была больше похожа
на свою мать, чем на святую Екатерину с картины Рубенса: и мать и дочь
были блондинки, с гладко прилизанными волосами, начесанными на уши, обе
маленького роста и складные, хоть красивыми их и нельзя было назвать.
   Пока женщины хлопотали, приготавливая обед и устраивая ночлег для
гостя, майор провел Жерико в именуемую кабинетом комнату с низким
потолком, довольно убого обставленную, но на полках там было много книг, и
среди них Теодор заметил сочинения Жан-Жака Руссо. Из кабинета дверь вела
в большое помещение с закрытыми ставнями, поэтому сразу нельзя было
догадаться, что это посудная лавка; вход в нее был с улицы Большеголовых.
   Майор объяснил:
   - Альдегонда... я хотел сказать, моя жена... держит небольшую
торговлю... Надо как-то жить. Получает она посуду из Лиллера, где этим
занимаются... а также из Эра, видите вон те раскрашенные тарелки... Но,
скажите, каким чудом королевский мушкетер мог оказаться членом
"организации"?
   - С вами я обязан быть откровенным, - сказал Теодор, чувствуя, что
краснеет. - Я не член того, что вы называете "организацией", только прошу
вас, господин майор, не гневайтесь, лучше выслушайте меня...
   На улице свистел ветер и хлопали двери.


                                    XV

                             СТРАСТНАЯ ПЯТНИЦА


   Дождь вместе с четверговыми колоколами перекочевал в Рим. День Страстей
господних еле брезжил сквозь пыльно-серую пелену неба, заря, казалось,
потускнела от слез, пролитых в Гефсиманском саду. Тем, кто шлепал по
улицам городов, где булыжная мостовая-редкость, или по замощенным лишь
кое-где пограничным дорогам между Артуа и Фландрией, не верилось, что
дождь перестал надолго. Оттого, что дождя нет, еще обиднее вязнуть в
глине. В такой ранний час мало кто из обитателей Сен-Поля приотворяет
ставни. В кабачках, открывающихся еще затемно, рабочие кожевенных
мастерских и пивоварен наспех выпивают кружку цикорного кофе, спеша не
упустить ни капли дневного света. Расположенная между двумя рукавами
мутной и грязной Тернуазы кармелитская церковь, теперь самая большая в
городе с тех пор, как при Директории разрушили собор, полна
верующих-перебирая четки, они возносят положенные на сегодня молитвы перед
пустым алтарем, без распятия, без светильников, без покровов. Герцог
Беррийский все в той же серой непромокаемой накидке, сопутствуемый
неизменным Лаферроне и своим любимцем 'графом де Нантуйе, шагал по
площади, с нетерпением дожидаясь, пока отец закончит туалет. Он ответил на
приветствие Сезара де Шастеллюкс, кавалеристы которого выстроились по обе
стороны трактира, готовые тронуться в путь.
   А на графа Артуа, пока его брили в отведенной ему комнате, предутренний
сумрак навевал тревожные думы. Какие бы донесения ни поступали из разных
мест о стычках с мятежными войсками, как бы ни маячил повсюду призрак
Эксельманса, как ни возрастала холодность, выказываемая жителями
королевской гвардии, все это были пустяки по сравнению с молчанием самого
короля. Граф невольно сопоставлял странности, подмеченные им в поведении
брата в последнюю неделю, начиная с того заседания парламента, когда
Людовик поклялся умереть, но не покидать Парижа и когда сам он,
заразившись общим воодушевлением, от своего имени и от имени своих сыновей
неожиданно поклялся в верности королю и конституции... Никогда не забудет
он, как посмотрел на него Людовик, как усмехнулся презрительно. Все пошло
оттуда... и подозрения тоже. А затем неприятнейший разговор. На сцену
выплыл господин де Шаретт... Да уж. Карл крепко запомнил проклятое письмо,
которым августейший брат попрекал его в критические минуты! Письмо,
которое Шаретт написал в ноябре 1795 года, узнав, что граф Артуа уехал в
Англию с острова Й„, предоставив вандейцев их горькой участи.
   Каждое слово вновь вставало перед ним, пока камердинер намыливал ему
кисточкой щеки, и под пеной не было видно, краснеет граф или бледнеет.
"Сир, все погубила трусость Вашего брата. Его приезд на побережье мог либо
погубить, либо спасти дело. Но он возвратился в Англию и тем решил нашу
судьбу: мне остается лишь без всякой пользы сложить голову на Вашей
службе". Нет, это немыслимо! Шаретт не мог написать такое! Эту фальшивку
состряпали англичане, подлецы англичане... Лучше умереть, чем вернуться к
ним. Но почему король перед самым отъездом в который раз напомнил ему о
Франсуа Шаретт де Лаконтри? Что замышляет его величество? Какие козни
строит в своей венценосной голове? Хочет покончить с младшей ветвью...
   Женив герцога Ангулемского на дочери Людовика XVI, Людовик тем самым
закрыл этой ветви все виды на будущее: знал же он, что принцесса не может
родить наследника. Значит, остается герцог Беррийский, но тут король со
своей полицией является первоисточником всех компрометирующих герцога
слухов: о его женитьбе на госпоже Браун, хотя та даже не католичка, а все
затем, чтобы на Шарль-Фердинанда не возлагали династических упований. К
чему он клонит, этот король-подагрик? А теперь бросил всех и скрылся...
Принцы, прикрывающие его бегство, оставлены на съедение Эксельмансу...
Нет, дражайший братец, мы не из тех, кто без всякой пользы складывает
голову на вашей службе! Надо как можно скорее нагнать короля, помешать его
замыслам...
   Военный совет заседал в самом узком составе-граф Артуа, его сын и
Мармон. Маршал был совсем сбит с толку. Раз авангард королевской гвардии в
Бетюне, значит, выбора нетнадо отправляться туда на соединение с ним, а
оттуда в Лилль через Ла-Бассэ, это самый прямой путь, достаточно
посмотреть на карту. Граф Артуа, против всякой очевидности, доказывал, что
до Лилля ближе через Перн, Лиллер, Робек, Мервиль, Эстер, Армантьер... Да
ведь это значит, что надо тащиться проселочными дорогами, в обход, а люди
с ног валятся. Герцога Беррийского больше всего беспокоило, что станется с
их солдатами в Бетюне.
   Графа это не трогало. Он ответил сыну, что в Бетюн надо отправить весь
"хвост" - пехотинцев, волонтеров, тех, что явились только к ночи, например
Шотландскую роту, и всю крупную кладь. А сами они под прикрытием этого
маневра, с ротой герцога Рагузского, с мушкетерами Лагранжа, отборными
гвардейцами князя Ваграмского, герцога Граммона и Ноайля, не преминув
прихватить легкую кавалерию генерала Дама, по сути дела, их личную охрану,
достигнут Лилля с запада, так что, если его величество покинет город и
возьмет направление на Дюнкерк, о чем поговаривали многие, помните, еще до
отъезда из Парижа... можно будет присоединиться к его августейшей особе по
пути...
   - Зачем его величеству уезжать из Лилля? - спросил Мармон. - Ведь это
единственный укрепленный город, в стенах которого король может выждать,
пока подоспеют союзники. - При этом он поостерегся высказать блеснувшую у
него догадку, что граф стремится в Армантьер из-за близости границы, а
вовсе не потому, что собирается оттуда в Лилль... Но тут же он вспомнил о
поклаже: не стал бы граф Артуа посылать свой багаж в Бетюн, если бы сам
думал переправиться через границу... Так или иначе, пусть это нелепо с
военной точки зрения, в отсутствие его величества граф Артуа представляет
монархию. Его желания равносильны приказам. Приходится покоряться.
   Тем временем герцог Беррийский разглядывал карту-да ведь раз надо
попасть в Эстер, самая короткая дорога-на Бетюн, а оттуда прямиком до
Эстера вдоль канала Ло... словом, через Лестрем. Вот наивный младенец,
ничего-то он не уразумеет!
   Придется объяснять ему.
   Для графа Артуа главное-вопрос безопасности, необходимо избегать тех
городов, где гарнизоны могут примкнуть к мятежникам, и дорог, по которым
передвигаются мятежные войска.
   - Какие же тут города между Сен-Полем и Лиллем? О чем вы говорите,
отец? - недоумевающе перебил герцог Беррийский.
   Граф пропустил его вопрос мимо ушей. Вот Пери, Мервильэто край, искони
проникнутый монархическим духом. Неужели Шарль-Фердинанд забыл собственные
восторженные рассказы о поездке по Северу прошлым летом, в августе месяце?
Он не мог наговориться о героических подвигах повстанцев в Перне в
девяносто третьем году. Шутка сказать, они в самый разгар Террора кричали:
"Да здравствует король!" и "Долой патриотов!".
   Граф Артуа старался не вспоминать, как называли этот мятеж, вспыхнувший
во время очередной ярмарки, ему неприятно было произносить слова "Малая
Вандея"... и он быстро перескочил на Мервиль-там тоже они будут в
настоящей монархической цитадели... однако он и тут умолчал, что Мервиль
был одним из центров восстания, которое известно под названием "Северная
Вандея" (граф предпочитал именовать ее Лалейским краем, то есть подменял
часть целым) и которое произошло в то время, когда Бонапарт увязал в
русских снегах; да что там-не далее как вчера, за ужином, им тут же, в
Сен-Поле, рассказывали историю замечательного мервильского юноши Луи
Фрюшара, прозванного Людовиком XVII, потому что он был семнадцатым сыном в
семье: приколов к шляпе кокарду из белой бумаги, на которой было написано
его прозвище, и нацепив на синюю рабочую блузу желтые бумажные эполеты, он
взял приступом супрефектуру Сен-Поль. Поистине Мервиль-центр восстаний!
   Фрюшар собрал в обоих департаментах около двадцати тысяч вооруженных
людей, и в феврале 1814 года года им оказал поддержку отряд казаков и
гусар царской армии под командованием полковника барона Гейсмара...
   - Взгляните на карту, любезный сын, и вы, господин маршал... вы сами
убедитесь, что на девять миль в окружности нет ни одного селения, имя
которого не было бы вписано в доблестный перечень монархических
восстаний... Мы словно вступаем в густой лес верноподданнических чувств...
Кстати, это и в самом деле край лесов...
   - И болот!.. - пробурчал герцог Беррийский.
   Под конец граф Артуа заявил напрямик, что, если менее подвижная, зато
более значительная часть королевской гвардии запрудит дороги, прикрывая с
юга их отход к Лиллю, она создаст своего рода заслон и послужит для отвода
глаз-на случай появления солдат Эксельманса...
   Мармон посмотрел на него. Неужели граф готов бросить основное ядро
своих войск и даже поклажу, лишь бы обеспечить собственную безопасность? А
может, ему на все плевать, ведь карета с таинственными бочонками при
нем... Мармону незачем было высказывать свою мысль вслух. Граф Артуа
прочитал ее в его глазах. Несколько! высокомерно и с достоинством он
произнес:
   - Бурбонам, господин маршал, прежде всего надлежит помышлять о будущем.
На какие бы жертвы мы ни шли добровольно, как ни тягостно нам столь
многое, первая наша заботаспасти династию... - С этими словами он положил
руку на плечо сына, того самого сына, который направо и налево зачинал
детей.
   Итак, построившиеся в Сен-Поле войска расчленили на две колонны. Та,
что направлялась на Бетюн, получила в наследство пушки господина де
Мортемар, плохо приспособленные для быстрых переходов и для тех дорог, по
которым предстояло продвигаться второй колонне. Дорога между Бетюном и
Ла-Бассэ была единственной мощеной в здешних краях. А кроме того, пушки
могут пригодиться в Бетюне на случай осады. Маршруты действительно
хранились в тайне, командиры войсковых частей полагали, что решено
воспользоваться двумя дорогами, дабы ускорить передвижение, а в итоге обе
колонны сойдутся в Бетюне, вторая повернет туда от Лиллера...


                                   * * *


   Во всяком случае, господин де Мортемар, включенный со своими пушками в
бетюнскую колонну, высказал такое мнение своему кузену Леону де Рошешуар,
который вместе с мушкетерами Лагранжа направлялся на Лиллер. А господин де
Рошешуар, когда встретил на улице маркиза де Тустен, из роты гвардейцев
герцога Ваграмского, с которым ехал в карете до Бовэ, старого своего
знакомца времен ранней юности еще в Португалии, и когда узнал, что тот
направляется по одному маршруту с черными
   мушкетерами, отнюдь не выболтал секрета, а лишь повторил то, что считал
правдой: их посылают, сказал он, в Бетюн через Лиллер. Но упоминание о
Лиллере взволновало маркиза. Ведь в Лиллере, в семье жены, обосновался
после отставки Балтазар!
   Балтазар де Шермон-его шурин, брат госпожи де Тустен.
   Маркиз надумал опередить колонну, чтобы повидаться с родными, и
уговорил приятеля, господина де Монбрэн, поручика Швейцарской сотни,
обладателя быстроходного экипажа (небольшого кабриолета, в который ему
посчастливилось в Абвиле впрячь великолепного коня), доехать с ним до
Лиллера: как же, кратчайший путь на Бетюн лежит через Лиллер, в этом он не
сомневался, - ни у кого ведь не было карты, чтобы увидеть всю нелепость
предположения, высказанного Леоном де Рошешуар.
   Выехав немедленно, они с таким рысаком на целый час опередят графа
Артуа и по пути присоединятся к колонне.
   На то, чтобы построить личный королевский конвой и мушкетеров, тоже
требовалось время, что давало им полчаса лишних, и, хотя дороги размыло,
не было и половины восьмого, когда они приехали в Лиллер. Балтазар,
по-видимому, находился в Лилле, и госпожа де Шермон, которую они подняли с
постели, была очень встревожена слухами, которые привез ночью гончар,
приехавший оттуда в повозке, - слуги успели с утра сообщить ей эти
неприятные новости. Быть не может? Лилльский гарнизон возмутился и поднял
трехцветное знамя? А что же с его величеством? Озадаченный граф де Монбрэн
отправился на разведку, оставив Тустена в родственных объятиях. Гончара
найти не удалось, видимо, он пошел спать, после того как целую ночь
двенадцать с половиной миль тащился в фургоне со своим товаром, но кто-то
сказал, будто с ним в Лиллер приехал возчик и сейчас, должно быть,
пропускает стаканчик в кабачке на том конце площади Мэрии.
   Тем временем та часть королевской гвардии, что была назначена
сопровождать принцев и Мармона, двигалась по дороге от Сен-Поля на Лиллер
через Перн. Местность тут резко отличалась от той, по которой войска
проходили в четверг, чего за беседой не заметили ехавшие в экипаже господа
де Тустен и де Монбрэн.
   Обсаженная деревьями дорога пролегала по холмам и низинам, рощицы
сменялись лесами. То и дело попадались домики-хоть и крытые соломой, но
непохожие на те, какие встречались в Пикардии; в этой части провинции
Артуа, граничащей с Фландрией, не было ни зловонных луж, ни беспорядка, ни
грязи, что так огорчало графа в предшествующие дни. Здесь в приоткрытые
двери выбеленных крестьянских домишек видно было внутреннее убранство,
напоминающее интерьеры голландских живописцев тщательно наведенным блеском
кухонной утвари, чисто вымытых плиточных полов и навощенной мебели...
Деревни расположены среди зелени... Все это превосходно, только пресловутой
приверженности к монархии, из-за которой граф Артуа выбрал именно этот
маршрут, ни в чем не обнаруживается. Жителей не оповестили о следовании
верных присяге войск, нигде не было видно белых флагов, а крестьяне с утра
вышли в поле. Перн, где проливали кровь за короля, оказался всего лишь
большим селом; центральная площадь, окруженная белыми домами, представляла
собой выгон, где паслись овцы, вот, собственно, и все, что удалось здесь
усмотреть. Герцог Беррийский с присущей ему нервозностью сновал взад-вперед
вдоль колонны, но на сегодня он отбросил "стиль Маленького Капрала" и ни с
кем не заговаривал запросто. Белые плащи гвардейцев конвоя напоминали ему
пернских овец. В конце концов отец заразил его беспокойством, от которого
до сих пор он каким-то чудом умел себя оградить, хотя в войсках почти все
чувствовали ненадежность своего п