стояла пехота, а кирасир отвели на улицу
Ройяль-Сент-Онорэ.
   Может быть, его величество надеялся, что дождь поутихнет.
   А пока что около десяти тысяч человек мокли в бездействии на Марсовом
поле. Но даже в непогоду площадь Людовика XV...
   особенно если сравнить ее с Бетюном!..
   - Да никак ты загрустил о Бетюне, скучаешь без бильярда в "Северной
гостинице", и, видно, недостает тебе перезвона колоколов на башне тамошней
площади-динь-дон, динь-дон, и эти "динь-дон" упорно напоминают тебе, как
тянется время!
   Рошетт зубоскалил со Шмальцем и Делаэ-двумя подпоручиками, вид у
которых был такой, будто маменька до сих пор водит их за ручку, хотя оба
отличились в 1814 году при защите заставы Клиши, за что на них нынче
косились в штабе. И потом, где же это видано: покормили с утра в казарме,
а теперь у всех животы подвело.
   - Тише ты, дубовая башка! - прикрикнул Рошетт на Шмальца. Он еще издали
заметил подъезжавшего к ним полковника на гнедом с подпалинами иноходце.
Сидел полковник в седле неплохо, хотя плечи, особенно под тяжелыми
серебряными эполетами, казались неестественно узкими. Было ему от силы
года тридцать четыре, и если он все время вздергивал кверху свое маленькое
кукольное личико с выпуклыми, чересчур большими наивными глазами и
белокурыми усиками, то виной тому был слишком высокий и жесткий красный
воротник мундира, повязанный черным галстуком, из-под которого выглядывали
кончики туго накрахмаленного воротничка, подпиравшего ему подбородок.
   Волосы, уложенные на лбу замысловатыми колечками, на манер
   литер в акростихах, казалось, были нарочно подобраны к масти коня, даже
лоснились так же. С тех пор как король пожаловал полковника в кавалеры
ордена Людовика Святого, он перестал носить крестик Почетного легиона. Он
приблизился как раз к той группе офицеров, среди которых находился Робер.
и спросил, как дела. как перенося т солдаты слишком затянувшееся
ожидание...
   В его по-детски светлых глазах проглядывала тревога, отчего они
казались еще более выпуклыми. По-видимому, он считал не особенно-то
разумной мысль обречь людей на многочасовое стояние. Тем паче что среди
егерей имелось немало коренных парижан, которых так и подмывало сбегать на
минутку домой. И так уже было ошибкой, что их выдворили в Бетюн...
Полковник в сопровождении своего ординарца отъехал прочь. Шмальц хохотнул:
   - Это он после утренней сцены никак не успокоится!
   Как бишь зовут того генерала, который допекал их своими нелепейшими
речами? Офицеры проявили выдержку, никаких замечаний не сделали, но что за
дурацкая мысль пришла полковнику объявить капитанам Рикэ и Бувару, что они
должны вернуться в Бетюн, где их посадят на гауптвахту?
   - Наверно, пронюхал об их вылазке в Сен-Кантэн, - сказал Арнавон.
   Роберу было известно, что Рикэ и Бувар, решив, что люди Лефевр-Денуэтта
бунтуют не на шутку, отправились ночью в Гам к генералу Лиону и предложили
ему сместить полковника и присоединить полк королевских егерей к своим
частям. Но оказывается, этот генерал ретировался под Камбрэ и предал
Лефевр-Денуэтта и братьев Лаллеман. И, вероятно, донес на капитанов Рикэ и
Бувара. И это Лион, которому так безоговорочно верил Бонапарт! Совсем уж
ничего не поймешь. А тут еще Кларк зачитал в Палате донесение этого самого
генерала Лиона и объявил, что за свои заслуги перед королем тот
назначается инспектором кавалерии! Во всяком случае, на площади Людовика
XV Рикэ и Бувар не дали себя в обиду. Егеря отлично их слышали: они ведь
разговаривали в повышенном тоне со злосчастным графом де Сен-Шаман-тем
самым, что ездил на пугливой лошади и поэтому походил в седле на танцора,
а в подобных случаях сразу же превращался в провинившегося школьника.
   Раздались крики: "Да здравствует император!" - и полковник, грациозно
покачиваясь в седле, удалился. Скапигулировал, что называется, перед
Буваром и Рикэ!
   - Из дворца возвращается, - заметил Арнавон, провожая полковника
взглядом.
   А Шмальц добавил:
   - Что он такое затевает? Смотрите-ка, смотрите, собирает эскадронных
командиров!
   К ним подскакал, отъехав от этого импровизированного штаба, знаменщик,
некто Годар-Демарэ, которого господа офицеры терпеть не могли, главным
образом за его шашни с бетюнскими дамами.
   - А ну-ка, признавайся. Ролле, на месте Рикэ ты бы небось уже давно
мчался в Бетюн, чтобы повидать крошку Марселину?
   Трубы проиграли сигнал. По коням! По коням! Что это еще означает? А как
же смотр! Видать, толстяк решил не беспокоить ради нас свою драгоценную
персону. Фельдъегеря понеслись с приказами. Волонтеры с противоположной
стороны площади смотрели, как маневрирует 1-й полк королевских егерей.
Полк строился к маршу. Капитан Массон с саблей наголо проехал было мимо,
затем придержал коня и, нагнувшись, чтобы его не слышал Буэксик де Гишен,
шепнул садившемуся в седло поручику Дьедонне:
   - Нас угоняют. Пункт назначения: Эссон... Говорят, герцог Беррийский
боится армии. В Париже оставляют только эту сволочную королевскую гвардию
и студентишек с их дурацкими перьями.
   Эссон! Как много говорило это слово Роберу. Ведь в Эссоне год тому
назад разыгралась чудовищная комедия, которая поставила под удар Фонтенбло
и отдала императора на милость союзников. Ту чреватую событиями ночь
Дьедонне провел в седле-он был тогда адъютантом полковника Фавье и скакал
за ним без отдыха до самого утра. Они возвращались из Фонтенбло, где у
полковника было свидание с императором. Они пронеслись через ту апрельскую
ночь, прижатую к земле тяжелым небом, затянутым черными тучами, в разрыве
между которыми проглядывала луна, они пронеслись через лес мимо
причудливых фантастических утесов. Должно быть, Фавье окончательно потерял
душевное равновесие, раз он заговорил с Робером о женщине, которую он
любил и которая никогда не будет ни его женой, ни его любовницей. Он
смешивал воедино несчастья, постигшие Францию, и свои собственные неудачи.
Он поверял заветные тайны этому голубоглазому поручику, как поверяют их в
минуту кораблекрушения. Кто же была эта женщина? А как он о ней говорил!
"Совершенное создание", - твердил он. Познакомился он с ней в 1805 году...
   Они выехали на голую равнину, и небо окончательно потемнело. На всю
жизнь запомнит Робер узенькую змейку дороги, молоденькие деревца, бегущие
им навстречу. В Эссоне было темно и спокойно. Никто бы не подумал, что
здесь расквартирован 6-й корпус. Разве что какой-нибудь из полков
переместили...
   Фавье решил добраться до передовых постов. Мармон собирался отправиться
в Париж, надо было вручить ему распоряжение императора. Где-то там,
неподалеку от Орсэ, стояли австрийцы.
   "Совершенное создание", - говорил Фавье. Внезапно на перекрестке дорог
они услышали грохот, похожий на неторопливые раскаты грома. Эссон остался
позади, должно быть, неподалеку был Куркурон, на предрассветном небе уже
начинали смутно вырисовываться силуэты людей и коней. А что, если это
австрийцы? Увы... Это был 6-й корпус, направлявшийся в Версаль.
   - Как так? Да вы с ума сошли! Немедленно возвращайтесь в Эссон! Кругом
марш!
   - Господин полковник, видите ли, господин полковник... мы действуем
согласно приказу генерала...
   - Какого еще генерала?
   Оказывается, это был приказ генерала Сугама, который по сговору с
неприятелем отступал к Версалю, покинув свой пост, испугавшись, что
императору может стать известно о вчерашних переговорах Мармона, его
самого и некоторых других с австрийцами; неожиданное появление полковника
Гурго, адъютанта его императорского величества, побудило генерала решиться
на этот крайний шаг. Свой вызов в Фонтенбло он считал просто ловушкой.
Стоя на берегу какого-то ручейка, Фавье выкрикивал что-то (что
именно-Робер гак и не разобрал), а генерал Сугам, сидевший на коне,
монотонно твердил: "Он меня расстреляет!"
   Вот как была предана Франция, и император, и двадцать лет славы. Всю
жизнь будет с горечью вспоминать поручик Дьедонне название этого ручейка.
Он нарочно осведомился об этом у какого-то крестьянина, который, услышав
конский топот, высунулся, полуголый, из окошка поглядеть на солдат.
Странное название оказалось у этого ручейка. Он назывался "Булькай в
дождь"...
   С тех пор прошло меньше года, и вот Робер Дьедонне вновь направляется
верхом в Эссон... Там ею ждет ночлег. А быть может, встреча с Бонапартом.
Дождь снова усилился. Как ни странно, но больше и настойчивее, чем об
императоре, Дьедонне думал о "совершенном создании", о Фавье, влюбленном в
эту женщину с 1805 года... уже целых десять лет... о, это, конечно,
прекрасно, ничего не скажешь, но он, Робер, не создан для подобных чувств.
Его молодость прошла в мимолетных и случайных романах. Интересно, кто
такая эта женщина?


                                   * * *

   Третий раз в течение одного дня полковнику барону Шарлю Фавье,
подпоручику 6-й роты герцога Рагузского, которую солдаты именовали для
простоты "Иудиной ротой", пришлось побывать во дворце. Этот
тридцатитрехлетний гигант шести футов роста, с крупным и тяжелым лицом,
черноусый, с уже редеющими волосами, отчего лоб казался еще выше, с
огромными глазами и длинными, загнутыми вверх ресницами, в третий раз в
течение одного дня спускался с лестницы Павильона Флоры в полной парадной
форме: плащ скреплен у горла пряжкой, левая пола закинута на могучее
плечо, под мышкой видна блестящая каска с изображенным на ней солнцем,
васильковый мундир с пурпуровыми отворотами, подбитые пурпуром полы;
сверкая серебряным шитьем, спускался он по лестнице в полном смятении
чувств, с отвращением пробираясь сквозь толпу сгрудившихся на ступеньках
соглядатаев из полиции.
   Казалось, повальное бегство придворных, покинувших этим воскресеньем
Тюильри, в чем можно было убедиться хотя бы во время королевской мессы,
благоприятствовало вторжению этих штафирок с тяжелыми тростями, в
долгополых зеленых, черных или коричневых рединготах и в высоких темных
цилиндрахсловом, в классической своей форме, по которой их узнавали за
сотню шагов. Были тут шпики из полиции господина Андрэ и новенькие,
служившие под началом Бурьена. доброхоты из приватной полиции графа Артуа:
и те, и другие подозрительно поглядывали на соседей. Приходилось
прокладывать себе дорогу среди этих шпиков, добрая поливина которых
наверняка состояла из людей Футе, готовых в случае прихода Бонапарта к
самым решительным действиям. В то же время присутствие их означало, что со
времени измены Вея военные лишились доверия. Достаточно было посмотреть,
как у себя наверху особы королевского дома подозрительно вглядывались в
лицо каждого, даже маршалов.
   Кто-то изменит завтра?
   Было примерно около трех часов пополудни, когда маршал Мармон, герцог
Рагузский, отсиживавшийся в Военном училище, пока не без труда собранная
королевская гвардия мокла на Марсовом поле в ожидании его королевского
величества, велел позвать к себе своего бывшего адьютанта, с тем чтобы
направить его в Тюильри. Это же бессмыслица: король пожелал провести
смотр, пришлось носиться по всему Парижу и собирать людей, которые после
утренней поверки, естественно, разбрелись кто куда, затем построили их под
дождем, и теперь они ждут, ждут, а никто и не думает являться.
   Хотя маршалу было уже сорок один год, он все еще сохранял юношескую
стать. Правда, немного раздался, но высокий рост и красивое лицо,
обрамленное темными кудрями, говорили о его аристократическом
происхождении. Только вот подбородок слегка отяжелел. В расшитом мундире,
с голубой лентой через плечо и с крестом на шее, он как был, так и остался
самовлюбленным говоруном и жадным до развлечений ловеласом, каким Фавье
знавал его еще по Испании, вечно одержимым желанием оправдаться. будь то
на следующий день после Арапильской битвы.
   будь то сейчас; он нет-нет да и возвращался в разговоре к обвинениям,
которыми Бонапарт, едва высадившись в Канне, заочно осыпал его. Сколько
раз в эти последние дни маршал то и дело начинал гнева п.ся, разговаривая
со своим бывшим адъютантом, с которым он расходился во взглядах чуть ли не
по всем вопросам. "Ах, - -восклицал он, - ваша хартия!" Как будто Фавье
самолично ее составил, как будто только он один повинен во всем, что
происходило, даже в этом грубом маневре Людовика XVIII, с помощью которого
король надеялся привязать к себе людей императора. :'. потом-нате вам,
измена маршала Нея! Мармон держал сторону графа Артуа и герцога
Беррийского. Хотя последний во"мущал его своей манерой подражать
Маленькому Капралу... по любому случаю тянется ущипнуть за ухо... и он
туда же! Слава богу, ростом нс вышел.
   - Отправляйтесь-ка во дворец, Фавье, - сказал Мармон, - не знаю, о чем
чолько думает его величество... войска окончательно потеряют терпение.
   И вдруг он выложил все. Стало быть, отвергли план, который уже давно
разработал полковник Фавьс. а маршал выдал за свой собственный? Значит
король действительно собирается навострить лыжи? Еще в четверг он обещал
Палате погибнуть, но не пропустить врага, а в воскресенье удирает как
заяц! Подумать только, две ночи Фавье провел без сна, составляя план
укрепления Лувра, вся диспозиция уже была подготовлена: герцог Ангулемский
удерживает юго-запад, герцог Бурбонский-запад, королевская гвардия и
войска охраняют подступы к Парижу под командованием Макдональда, герцог
Беррийский...
   - Ну, хватит об этом рассуждать: господии де Блакас-д'0п.
   бывший-сначала на нашей стороне, вдруг потерял голову, и, когда Блакас
сказал королю, что нужно бежать, король, как всегда, согласился с мнением
этого дурака! А ведь, черт возыу-и, внушительная могла бы получиться
картина: король Франции наперекор всему-предательству армии, непостоянству
толпыостается в столице, восседает в кресле у порога своего Лувра,
дожидается того. Узурпатора, и говорит ему: "Ну, чего вы добиваетесь?
Хотите разрушить Париж? Стрелять по дворцу?
   Сжечь Тюильри? Если вы меня убьете, будете просто цареубийцей, и все
равно моя кончина не даст вам права на престол, ибо за мной идут в порядке
очереди граф Артуа, герцог Беррийский.
   герцог Ангулемский... Так что много на этом деле не выиграете!"
   Но чтобы: он раздумал прибыть на смотр! Вы же сами понимаете,
дражайший, смотр тоже его идея, идея короля: он приезжает на Марсово поле,
обращается с краткой речью к своей гварции, разъясняет ей ее долг я
объявляет, что она идет к Эссону, дабы перерезать дорогу на Париж... А сам
удирает по секретному маршруту .. Застава Этуаль, военная дорога...
   Эссон! Бывший адьютант маршала, услышав слово Эссон, уже не слышал
оольше ничего. Эссон! Он взглянул на Мармона.
   командир;, королевского конвоя, ныне командующего королег. - скоя
гвардией Как мог он. Мармон, без дрожи произносить слово Эссон? Какое ему.
Фавье. дело до того. что смотр задуман как военная хитрость, позволяющая
Людовику XVTII под благовидным предлогом покинуть Лувр и отбыть к заставе
Этуаль? А оттуда куда? Нынче утром еще никто ничего не знал. Некоторые
требовали, чтобы король отбыл в Вандею и встал во главе шуанов. куда
заранее был послан герцог Бурбонский. Чудесный способ приобрести
популярность в народе! Другие стояли за Нормандию. Например, Гранвиль,
откуда на худой конец можно перебраться на острова. В Гавре королевская
гвардия может продержаться долго, а в случае необходимости, что ж,
переправимся в Англию. Самое главное-узнать, будет ли флот хранить
верность престолу... Со вчерашнего дня герцог Орлеанский, которому удалось
выбраться из Лиона, находился на Севере.
   Лично Мармон не верил, что король действительно намерен присоединиться
к нему: отправка герцога в Лилль была, скорее всего, актом недоверия в
отношении сына Филиппа-Эгалите...
   Лишний жест в дополнение к отставке Сульта, который в Павильоне Марсан
считался не столько бонапартистом, сколько приспешником Орлеанского дома,
и было даже приказано не давать лошадей герцогине, буде та вздумает
покинуть Париж...
   Герцог Беррийский рвет и мечет: зачем его величество держит его при
себе и тем мешает разделаться с захватчиком. Как видно, нерешителен король
только в распоряжениях касательно солдат.
   Доверительно понизив голос, Мармон сообщил Фавье нечто весьма
симптоматичное: даже прежде, чем было официально объявлено об измене Нея,
то есть еще в пятницу, через сутки после торжественного заседания в
Палате, королевские бриллианты были отправлены из столицы. Куда? В Кале, а
оттуда в Англию...
   - Отправили в ночь с пятницы на субботу, и повез их камергер его
величества. Конечно, почему бы не отослать бриллианты в надежное место, а
самому остаться в Париже и принять там доблестную кончину, хотя между нами
говоря...
   Итак, Фавье снова пришлось отправиться во дворец. Короля повидать ему
не удалось. Но король все еще был тут. Через Блакаса-пренеприятнейшего
господина Блакаса, с вытянутой, до невозможности постной физиономией под
блекло-рыжим париком, этакого коротконожки с неестественно длинным
туловищем, - так вот, через этого господина ему передали, что король не
оставил своего намерения делать смотр гвардии, но пока что...
   Чистая фантасмагория!
   Фавье попросили обождать в Маршальском зале.
   С тех пор как придворными овладел неукротимый страх, Тюильри
превратился в какой-то караван-сарай. Пропускали беспрепятственно всех
военных-лишь бы в форме, люди приходили сюда, как в кофейню, встречались
здесь и дамы, и все часами поджидали Бурьена, дабы принести лично ему на
кого-нибудь донос. Уже целую неделю при дворе не было видно госпожи Дюра:
она была причастна к заговору, а ее супруг, несчастный герцог Дюра,
находился неотлучно при короле...
   В прихожей набилось множество людей. Священники, генералы, министры. В
королевских покоях шло непрерывное снование.
   К каждому, кто выходил оттуда, будь то господин де Жокур или лакей,
будь то низенький толстяк Бертье с бледным, расстроенным лицом, на котором
читалось явное волнение, будь то отец Элизе, хирург его величества, весьма
странный "святой отец" - тощий, с маслеными глазками и великий охотник до
грязных шуточек, - к каждому бросалась вся эта свора и с притворно
скромным видом шептала что-то, хотя шепот походил, скорее всего, на
откровенный вой. Ну что? Уезжает? Куда? Люди забыли всякое приличие. Все
эти посетители прочно уселись на банкетки, боясь потерять занятое
спозаранку место, боясь упустить момент, когда станут известны последние
новости; кто предусмотрительно плотно позавтракал с утра, кто принес с
собой в бумажном кульке холодные котлеты и селедку. Зрелище мерзкое, тем
паче что даже воняло здесь, как в самой захудалой харчевне. Впрочем, в
Павильоне Флоры всегда пахло кухней...
   Надо было послушать, как старички придворные умильно рассказывали
соседям, что его величество изволили скушать за завтраком четыре жареных
голубя с зеленым горошком... Потомки Людовика Святого умеют покушать!
   Уже выйдя на набережную, полковник столкнулся с офицером Национальной
гвардии в традиционной меховой шапке с золотым шнуром. Секунду он
колебался. Неужели это тот самый Александр де Лаборд. которого он знавал
еще в Испании? Род занятий Лаборда был тогда не совсем ясен. Позже Фавье
встретился с графом в 1814 году-оба были членами комиссии, ведшей с
союзниками переговоры о капитуляции Парижа. Как-то вечером у них произошел
весьма и весьма занятный разговор. С прошлого года граф де Лаборд охотно
стал вспоминать своего отца, гильотинированного в 1793 году. Хотя всем
было известно, что мать прижила Александра от некоего австрийского
принца... До Термидора Александр служил в австрийской армии. Но тогда, в
тот вечер, когда в Париже ожидали вступления союзников и они оба
находились у заставы Клиши, неподалеку от долговой тюрьмы, куда сносили
трупы и где стояли со своими повозками беженцы-крестьяне, кто тянул тогда
Александра де Лаборд за язык рассказывать полковнику Фавье о том, как он
во времена Директории, возвратившись молодым человеком во Францию, стал
заниматься живописью и, представьте себе, у самог