рубашки она накинула малиновый бархатный
капот.
   - Извини меня. Ник...
   - Что тебе здесь надо? Ступай, ступай...
   Генерал взорвался. Ему ничуть не улыбалось вести подобные разговоры в
присутствии жены, к тому же он вовсе не желал, чтобы она видела его в
таком маловыигрышном положении.
   Лучше бы оставить ее в Париже на улице Тиру, но если все-таки король
покинет Францию...
   Капитан Абсалон вежливо поклонился губернаторше. Он знал ее еще с того
времени, когда служил в 1-м корпусе в 1814 году, - тогда войска стягивали
к границе. Госпожа Мезон была весьма недурна в свои сорок лет, хотя
немного обрюзгла и с годами у нее появился двойной подбородок, но глаза
были все такие же голубые, словно фарфоровые. Мезон познакомился с ней во
время первой оккупации Бельгии, когда там происходили волнения, потому что
простой народ был настроен враждебно и, доведенный до отчаяния нищетой и
отсутствием работы, втайне вооружался против захватчиков...
   Майор снова заговорил:
   - Господин генерал, по телеграфу из Тюильри в Сен-Дени получено
известие, что император вступает в Париж во главе войск, которые были
посланы против него. Гражданские и военные власти, говорится в депеше,
предупреждаются, что отныне они обязаны повиноваться приказам, исходящим
из Тюильри. и никаким более. Ведено немедленно водрузить трехцветное
знамя...
   Генеральша испуганно взглянула на мужа. Сейчас он особенно походил на
черного дога. Она предпочла потихоньку исчезнуть из канцелярии. И уже за
дверью услышала слива Мезона:
   - Любые мнения, майор, должны отступить перед безотлагательными нуждами
родины. Дабы избежать ужасов кровопролитной гражданской войны, французы
должны еще теснее сплотиться вокруг короля и руководствоваться данной им
конституционной хартией...
   Генеральша ужаснулась. "Революция, - подумала она, - начинается
революция... я же ему десятки раз ) спорила, что именно этого добивалась
противная толстуха немка, эта герцогиня и ее изменник-муж, мерзкий Сульт,
которого она натравливала на моего бедного Ники".
   Маршала Макдональда разбудили только после полудня. Он проснулся
окончательно разбитый, все тело ныло, физиономия отекла. Нет, никто не
явился, не подошли войска, которые решено было повернуть от Вильжюива на
Сен-Дени. Так-таки никого? А куда же девались части графа де Вальми. сына
Келлермана? Никаких новостей от Жирардена? В присланном рапорте
упоминалось о приказе, данном полковнику Сен-Шаману, идти от Корбейского
моста на Сен-Дени через Вильнев-СенЖорж... Было это вчера вечером, и с тех
пор никого. Тут маршала известили, что из Ла-Фера прибыла артиллерия.
   Итак, продолжалось всеобщее передвижение войск, начавшееся несколько
дней назад, с целью укрепить Мелэнский лагерь, но теперь передвижение
происходило уже чисто механически, и никто пальцем не пошевельнул, чтобы
его прекратить. Полк за полком направлялся в Париж, как будто кто то
намеренно поставлял солдат Наполеону. Надо было бы остановить этих
артиллеристов на дороге, повернуть их обратно в Ла-Фер И за что только
упрятали в тюрьму братьев Лаллеман-ведь они делали то же самое, что делают
сейчас по королевскому приказу все северные гарнизоны в тот самый момент,
когда король укрылся в Лилле! Что за нелепость! А Рюти? Где Рюти? Вошел
Генерал Рюти.
   - Пойдите и немедленно скажите командующему артиллерией, чтобы
артиллерия не смела входить в Сен-Дени. Пускай возвращаются, откуда пришли!
   Откровенно говоря, распоряжение было дано с запозданием. ибо с Парижской
улицы уже доносилось тарахтенье пушек и зарядных ящиков, и, когда генерал
Рюти, растолкав собравшихся на углу улицы Компуаз офицеров, попытался
остановить колонну. людей словно ветром подхватило: офицеры генерала
СенСюльписа бурей понеслись по улице, хватали лошадей под уздцы,
выкрикивали слова команды, прыгали в экипажи, и Рюти пришлось ретироваться
среди всеобщего замешательства. Так что Макдональду с его рахитичным штабом
и двумя-тремя генералами не оставалось ничего иного, как молча наблюдать за
движением артиллерии к столице. Он воздел руки к небу. Что предпринять?
   Все дороги буквально забиты, там сплелись в один клубок, который скоро
не распутаешь, кареты и гвардия, беглецы из Парижа, неистовствовавшие
оттого, что солдат пропускают вперед в ущерб движению гражданских лиц. И в
довершение сумятицы целый обоз повозок и лошадей-экипажи герцога
Беррийского-проходил в северном направлении через Сен-Дени в грохоте, в
шуме, в лязге-они без толку проторчали все это время в Вильжюиве, где с
запозданием был получен приказ отойти на север.
   Распахивались окна, и женщины в страхе затыкали уши.
   Маршалу Макдональду только что донесли-донес все тот же адъютант,
которого он раньше посылал за сведениями к капитану, - что генералу Мезону
пришлось спасаться бегством из своего дома, потому что его войска угрожали
расправиться с ним.
   Счастье еще. что король давным-давно проехал через Сен-Дени! А то
офицеры на половинном содержании начинают буянить хуже чертей: врываются в
кареты, вскакивают на лошадей, стегают их, скидывают кучеров с козел, вот
они уже завладели колонной и повернули ее на Париж под крик и адский
грохот; пешеходы еле успели посторониться, как вся безумная, непристойная
кавалькада понеслась вскачь. Сквернословят, хохочут... И это французские
офицеры, в полной форме! Командует ими какой-то майор на гнедом коне,
которого он горячит, поднимает на дыбы, - все тот же майор Латапи, недавно
представлявшийся генералу Мезону.
   Маршал молча наблюдал за этой картиной, чувствуя полное свое бессилие.
Да они пьяны! С утра пьяны! Жак-Этьен почувствовал, как лицо его залила
краска стыда. Он вернулся в харчевню, велел Гюло складывать вещи, передал
необходимые распоряжения командиру полка, прибывшего из Руана, хотя тот
напрасно старался втолковать маршалу, что их пункт назначенияШарантонский
мост. Но маршал не стал слушать его доводов, собрал свою малочисленную
свиту, вскочил в седло и на крупной рыси поскакал по дороге в Бовэ.
"Позавтракаем где-нибудь подальше. Лично я по горло сыт Сен-Дени!" Он
сделал все, что ему поручили сделать; но не мог же он, в самом деле, без
конца торчать в Сен-Дени, поджидая войска, перешедшие на сторону
Бонапарта, так или не так? Его обязанность-прибывать на место раньше
других, подготовлять позиции, будущее местопребывание главной квартиры в
Бомон-сюр-Уаз... Был уже час пополудни, когда маршал вышел из харчевни. Он
невольно попятился, увидев собравшихся перед входом отставных офицеров на
половинном содержании. Но они молча расступились и дали ему пройти.
   В то время как карета маршала, а за ней и он сам. катила по направлению
к Бомон-сюр-Уаз, офицеры, которым удалось повернуть на Париж артиллерию из
Ла-Фера, экипажи герцога Беррийского, кирасир, встреченных по пути, а
также роту пехоты, проходившую через деревню Ла-Шапель, неожиданно
заметили генерала в полной форме с трехцветной кокардой на треуголке и
пикет кавалеристов, очищавших предместье. Майор Латапи подскакал на своем
гнедом к генералу, отсалютовал ему шашкой и осадил коня.
   - Это ты, Альбер? Какого черта ты здесь делаешь? - воскликнул генерал.
   Генерал оказался знаменитым Эксельмансом, который решил отправиться в
Сен-Дени, чтобы переманить войска на сторону императора. Прошло всего
четыре месяца с тех пор, как генерал Эксельманс был отстранен от должности
за то, что состоял в переписке с Неаполитанским королем, когда его по
приказанию Сульта хотели силой отправить в Бар-сюр-Орнен на половинном
содержании, но он оказал сопротивление полиции в своей парижской квартире
и даже пытался прострелить себе череп. И вдруг он возник на дороге в
Сен-Дени. Но так как продолжать дальнейший путь было незачем, он, сделав
знак Латапи ехать рядом, с триумфом повел мятежные войска к Парижу, а
там-по бульварам-к площади Людовика XV и к Тюильри, где на Павильоне Часов
уже полоскалось на ветру трехцветное знамя.


                                    VI

                           БОВЭ ДВАДЦАТОГО МАРТА

   Трудно и, пожалуй, даже горько пытаться нарисовать в своем воображении
город Бовэ таким, каким он был 20 марта 1815 года. Поэтому автор позволяет
себе выйти за рамки обычной сдержанности и просит читателя последовать за
ним. Ибо последняя война, пройдясь по этому городу, не оставила от него
ничего или почти ничего, уничтожив то, что составляло его неповторимую
прелесть и красоту. Лучше просто закрыть глаза и не смотреть на эти наспех
возведенные бараки, на пустыри, на еще не заполненные клетки городского
плана, где тут и там застолбованы временные строения, на слишком прямые,
проложенные по шнуру улицы, на это разрушенное дотла прошлое, размытые
временем наслоения человеческих жизней и судеб, следы мыслей и обычаев,
приметы исчезнувших поколений...
   Ничего не осталось от той весьма содержательной страницы истории
Франции-ни домов с коньками на крышах, ни хаотического нагромождения
кровель, ни Большой Мануфактуры Гобеленов, и никогда больше никто не
вышьет шелком или шерстью пасторальных сцен и пейзажей, которые всегда
будут свидетельствовать и о золотых руках вышивальщиков, и об удивительной
мягкости линий виноградников, устилавших котловину, на дне которой сладко
дремал среди вишневых деревьев городок, окутанный туманами, и о просторах
полей, где пробегала тень от взвивавшихся к небесам птичьих стай... Ничего
не осталось... ни фаянса Савиньи, ни керамики Вуазенль„, ни скромных
пикардийских поделок-поставцов, ларей, чепцов, терракоты, наивной
живописи. Куда девалась старинная вывеска бакалейщика? Где древний меч
палача? Ничто, ничто не уцелело от давно растаявших грез. Сожжены те
книги, что накапливались из поколения в поколение. Так семья, уже не
знающая, от какого корня она произошла, лепится на руинах, и никто уже не
помнит, что этот марш лестницы, повисшей в пустоте, вел раньше на чердак,
где играли дети, и что эта бездушная груда камней, раскидываемых юпатои
строителя, была раньше углом улицы, местом встречи влюбленных.
   Двадцатого марта 1815 года в глубокой котловине Бовэ, куда спускаются
из Варлюи по меловым отрогам Пикардии, где узенькая лента Терены, тесно
зажатой берегами, делает изгиб, опоясывающий город с юга и запада, между
горой Бургиймон и горой Капрон, - двадцатого марта сего 1815 года бледное
солнце сердито хмурилось среди облаков, раскинутых по всему небу, точно не
отжатое после стирки мокрое белье, и освещало остатки ночного тумана,
низко стлавшегося над дорогами, холмами и самим городом. Достаточно было
выглянуть в окно, чтобы сразу прошибал озноб и противно захрустели
суставы, а тут еще в здании префектуры, отданном в наши дни под Дворец
Правосудия, тревожно сновали взад и вперед люди: чиновники в канцеляриях
теряли голову, прислуга вышла из повиновения, перед собором св. Петра
собирались кучками взбудораженные горожане, а там, у собора св.
Варфоломея, скопилось невиданное количество повозок и карет. Хотя мужа
послали в эту префектуру уже два года назад, Нанси до сих пор никак не
может привыкнуть к здешней жизни под сенью кафедрального собора, к этим
строениям в готическом стиле с контрфорсами, с каменными башнями, к тому,
что жилой дом в стиле более поздней готики стоит посреди двора, замкнутого
глухими стенами. Все здесь сурово, все пропитано сыростью. Вот в этих-то
стенах и заточила себя двадцатилетняя герцогиня Масса сразу же после
смерти своего первенца, которому не было и двух лет; здесь произвела она
на свет своего второго Альфреда, ибо по ее настоянию второго ребенка тоже
назвали Альфредом в память умершего.
   Было это в прошлом году, когда с трепетом передавались вести о
вторжении: Сильвестр, ее муж, говорил тогда такие красивые слова о вечной
преданности императору, о чужеземных ордах...
   При Бурбона.к он резко изменил стиль поведения, и новорожден-- ная
Нанетта, такая же курносенькая, как мама. уже сосала свой большой палец в
этом бездушном здании, где ныне герцог Масса, еще носивший траур по отцу,
которого убило горе и стыд вскоре после падения Наполеона, молодой герцог
Масса принимал сегодня утром его величество Людовика XVIII, убегавшего
неизвестно куда, по слухам в Англию, поскольку король из Бовэ повернул на
Кале и так торопился, что ему едва успели приготовить в префектуре большую
комнату с гобеленами. Впрочем, никто не знал точно, что происходит на
самом деле: только недавно сюда дошел слух, что Людоед, высадившийся в
Канне, снова явился мутить людей, но ведь Канн-это так далеко! А вот уже и
сам король проехал через Бовэ. провел здесь ровно столько времени.
   сколько потребовала смена лошадей, и ускакал, оставив свою измученную
свиту-молодых людей, которые попадали кто где и заснули, прежде чем им
успели приготовить комнаты, и лошадей, рухнувших на мостовую, где гекли
целые ручьи, бороздившие Бовэ из конца в конец. Говорили, что многие из
этих кавалеристов в прошлом году уже стояли здесь, когда проходили
обучение у князя Пуа. На их счет мнение жителей Бовэ резко расходилось:
большинство этих кавалеристов было из родовитых домов, и местное высшее
общество с удовольствием принимало их у себя, торговая буржуазия находила,
что все они грубияны, нахалы, сплошь пьяницы, да еще при встрече на улице
толкают локтем почтенных горожан, требуя, чтобы им уступали середину
тротуара. Хотя здесь имелось немало приверженцев королевской власти,
королевскую гвардию, в сущности, недолюбливали и знали за что. Немало
весьма неприятных историй происходило в этих домах, стоявших вдоль
узеньких, и, говоря откровенно, не особенно-то благовонных улочек, -
недаром парижские щеголи, гуляя по городу, зажимали носы и обрушивались на
своих хозяев с претензиями и обвинениями.
   А пока суд да дело. что брать с собой? Нанси уже три раза укладывала
вещи в чемоданы и вынимала их обратно. И все потому, что ее отрывали, и в
конце концов она уже просто не знала, что уложено, а что забыто в шкафу.
После полудня ей пришлось встречать маршала Мармона, который всю ночь
скакал впереди королевской гвардии, и, когда он прибыл в Бовэ, герцогиня
распорядилась, чтобы ему отвели большую комнату, приготовленную еще утром
для короля; должно быть, сейчас маршал спит... "По крайней мере надеюсь,
что спит, потому что комнаты огромные, неуютные, я лично никак не могу к
ним привыкнуть, все время кажется, будто от постели до зеркала пешком не
добраться-нужна карета... Оставлять здесь меховые салопы или брать с
собой? Правда, уже весна, но тепла пока не видно... хотя через два-три дня
погода может перемениться к лучшему..." До сих пор на личике герцогини
сохранилось до странности детское выражение. Муж следил за ней взглядом:
несмотря на третьи роды, она еще посвежела, и кожа у нее даже белее, чем
раньше.
   Нанси стояла посреди комнаты в полной растерянности, переводя с предмета
на предмет свои светло-карие глаза. Не знаешь, что брать с собой, что
оставить дома, особенно если неизвестно, что ждет тебя в будущем, придется
ли вернуться сюда, или их разлучат совсем, о бог мои! Сильвестр, Сильвестр,
почему ты со мной не едешь? Но ведь префект не имеет права покидать
вверенный ему город и бежать вместе с женой и детьми. Это же само собой
очевидно. Ну а если неизвестно даже, куда бежать? Ведь никто не знает, что
решит папа... Не может же Сильвестр находиться в одном лагере, а мой папа в
другом! Пока что герцог Масса твердо решил хранить верность королю. Ну а
завтра? В конце концов, он был пожалован в графы при Империи, получал
пенсию уже в том возрасте, когда другие еще бегают за девочками, был
назначен государственным советником... это верно, дорогой, ты ужасно,
ужасно серьезный человек! Вообщето Нанси, само собой разумеется,
предпочитала Париж, но только при одном условии, чтобы в Париже был
Сильвестр. Она даже не могла себе представить, что будет жить одна в
особняке Масса или в деревне у своей сестры Перрего... Сильвестр сказал,
что при любых обстоятельствах оставаться в Бовэ она не может: коль скоро
король решил двигаться на Север-задержится он там или только проедет,
следуя в Англию или Бельгию, - Пикардия рискует стать лакомым трофеем в
схватке королевских войск и армии Наполеона, к тому же союзники вряд ли
дадут ржаветь своему оружию... значит, будет второе вторжение? Не то чтобы
он этого желал, но... но логически это вполне возможно. Логически! То, что
Нанси останется одна. - это еще полбеды. Но с двумя малютками!..
   - Не забудь взять теплые вещи.
   Господина префекта позвали вниз.
   - Хорошо, иду.
   А тут еще, как на беду, перестал работать телеграф. Невозможно узнать,
что вообще происходит. Генерал-майор барон Авис, командовавший войсками,
стоявшими в Бовэ, только удивлялся, что не получает никаких вестей от
своего непосредственного начальника генерала Мезона, и у него голова шла
кругом.
   Часть войск разместили в бывшем Сен-Лазарском лепрозории, другим отвели
большую комнату в богадельне. Кое-кому пришлось даже ночевать в
бездействующих церквах, прямо на полу на соломе, например в церкви св.
Маргариты или Магдалины, освободившейся после того, как в прошлом году
закрылась ковровая мануфактура. Но все время прибывают новые части. И в
каком состоянии, господи боже ты мой! Если полки, перешедшие к Бонапарту,
настигнут их здесь, что им делать? И что мы станем делать? Сведения,
поступавшие из большинства гарнизонов: Амьенского, Клермонского,
Перонского, - а также от беглецов или из депеш, которые доходили сюда,
были не слишком-то утешительны. По городу ходят самые разноречивые слухи,
и трудно надеяться, что это не произведет своего действия на наименее
благонадежную часть населения. Всегда найдутся охотники ловить рыбу в
мутной воде, заключил префект.
   По правде говоря, слухи о возвращении императора были приняты в Бовэ
более чем холодно. И не только высшим чиновничеством или дворянами, а хотя
бы тем же господином Клермон-Тоннером, владельцем прекрасного замка при
въезде в Марсель-ан-Бовэзи, он тоже зашел за новостями в префектуру.
   Равно как и простым народом, ремесленниками-из тридцати тысяч жителей
больше половины были заняты в мануфактурах, - а также членами их семей.
Бовэ-город, где любят мир. А возвращение Бонапарта-это массовые наборы в
армию, кровавая дань войне. Не следует забывать и того обстоятельства, что
в 1812 и 1813 годах здесь не было дома, где бы не прятали на чердаке или в
погребе дезертиров и беглецов. Конечно. 1789 год принес местным рабочим,
занятым в ковровых и ситцевых мануфактурах или на отбелке холста, на
фабриках, производящих сукна, шерсть, ратин обыкновенный и тонкий,
мультон, трип, поплин, хлопчатобумажные ткани, полуголландское полотно и
плюш, а 1акже рабочим дубильных и красильных мастерских, мельниц и
предприятий по выработке железною купороса. - так вот, 1789 год принес им
всем те же иллюзии, что и остальным французам по всей стране. Но это было
и быльем поросло. Ведь и Первого Консула поначалу приняли неплохо, видя в
нем залог того, что времена Террора больше не вернутся. Однако война
спутала все карты. И прежде всего война отторгла от очагов несколько
поколений молодых людей, а также, что много важнее, повлекла за собою
полный застой в производстве товаров. Для рабочего люда Империя в первую
очередь означала крах промышленных предприятий, с каждым годом все
возрастающее число увольнений, безработных с нищенской оплатой, занятых в
благотворительных заведениях... тысяча двести ткачей, то есть треть,
побирались на улицах... По сути дела, городу Бовэ так и не удалось до конца
оправиться после кризиса 1811 года. Немудрено, что здесь вздохнули
свободнее, узнав о возвращении Бурбонов, и вовсе не потому, что так уж
сочувствовали королевской власти, а потому, что надеялись: вдруг монархия
принесет вместе с миром нормальное существование, даже работу! Надо жить в
дружбе с другими народами, говорили тогда в Бовэ, иначе куда и кому мы
будем сбывать продукцию, изготовляемую на наших фабриках? И впрямь, городу
требовался рынок сбыта. Ну